Маша из дикого леса - Дмитрий Александрович Видинеев
– Я всё сделаю! Всё, что скажете! – быстро заговорил он. В этот раз не лукавил. – Только не надо больше…
– Что не надо? – нахмурился Мотя.
Барсук поспешил ответить, едва не плача:
– Просто не надо больше, и всё. Я сейчас и самогон дам, и еды. Считайте, мы договорились.
– То-то же! – осклабился Мотя, потирая руки. – Ты одно пойми, барыга, мы ведь не злыдни какие. С нами по-хорошему, и мы по-хорошему.
Барсук тяжело поднялся со стула. За последние минуты он, словно бы постарел лет на десять.
– Сейчас. Где-то у меня корзинка была. Туда вам всё сложу.
– И вон тот приёмник я прихвачу, – заявил Мотя. – Люблю, понимаешь ли, музыку.
Он взял с подоконника работавший на батарейках радиоприёмник «Искра – 53».
– Классная штукенция. Это не хухры мухры, мать вашу.
Когда вышли из дома, Мотя поставил корзинку и приёмник на крыльцо, резво хлопнул ладонями по коленкам и распростёр руки в стороны.
– Оба-на!
Грыжа криво улыбнулась.
– Пойдём похмеляться. Только нажираться пока не будем. С делами ещё не покончено.
– Как скажешь, мать, – вздохнув, согласился Мотя. На Грыжу он глядел даже с большим почтением, чем вчера.
Они спустились с крыльца и зашагали к калитке. А в избе Барсук принял лекарство от давления, затем уселся на диван, обхватил голову руками и горько заплакал. Никогда ему ещё не было себя так жалко.
* * *
Опохмелились, выпив по сто грамм. Мотя потянулся к бутылке, чтобы ещё налить, но Грыжа категорично заявила: «Хватит!» Ей как-то даже не по себе стало, в голове возник вопрос: «Да я ли это?» Выпить, разумеется, очень хотелось, а она взяла да запретила, в первую очередь – себе самой. Есть, чем гордиться. С затуманенными мозгами сложно сделать то, что она задумала на сегодняшний день. Да и пьяный Мотя может дров наломать. Нет, уж лучше пока потерпеть. Возможно, через час выпьют ещё немного. А потом ещё через час. А вечером можно будет полностью расслабиться, – когда исполнят задуманное.
– Что дальше? – Мотя с грустью глядел в пустой стакан.
Они сидели на крыльце дома Грыжи. Рядом лежала нехитрая закуска, на которую зарилось с десяток мух. Несмотря на ранний час, солнце уже палило вовсю.
– Что дальше, – задумчиво повторила Грыжа. – Нас всего двое.
– И что? – Мотя выудил из литровой банки солёный огурец. – Да на всех этих ссыкливых доходяг и меня одного хватит. Думаешь, они друг за дружку впрягаться начнут? – хихикнул. – Да щас! Знаю я эту публику. Были бы хоть чуток посмелее, свалили бы из этой дыры к едрене фене.
– Но ты ведь тоже здесь.
– А мне здесь нравится. Меня, знаешь ли, всё устраивает. И я в отличие от них не ною, как херово живётся. Один только скулёж и слышу. Жалуются, что завтра только хуже будет, чмыри помойные. А вот мне лично похрену, что завтра будет. Да пускай хоть небо на землю грохнется. Одним днём живу. Сдохну сегодня или завтра – и насрать… Повеселиться, правда, ещё чуток хочется напоследок, погулять.
Грыжа посмотрела на него удивлённо: тот ещё бухарик, а языком чесать горазд. Не все мозги ещё пропил, не отупел. Из почвы привычного презрения ко всему и всем даже росток симпатии проклюнулся. Та, Что Всегда Рядом знала, кого выбирать ей в попутчики.
– Повеселимся ещё, – заверила она. – Сегодня же и повеселимся. Но нам всё-таки ещё кто-то нужен. Для солидности.
Мотя захрумкал огурцом.
– Как скажешь, мать, как скажешь. Тебе видней. И что, кто-то есть на примете? У меня вот нет.
Грыжа задумалась.
– А как насчёт того урода? Не знаю, как зовут. Видела его всего раз, издалека. Ну… высокий такой, с лысой башкой…
– Серёжа? – Мотю передёрнуло. – Бр-р-р! Ты серьёзно? Да меня от одного его вида в дрожь бросает. Говорят, он крыс и собак жрёт.
– Да хоть людей, – ухмыльнулась Грыжа. – Значит, Серёжа его зовут?
– Ага. Он тут сам по себе, ни с кем не общается. Кстати, как и ты пришёл в деревню непонятно откуда. Все отсюда чешут, а он сюда. Раньше, давно, с ним общался Витёк Васильев – тоже был психом ненормальным. Так вот они вдвоём ходили к скотомогильнику, собирали там грибы какие-то. Потом их сушили. Раньше Витёк, как и все, выпить не дурак был, а как на грибы эти подсел, так пить-то и бросил. Помер, правда, скоро. Нашли его как-то возле речки. Дохлый, а улыбка в полморды. Видимо, перед смертью хорошую дозу этих грибков принял.
– А этот Серёжа, – озадачилась Грыжа, – он что, совсем псих?
– Да хрен его знает, – был ответ. – По нему не разберёшь. Жуткий он. Я как-то вечером из города возвращался – темнело уже, – гляжу, посреди дороги кто-то стоит. Присмотрелся – Серёжа, чтоб его. Он просто стоял и пялился на меня. И улыбался. Чёрт, меня от этой улыбочки аж пот прошиб. Вот ей богу, хрен чего боюсь, а тогда не на шутку струхнул. Хотя, этот Серёжа такой тощий, что тростинкой перешибить можно. А всё равно почему-то жутко. Я тогда с дороги-то свернул от греха подальше, обошёл его.
Эта история ещё больше возбудила интерес Грыжи. Она чувствовала: пожиратель странных грибов – тот, кто нужен!
– Пойдём-ка, поглядим на него.
– Ну, давай поглядим, – вздохнул Мотя. – Только вот что… Если захочешь с ним поболтать, называй его только Серёжей. Ни Сергей, ни ещё как… Витёк сказывал, не любит он, когда по-другому его кличут.
Грыжа кивнула.
– Лады. Возьмём пузырёк с собой? Предложим ему.
– Да говорю же тебе, – кисло сказал Мотя, – не пьёт он совсем. Грибы жрёт.
Этот факт осложнял вербовку, но Грыжа была уверена, что всё получится. Та, Что Всегда Рядом поможет.
Серёжа проживал в западной части деревни, где совсем уже никого не осталось – кто-то помер, кто-то уехал. Мёртвая территория. Чёрные избы с тёмными пустыми глазницами окон. Дворы, густо поросшие крапивой, лопухами и борщевиком. Обломки заборов, гнилая рухлядь, пыльная улица, на которой не было человеческих следов.
– Вот его халупа, – Мотя кивнул на избу с заколоченными досками окнами. – Похоже, он не слишком-то любит свет.
Забор был повален, его останки поглотил не в меру разросшийся кустарник чёрной смородины. К островку вытоптанной земли возле дома вела узкая тропка, устланная досками. На столе рядом с крыльцом была навалена различная утварь: котелок, сковородка, металлические миски, большой черпак, тесак для рубки мяса. Тут же находилось уродливое, из красного кирпича, кособокое сооружение, в котором с трудом
