Вильям Кобб - Парижские Волки. Книга 2. Царь Зла
В голосе Мюфлие слышались слезы.
— У меня был Кониглю! Бедный Кониглю! Его отправили к праотцам! Да. Да. Но никогда, ни за что на свете, я не сделал бы ему зла! Правда, я порядком поколачивал его, когда, бывало, он слишком насолит мне, но это ведь любя!
Дьюлуфе молча смотрел на этого человека, мощная фигура которого виднелась в полумраке тюрьмы. И, может быть, думалось ему, что сердце этого злодея, точно так же, как и его собственное, открыто еще добрым человеческим чувствам.
Не имея возможности самому сделать доброе дело, спасти Жака, не мог ли он доверить это Мюфлие, который был еще здоров и силен?
— Но как же остался ты в живых? — спросил он своего соседа, повинуясь внезапно промелькнувшей у него в голове мысли.
— О, это, право, забавно! — расхохотался Мюфлие. — Ты знаешь, Бискар попадется рано или поздно черту в руки! Бискар дал, не знаю какое, приказание там, в суде. Меня схватили и потащили. Я ожидал, если можно так выразиться, быстрого охлаждения. Ничуть не бывало! Вижу, топор поднимается и, что же, ударяет в сторону, в доску, на которой ничего не было! Я поворачиваю голову, что было весьма возможно, так как она держалась еще на плечах. Как они хохотали! Потом меня снова хватают, тащат по каким-то переходам, под какими-то сводами, где все так скверно и воняет гнилью. В конце концов меня бросают в тюрьму. И в какую мрачную! Черт возьми! Дверь с адским лязгом захлопывается. Я — узник! И, между нами, мне отныне жилось не очень хорошо, тем более, что я забыл заказать себе обед, и мне не дали проглотить ни крошки!
Но небо одарило меня, смею сказать, меня, Мюфлие, порядочной дозой не совсем обычной философии. Я жалел в особенности о Германс! А потом о Кониглю! Мне сказали, что он умер! У меня даже мороз пробежал по коже. Брр! Да. И вот начал я жить в этой вонючей яме. Мюфлие, говорил я себе, друг мой, когда глупеют, спят. И ты глупеешь, это несомненно. Так спи же, спи. И я ложусь и сладкий сон овладевает мной
Это продолжается неизвестно сколько времени. Я просыпаюсь, с криком: «Ай! Ай!» Знаешь отчего, Дьюлу? Я не ел, зато меня ели! Что было далеко не одно и то же.
При этом слышался ужасный писк. Черт возьми, это были крысы! О! Я хорошо узнал их, бездельниц! Не соблюдая ни малейшей учтивости, они без всякой церемонии сгрызли мои сапоги и теперь принялись было за мои ноги.
Я вскакиваю, топаю ногами, лягаюсь. Таким образом я давлю несколько дюжин моих врагов, и твари разбегаются.
Хорошо! Славно отделался! Но ведь я был голоден! И вот я, что есть силы, принимаюсь барабанить в стены! Кричу, зову на помощь, вою! Черта с два, придут они, как же! Ни одна скотина глаз не кажет! Часы проходят, а во рту ни крошки! Делать нечего, я снова закрываю глаза и принуждаю себя заснуть.
Да, но ведь сон не вечен! Я снова просыпаюсь и снова застаю крыс, угощающихся за счет моей особы! На этот раз они грызли мои икры! Лакомый кусочек, которым восторгалась бывало Германс.
Кажется, вещь далеко не утешительная, а, однако, я радостно вскрикнул. Ты думаешь, почему? Дело в том, что мне явилась счастливая мысль, которую я назову даже остроумной.
«Если крысы едят меня, — подумал я, — почему бы мне не есть крыс? А? Гениальная мысль!»
Но вот тогда-то я по неопытности и совершил одну глупость. Не в силах совладать с нетерпением, тем более извинительным, что я провел, по всей вероятности, часов тридцать шесть или сорок без пищи, я со всего размаху бросился на крыс, давя их туловищем, ногами и руками. Сказать, мой старый Дьюлу, что сырая крыса особенно вкусна, было бы преувеличением. Но хорошо очищенная лапа ее отдает слегка мускусом, что напоминало мне, увы, доброе старое время моей жизни в большом свете.
Но эта первая охота возбудила в крысах недоверие ко мне. Они не показывались целых полдня. К счастью, у меня был порядочный запас. Видя, что он истощается, я прибегнул к ребяческой хитрости, на которую эти дуры легко поддались. Я притворился спящим и после некоторого колебания, привлеченные блеском остатков моих сапог, крысы снова явились и повели было на меня атаку. На этот раз я был поделикатнее и удовольствовался несколькими штуками. Мне не хотелось слишком скоро истощать свою богатую житницу.
Но идея, согласись, гениальна! И, как видишь, я жив, здоров и даже толст! Назло Бискару!
Дьюлуфе задумчиво слушал этот красочный рассказ.
Он хорошо понимал, что жизнь угасает в нем с каждой минутой. Вся надежда теперь была на Мюфлие.
— Слушай, — сказал Дьюлуфе товарищу, когда тот наконец умолк. — Ты ненавидишь Бискара?
— О! Его-то? Как же! Попадись он мне только в руки.
— Брось свои смешные угрозы. Ты хорошо знаешь, что Бискар сильнее тебя.
— Я нападу на него врасплох!
— Дело не в этом. Убить Бискара толку мало, надо загладить хоть часть зла, им причиненного. Вот чего я хочу.
— Ну, да! Ты все то же доброе животное, что и прежде. Ну, посмотрим! О чем речь?
— Помнишь Жака?
— Этого лгунишку-то, как же! Он был не злой, этот клопик! Так что с ним?
— Он осужден на смерть.
— Да, ну! — воскликнул Мюфлие, вскакивая с места. — Кем же? Бискаром?
— Уголовным судом, приговором присяжных.
— Быть не может! В чем же его обвиняют?
— В убийстве.
— Черт возьми!
— Он невиновен. Не он убил де Белена и де Сильвереаля.
— Постой, мне знакомы эти имена! Друг мой, маркиз Арчибальд, который, кстати сказать, должно быть, беспокоится о моей участи, — маркиз знал его и говорил, — между нами, разумеется. — что он страшная сволочь! Так их укокошили. Кто же, если не тот мальчишка?
— Волки. По приказу Бискара!
— Вот кто убийца — так убийца! — произнес Мюфлие с невольной дрожью.
— Хочешь помочь мне спасти Жака?
— Зачем же он довел дело до приговора?
— Он не мог выпутаться из чертовых сетей, расставленных Бискаром. Он, правда, защищался. Но улики были против него. Он погиб.
— Но ведь этот мальчишка — Бискара! Отчего же король Волков не освободил его?
— Потому что он-то, Бискар, и хочет его смерти!
— Быть не может! Мне казалось, что он привязан был к этому мальчику!
— Бискар никого не любит. — задыхаясь произнес Дьюлуфе. — Но не прерывай меня больше, Мюфлие, ведь я сильно страдаю. Я чувствую, что скоро умру.
— Тебе! Умереть! Мой старый Кит! Ах! Полно врать!
— Спасибо, Мюфлие, но, говорю тебе, я чувствую, что смерть моя приближается. Так отвечай же мне откровенно, хочешь ли ты спасти Жака?
— Честное слово, да! В особенности, если это доставит тебе удовольствие!
— Окажи мне эту милость! Я хочу, чтобы совершилось доброе дело. Я не могу больше. Тебе оно принесет счастье.
— Ну, разумеется! Можешь положиться на слово Мюфлие! Скажи мне, что надо сделать и, клянусь Богом, если я виден буду тебе оттуда, где будешь ты после смерти, ты останешься доволен мной!
— Помоги мне привстать! — задыхаясь прошептал Дьюлуфе.— Мне очень тяжело! В голове у меня темнеет. Мысли путаются.
Слезы навернулись на глаза Мюфлие. Странно было видеть, как этот грубый великан расчувствовался при виде смерти старого товарища. Волки на такое, как правило, не реагировали.
Он приподнял раненого.
— Так я лучше себя чувствую, — вздохнул Дьюлуфе.
Он заговорил, хрипя и задыхаясь.
— Жако — сын маркизы де Фаверей. Смотри, не забудь это имя!
— Фаверей! Нет ничего проще! Это друг моего приятеля маркиза.
— Ступай к ней и скажи, что тогда, давно, в Оллиульских ущельях, близ Тулона, был украден ребенок. Это был ее сын. Сын Жака де Котбеля. Она долго искала его, но он был во власти Бискара! Ты понимаешь меня?
— Мюфлие ведь не дурак. Тулон. Оллиульские ущелья. Украденный ребенок.
— Ну! Этот ребенок Жако. Тот, что осужден на смерть!
— Ах! Бедная женщина! — невольно вырвалось у Мюфлие.
— Ты лучше Бискара. Он убил меня за то, что я не хотел, чтобы преступление совершилось! Ступай же к маркизе де Фаверей и передай ей это от имени Дьюлуфе, соучастника Бискара.
— Она мне не поверит.
— Нет, мать не ошибется! Еще на суде присяжных, мне кажется, что она почти узнала его. Ты пойдешь, не правда ли?
— Сию же минуту! Побегу что есть мочи.
— Поклянись мне в этом!
— Клянусь всеми святыми!
Мюфлие поднял руку и плюнул на землю.
Это было клятвой.
— Спасибо! Поторопись. Не теряй ни минуты! Можешь бежать. В окно. Я сломал прут. Ах, зачем должен я умереть! Я так боюсь, что ты опоздаешь. Но я не могу! Не-мо-гу.
Рот умирающего наполнился кровью.
— Мюфлие, — слабо выдавил он. — Твою руку! Мю! «Поджигательница». Как она страдала! Жако, будь спасен! Бискар!
Несчастный приподнялся в последний раз.
— Бискар.Проклинаю тебя!
И он тяжело грохнулся на землю. Он был мертв.
Мюфлие встал на колени и заботливо склонился над его безжизненным телом.
