Вильям Кобб - Парижские Волки. Книга 2. Царь Зла
Мюфлие поднес бутылку ко рту и проглотил несколько оставшихся на дне капель. Язык сам собой щелкнул от удовольствия.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Да я в погребе!
Ну, а рев дикого зверя? Впрочем, быть может, это просто какой-нибудь пьянчуга! Да, действительно, кто-то самым наглым образом храпел, и трели, которые выделывал он носом, заставили сердце Мюфлие забиться сильнее, вызвав в нем какое-то отдаленное воспоминание.
Надо было во что бы то ни стало докопаться до истины!
Спящий, надо полагать, был там, левее.
Мюфлие пошел в направлении, откуда слышался храп. Вдруг он нагнулся и своей огромной ручищей дотронулся до какого-то развалившегося на земле человека, который лежал совершенно неподвижно и, если бы он не храпел, его можно было бы смело принять за труп.
— Эй, дружище! — закричал Мюфлие, бесцеремонно толкая спящего.
Храп прекратился, но ответа не было.
— Старина, — продолжал Мюфлие, — проснись! Мне нужно поговорить с тобой!
Спящий не шевелился.
Тогда Мюфлие сильной рукой приподнял его за одежду и потащил к свету, так как в темноте невозможно было разглядеть незнакомца. Бутылки катились и звенели под ногами.
Вдруг хриплый крик вырвался из груди Мюфлие. Не в силах совладать с охватившим его волнением, он опустил руки, придерживавшие спящего, и тот с глухим шумом грохнулся на землю.
Мюфлие невольно прижался к стене. Разинув рот и вытаращив глаза, он тупо смотрел перед собой. Потом невнятно пробормотал какое-то длинное проклятие, содержащее, кроме всего прочего, человеческое имя.
— Кониглю!
Он просто не верил своим глазам. Как! Был ли это призрак Кониглю! Неужели это фантастическое существо, принявшее вид оплакиваемого им.
Мюфлие, склонившись над спящим, принялся внимательно разглядывать его.
Да, это был он, его друг! Тот же исполинский нос, то же худое, унылое лицо. Одним словом. Перед ним Кониглю! Кониглю спит! Кониглю храпит! Кониглю жив! Кониглю, наконец, мертвецки пьян!
— Вставай же, дружище! — будил его Мюфлие. — Жив и пьян! Начало и конец человеческой радости!
Но надо же было заставить его говорить: Должен же он был рассказать свои приключения! Черта с два! Можно ли было вырвать у него теперь хоть одно слово?
— Погоди! Я сумею развязать тебе язык!
Мюфлие, как человек смышленый, рассудил, что если валялись пустые бутылки, значит, были и полные. Если, по всей вероятности, здесь был какой-нибудь заброшенный погреб, где в минувшие времена любители винных древностей запрятали свои сокровища, то Кониглю не мог же, наконец, все выпить.
И, действительно, поискав хорошенько, Мюфлие нашел груду бутылок Быстро схватил он одну из них и с необыкновенной ловкостью, которая приобретается только длительным навыком, ладонью ударил по горлышку. Край горлышка вместе с пробкой мигом отскочил в сторону Мюфлие поднес ко рту жидкость, запах которой был для негр полон упоительного благоухания. Он начал смаковать. И при этом забылся до того, что осушил всю бутылку.
Ничего, там было много!
Явилась на смену вторая, и эта подверглась той же участи.
Ничто так не возбуждает жажду, как сырые крысы. Мюфлие просто умирал от жажды!
— Стой! — сказал он, хорошо понимавший, что вино, хоть и не действует ему на ноги, зато расслабляет мозг. — Полно дурить! Есть еще дело старого Дьюлу. Смотри, не забудь'.
С этими словами он взял третью бутылку и подошел с ней к Кониглю.
План Мюфлие был довольно остроумен. За неимением воды, он хотел спрыснуть спящего вином, надеясь этим пробудить пьяницу.
И он, действительно, брызнул вином в лицо Кониглю.
Эффект не заставил себя долго ждать.
Кониглю зевнул, затем слабым голосом простонал:
— Пить!
Разве можно отказать другу в первой просьбе, с которой он к вам обращается, особенно, если вы так долго считали его навсегда погибшим?
Мюфлие сходил еще за двумя бутылками. Надо было вдвоем распить их. Иначе можно было обидеть друга.
Осушив вино, оба приятеля пристально взглянули друг на друга. Кониглю узнал Мюфлие.
Слезы радости брызнули из глаз.
— Мюфлие!
— Кониглю!
И они упали друг другу в объятия.
Бедный Дьюлу! Ты был забыт!
А Жак?!
16
ПРИГОВОР
Теперь нам следует вернуться назад, к последнему заседанию присяжных, на котором решилась участь Жака.
Положение молодого человека было ужасно. Хладнокровие снова вернулось к нему, и он мог теперь спокойно оценить сложившееся положение.
Он как бы со стороны взглянул на себя и пришел к печальному выводу, что суду невозможно было предъявить никакого обстоятельства, которое говорило бы в его пользу.
Гонения, которым подвергался он в разных мастерских, где приходилось ему работать, невероятный случай, который вывел его из небытия, наделив титулом графа, вовсе ему не принадлежащим, в чем он и сам теперь был уверен, наконец, пагубная страсть, бросившая его в объятия известной куртизанки — все это лишало его того сочувствия, которое вначале вызывали его симпатичная наружность и честный, открытый взгляд.
Однако же зная, что единственной ошибкой его была любовь к падшей женщине, ошибкой, совершенной в минуту безумия вследствие несчастного стечения обстоятельств, наконец, сознавая себя невиновным во всех преступлениях, в которых его обвиняли, Жак по простоте душевной думал сначала, что истина восторжествует и что ему удастся открыть глаза даже самым предубежденным против него. Но после первых же бесед с адвокатом, который взялся защищать его, Жак был жестоко разочарован.
Защитник этот был одним из известнейших юристов и только по просьбе маркизы де Фаверей, делавшей это для Полины, он согласился своим талантом и популярностью содействовать спасению Жака.
Даже этот человек, взявшийся за почти безнадежное дело оправдать Жака, даже он с самого начала весьма недоверчиво отнесся к объяснениям своего клиента и наконец прямо заявил ему, что план его защиты никуда не годится и что если он будет настаивать на нем, то лишится снисхождения суда.
— Но ведь я говорю правду,— возражал Жак.
Адвокат в досаде кусал губы. Его оскорбил подобный ответ Жака, который он приписывал недостатку доверия к себе со стороны клиента. И он, конечно, отказался бы от защиты, если бы не боялся этим вооружить против себя маркизу де Фаверей и, в особенности, самого маркиза.
Тогда он попытался прибегнуть к другому средству, чтобы добиться откровенности клиента. Делая вид, что верит его рассказу, на самом же деле считая его чистейшим вымыслом, он с завидным терпением предлагал подсудимому одно за другим опровержения мотивов преступления, которые, очевидно, будут выдвигаться президентом суда и государственным прокурором.
Жак в ответ настаивал на своей невиновности. Чем мог он доказать ее? Он приходил в отчаяние.
Тогда адвокат начал утешать своего клиента и вселять в его сердце надежду на благополучный исход дела. Мало-помалу он начинал принимать участие в молодом человеке, горячность, наивность и чуть ли не ребяческие выходки которого невольно заставляли верить в его искренность, что просто сбивало с толку знаменитого защитника. Но было одно обстоятельство, которое вопреки возраставшей симпатии к подсудимому, заставляло адвоката возвращаться к своим прежним сомнениям.
Отчего Жак отказывался объяснить, как провел он те несколько часов, которые предшествовали преступлению?
На этом-то пункте сосредоточено было все внимание защитника. В этом заключалась для него завязка дела и, надо сознаться, адвокат, в силу упорного молчания подсудимого, был убежден, что это недостающее звено, если только удастся вырвать его у Жака, будет очевидным доказательством его невиновности.
Да, истина, какова бы она ни была, все же лучше неизвестности! Тут же был какой-то пробел, неизбежным следствием которого могла быть гибель молодого человека. Какого успеха можно было ждать от защиты, построенной на таких шатких доводах? Адвокат не скрывал, что единственным результатом защиты могло быть только смягчение наказания. Думать же об оправдании было безумием.
Он просил Жака раскрыть перед ним свое сердце.
Молодой человек долго не соглашался на это, считая преступлением выдать сокровенную тайну своей души.
Но адвокат ловко вел свое дело. Он стал перебирать всевозможные версии, которые могли дать логическое объяснение странному отказу Жака отвечать на этот вопрос.
Возможно, молодой человек в это время встречался с убийцами? Тогда этот факт сильно усложняет его положение.
Но Жак с негодованием отверг подобное предположение.
— В таком случае, — сказал адвокат,— вы боитесь, вероятно, признанием своим скомпрометировать кого-нибудь. Какую-нибудь женщину, быть может, замужнюю, проступок которой таким образом может дойти до сведения мужа!
