Вильям Кобб - Парижские Волки. Книга 2. Царь Зла
Это доброе дело, которое он мечтал совершить, как высшее искупление прошлых заблуждений, несмотря на все ero усилия, ускользало от него!
Если он хотел сейчас бежать, то для того только, чтобы спасти Жака, чтобы во всем признаться его матери!
Но Теперь, теперь нечего было и думать об этом Все было напрасно! Злополучный рок стал союзником Бискара! Жак был осужден на смерть.
Открыв глаза, Дьюлуфе представлял себе эту ужасную сцену. Жак, которого он знал с детства, Жак, с отрезанным воротом рубашки, с обнаженной шеей и плечами, приближающийся к эшафоту, и там палач! Помощники! Ремни! Нож, с быстротой молнии наносящий роковой удар!
Сердце бедняги разрывалось на части. Он обезумел от ужасных страданий, физических и нравственных.
— Проклятие! — простонал несчастный безумец, разражаясь рыданиями.
И он впал в сильный, продолжительный обморок, походивший на смерть.
Сколько времени пробыл он в этом состоянии, распростертый на земле, дрожа и стуча зубами от лихорадки, он не мог знать.
Вдруг к нему снова вернулось сознание. Холодный воздух тюрьмы вызвал легкий озноб. Бессознательно привстал он немного, облокотившись на локоть. Он был в полном изнеможении.
Через минуту он поднял голову.
Он лежал в углу, опершись головой о стену.
Ему казалось, что рядом происходит что-то странное.
Быть может, все это только чудилось его расстроенному, разгоряченному мозгу?
Он стал внимательно прислушиваться.
Он не ошибся! Нет до него действительно доходил человеческий голос, слабый, как стон.
Так, значит, он был не единственной жертвой, обреченной на эту ужасную смерть? Кто же был этот бедняга, что хрипел в нескольких шагах от него?
Он продолжал прислушиваться.
Сомнений больше не было. Снова послышался крик, на этот раз сильнее, громче прежнего. Был ли это вопль о помощи. Но откуда же мог ждать ее несчастный, заживо похороненный в этой ужасной яме?
Но вот жалобный стон обрывается странным образом.
Теперь слышны уже не вопли, а громкая веселая песня! Право, у заключенного должны быть здоровые легкие.
С трудом удалось Дьюлуфе кое-как усесться и приложить ухо к стене.
Теперь он мог ясно разобрать слова песни:
Эй, ты, курносая!Не хлопочи.'Меня скорей от горя облегчи,И не запаздывай, смотри!
Тут голос на минуту смолк, потом продолжал: Ого, моя сердечная!
Я ваш покорнейший слуга.Берите мое сердце грешное.Вас жаждет вся моя душа!Эй, ты, курносая!Не хлопочи!Меня скорей от горя облегчи,И не запаздывай, смотри!
На последних словах Дьюлуфе что есть мочи закричал: «Ко мне! Помогите!»
Голос тут же смолк.
Дьюлуфе повторил свою отчаянную мольбу.
Но, должно быть, сосед его был человек недоверчивый: он теперь хранил глубокое молчание.
— Проклятие! — проворчал Дьюлуфе.
Пристальным взглядом окинул он помещение, пронизывая глазами окружающую густую мглу.
Чего искал он? Он и сам не сумел бы ответить, но верил, что чудесная помощь не замедлит явиться ему в стенах этой ужасной тюрьмы.
Несмотря на страшную боль, ему необходимо было движение. Бездействие и неподвижность угнетали его. Не в силах подняться на ноги, он пополз.
Вдруг он наткнулся на железный прут, который стал причиной его неудачного падения.
— Черт возьми! — воскликнул он. — О! Я знал, что не все еще потеряно!
Держа в зубах прут, он снова ползком придвинулся к стене.
Он делал сверхчеловеческие усилия.
Все силы этого могучего и дикого существа сосредоточились на этой последней отчаянной попытке.
Уже вторые сутки этот человек, обладавший волчьим аппетитом, ни крошки не держал во рту.
Вторые сутки лежал он в этой ужасной яме, истекая кровью.
Перелом бедра причинял ему ужасную боль, которая с каждой минутой делалась все сильнее и сильнее.
Но Дьюлуфе не хотел уступать. Обеими руками ухватился он за железный прут и, что было сил, начал бить им в стену.
Труды его увенчались успехом. Разрыхленный сыростью песчаник крошился под ударами ржавого, но тяжелого железа.
Голос соседа смолк. Слышался только глухой стук прута о стену.
Пот выступил на лбу у бедного Дьюлуфе. Судорожно сжав губы, продолжал он борьбу, двойную борьбу: с невыносимой болью и с прочностью стены, отнимавшей его последние силы.
Вдруг он радостно вскрикнул.
Железо проникло в промежуток между двумя камнями. Оно стало как бы рычагом.
— Смелей, Дьюлуфе! — прошептал узник. — Отыщи точку опоры!
И он страшным усилием налег на прут своей огромной грудью.
Камень с шумом покатился на землю.
Дьюлуфе сунул обе руки в отверстие.
Он продвинулся всего на куриный шаг! За отверстием была новая стена, как устроены все капитальные стены.
— О! Черт меня побери! Кто затеял весь этот содом? — закричал чей-то громкий, гортанный голос.
Теперь было слышно превосходно.
— Кто вы? — крикнул Дьюлуфе.
— Вот как? Вздумалось любопытничать! А кто вы?
— Я заключенный.
— Нужно полагать, что так! Я тоже! Но это еще не ответ. Дальше?
— Зачем буду я отвечать вам? Если вы не доверяете мне?
— Резонно! А зачем ты ломаешь стену, старина?
— Я хочу бежать отсюда!
— Так, славная мысль.
— Но мне знаком этот голос, — удивленно сказал Дьюлуфе. — Быть не может! Я своими ушами слышал удар топора! Не может быть, чтоб это был он! Друг! — продолжал Дьюлуфе: — Ради всего святого назови мне свое имя!
Тот громко расхохотался.
— Во-первых, признаюсь, что у меня нет ничего святого! Был у меня один приятель, так его укокошили! Теперь кончено, вздор все это! Прощай, любовь!
— Черт возьми! Назови свое имя!
— О, если только это нужно для вашего счастья, с удовольствием. Я.
И он запел:
Не могу скрыть правду я:Нет другого, подобного мне!Ведь лукавец большой, право, я,Лукавец Мюфлие!
— Мюфлие! — закричал Дьюлуфе. — Само небо послало тебя!
— Небо? Это что-то новое!
— Я Дьюлуфе!
— Провались вы все! Дьюлу! Добрый малый! Здорово, старина! Как поживаешь?
Этот сильный, плавный, звучный голос принадлежал превосходному, бесподобному Мюфлие!
— Пробивай же стену, старина! — крикнул он.
Дьюлуфе не знал что и думать. В голове его вертелся вопрос: не был ли этот воскресший мертвец плодом его расстроенного воображения? В порыве отчаяния схватился он за железный прут и с новой силой принялся колотить им в стену.
Надежда вновь вернулась в его душу. Он больше не думал о своих страданиях.
Ударам железа мерно вторил звучный голос Мюфлие:
— Ломай! Ломай же! Смелей!
Отверстие все увеличивалось. Вот уже вывалился второй камень, за ним третий, сильный запах мускуса захватил дух. Наконец, огромная ручища высунулась оттуда и схватила железный прут.
— Оставь, старина, дай я немного поколочу! Мне тоже надо размяться!
И пока Дьюлуфе, задыхаясь, лежал на земле, Мюфлие все колотил в стену. Она мало-помалу обваливалась.
И вскоре силуэт Мюфлие возник в этой узкой рамке с отбитыми углами. Это был он, мохнатый, растрепанный, с целым лесом волос, в беспорядке падавших ему на глаза и смешивавшихся с усами, которые терялись в его огромной бороде.
Мюфлие-обезглавленный, Мюфлие-труп стал снова живым Мюфлие.
— Эй, Дьюлу! — крикнул он.— Давай сюда руку! Ну, что ты там делаешь на полу? Отчего же ты не двигаешься?
— Приятель, — отвечал Дьюлуфе, — у меня переломаны ноги!
— Как, переломаны? Как же так?
В нескольких словах Дьюлу рассказал Мюфлие о случившемся с ним несчастье.
Мюфлие задумчиво покачал головой.
— Ясно! Ты не сохранил равновесия. Дьюлу, ты забыл законы гимнастики! Но ведь это не все, что ты там еще делал?
Дьюлуфе колебался. Снова вспомнилась ему та глубокая привязанность, в которой он поклялся Бискару. Конечно, если бы король Волков мучил только одного Дьюлу, он, быть может, и простил бы ему. Но тут речь шла о Жаке. Надо было помешать страшному, гнусному делу.
— Это Бискар велел бросить меня сюда, сказал Дьюлуфе после непродолжительного молчания.
— Бискар! Твой приятель! Орест, по выражению древних наших учителей, Орест, для которого ты был Пиладом!
— Бискар хотел убить меня.
— Ну уж, это совсем гнусно! Ты был у него собакой, и помню я там, на суде Волков, ты жарился, как цыпленок, лишь бы только не изменить ему! Подличать между друзьями скверно! Вот видишь ли, Дьюлу, есть люди, которые не ценят меня и которые позволяли себе иногда разные неприличные выходки на мой счет, но я никогда бы не сделал этого! У меня тоже был друг.
