Линда Фэйрстайн - Костяной склеп

— Да, и вопросов у нас достаточно много. О ней самой, о подготовке к выставке, о ее посещениях вашего музея.

— Я постараюсь помочь вам всем, что в моих силах. Мне Катрина очень нравилась.

— Вы ее знали лично?

— Не так чтобы близко, мисс Купер. Она была молодой, и потому другие организаторы бестиария нередко видели в ней, ну, что ли, девушку на побегушках. Она выступала своего рода связным между всей командой, расположившейся на нижнем этаже, и моим кабинетом. Меня же с ней еще связывали общие профессиональные интересы, многие из которых объясняются нашей взаимной любовью к Африке.

— А вы тоже из Южно-Африканской Республики? — поинтересовался Майк.

— Нет, мистер Чепмен, из Ганы. Я там родился в пятьдесят втором году, когда она еще называлась Золотым Берегом. Но я очень много путешествовал по всему миру.

— С Катриной вы познакомились в музее?

— Да. Поскольку от нашего музея именно я курирую процесс подготовки совместной выставки, то виделись мы с ней довольно часто.

— Но из-за чего вы обратили на нее внимание? Я хочу сказать, она же не относилась к числу известных ученых или основных участников проекта.

— Фактически она сама однажды попросила уделить ей внимание. Вы знаете, что она работала в Клойстерс. В конце лета у нее возникло желание вернуться домой. И у себя на родине она хотела найти работу, причем была готова полностью сменить квалификацию. Базовое образование Катрины «история средневековой культуры», но со временем она увлеклась антропологией и поэтому обратилась ко мне за советом.

— Как вы думаете, что привело к этой смене интересов?

— Возможно, ее друзья вам это лучше объяснят, мисс Купер. Я точно не знаю, что именно ее подтолкнуло к такому решению — желание вернуться домой, осознание того, что в Африке нет полноценных коллекций европейского искусства, или же что-то еще. Но смею предположить, что когда она познакомилась с нашим богатейшим собранием, то не смогла остаться равнодушной.

— Вы с ней общались? За пределами музея?

— Нет, нет. Не припомню, чтобы мы с ней встречались где-нибудь еще помимо этих стен.

— О ее личной жизни, ее проблемах вы что-нибудь знали?

Прежде чем ответить, Мамдуба на минуту задумался.

— Да, в общем, нет. Прошлой осенью Катрина сказала мне, что заболела, но разговоров по душам между нами не было. На некоторых собраниях она казалась рассеянной, не всегда сразу отвечала, если я у нее что-то спрашивал. Надо сказать, что она выглядела неважно, однако поглядите на других молодых ученых. У них что, цветущий вид? Они не так много получают, чтобы позволить себе хорошее питание и полноценный отдых. Им приходится целыми днями проводить в лабораториях или хранилищах, где зачастую даже окон нет, зато в избытке всякие химикаты и консерванты, которым позавидует любой морг. Наверное, потому я и не замечал, что она выглядит хуже других.

После небольшой паузы Мамдуба добавил:

— И к слову сказать, большинство людей из моего окружения кажутся мне бледными.

Майку не терпелось перейти к содержательному разговору. Он подался вперед, раскрыл блокнот, приготовившись делать заметки.

— Так, а можно конкретней, чем вы занимаетесь?

— Я административный директор этого музея, сэр. Или еще, как говорят в Англии, его хранитель. На моем попечении находится абсолютно все, что здесь собрано. Я обязан знать, как содержать экспонаты, как их правильно демонстрировать, когда заказывать новые поступления.

— И вы знаете, сколько всего у вас трупов? — хмыкнул Майк.

— О, мистер Чепмен, прошу быть почтительнее с нашими экспонатами. При самом приблизительном подсчете их у нас хранится около тридцати двух миллионов. Одних млекопитающих — более двухсот семидесяти тысяч образцов, это включая скелетный материал, шкуры и внутренности в банках, что расположены по всему зданию.

— Все они в открытом доступе?

— В этом плане у нас все так же, как и в художественном музее. Экспонируется, возможно, один или два процента того, чем мы располагаем. Но вам это должно быть известно. Как я понимаю, ваше расследование началось с той стороны парка, с музея Метрополитен?

— Вы общались с кем-то из его сотрудников?

— Ну я мог бы сослаться на то, что читал сегодняшнюю газету, верно? Но на самом деле мне впервые об этом сказала Анна Фридрих. Она вчера была здесь днем. Анна тоже очень тепло относилась к Катрине.

— С вашими коллегами из Метрополитен у вас хорошие контакты? — поинтересовался Майк.

— Начнем с того, мистер Чепмен, что многие из них вообще не считают нас своими коллегами. Оба наши учреждения называются музеями, и там и тут огромные хранилища, но на этом сходство и заканчивается. Что же касается Анны, то в ее отделе собственно художественный аспект так или иначе переплетается с антропологическим, потому она, наверное, и настроена к нам чуть лучше по сравнению с другими сотрудниками из Метрополитен. А что вы знаете об истории естествоведческих музеев?

— Признаться, ничего, — ответила я.

Улыбка у Мамдубы была магнетической. Встав из-за стола, он пересек кабинет и присел на диван.

— Первый подобный музей основали в Англии в 1753 году. До того несколько коллекций существовало в Париже и в Оксфорде, но именно Британский музей впервые открылся широкой публике, для всех «занятых науками и просто пытливых», как говорилось в его верительной грамоте. Он изначально никак не связывался с искусством, в витринах этого музея были выставлены всякие диковины. Птицы, животные, человеческие «уродцы» — все это стояло в банках со спиртом. Или иногда с вином. Алкоголь — отличный испытанный консервант. Даже некоторые особы королевской крови были на этом помешаны. Вы слышали, конечно, о Петре Великом?

— В каком смысле слышали? — Майк всегда был готов сразиться на поле истории.

— Проведав о том, что у его жены есть любовник, он велел отрубить ему голову, поместил ее в большой сосуд и законсервировал. Поставил в спальню царицы в качестве напоминания о ее неверности. У Петра была целая коллекция биологических курьезов. Их нашли спустя пару веков его потомки — даже ту отрезанную голову, причем сохранившуюся в приличном виде.

Мамдуба явно хотел нас поразить, в чем, наверное, и состояла главная цель его работы.

— А ваш музей?

— Он величайший в мире, — с гордостью произнес Мамдуба. — Я могу вам показать первый реестр поступлений, датированный 1877 годом. Кости вымершей птицы додо; три тысячи птичьих шкурок из «камеры» принца Максимилиана Нейвида;[65] сотни жуков; частные хранилища французского генерала-консула в Нью-Йорке; моллюски и раковины, хранившиеся — из-за отсутствия специального помещения — в административном здании старинной инвестиционной компании «Браун Бразерс» на Уолл-стрит.

— Скажите, а откуда взялись деньги на возведение такого масштабного выставочного комплекса? — спросила я.

— Мисс Купер, это был золотой век великих открытий. Были выдающиеся меценаты и покровители. Например, Теодор Рузвельт-младший, памятник которому стоит при входе. Это каждый школьник знает. Но, кроме него, было много других достойных людей, обладавших выдающимся даром предвидения. Дж. П. Морган, Моррис Джезап, Альберт Бикмор да еще и отец Тедди Рузвельта.

Мамдуба скороговоркой пропел их имена, стоя при этом у стены с их фотографиями и поочередно на них показывая.

— Благодаря их дару видения перспективы стало возможным открытие Северного полюса, создание карты пустыни Гоби с ее самыми большими на Земле захоронениями динозавров, путешествие в самое сердце джунглей Африки и Южной Америки, — изрек он, прикладывая левую пятерню к груди. — Мы — вместилище живой истории эволюции жизни на этой планете, которая постоянно меняется, переосмысливается, дополняется новыми фактами. Плюс к этому чрезвычайно авторитетная исследовательская структура. Мы непрерывно изучаем свои экспонаты, не то что они, — кивнул он в сторону коллег из Метрополитен, находившихся по ту сторону парка. — Хоть они и страшно гордятся своими фондами, зато в течение сотен лет ими почти никто не занимается. — Он опять иронично усмехнулся.

— Вы сможете показать нам, где именно работала мисс Грутен, приходя сюда? — Майк снова напомнил, что мы отклонились от интересующей нас темы.

— Я попрошу кого-нибудь проводить вас. Дело в том, что подвальное помещение, отведенное под хранение экспонатов, отобранных для выставки, занимает целый акр.

— В самом деле акр? — присвистнул Майк.

— Да, мистер Чепмен. А общая площадь всех зданий нашего музея двадцать пять акров. Идите за мной. — Пройдя за ним мимо секретарши в приемной, мы вышли в главный коридор.

— А что наверху?

— На пятом этаже? Самый длинный коридор в Северной Америке, если не считать того, что в здании Пентагона. Нечто подобное можно найти еще разве что в Версале или Виндзоре. Длина коридора равна трем городским кварталам. Он длиннее всей деревушки, где я родился и провел юность.