Наталья Андреева - Угол падения

В дверь звонить пришлось долго. Если бы Глебов не сказал с такой уверенностью, что Михаил не просыпается раньше десяти, Леонидов давно бы прекратил сражение с дребезжащим звонком. Но он давил шатающуюся кнопку до тех пор, пока за дверью не послышались спотыкающиеся шаги и заковыристый мат. Наконец в слегка приоткрывшуюся дверь просунулась часть опухшего лица:

— Здравствуйте. Коваленко Михаил Анатольевич здесь проживает?

— Ты кто такой…?

— Капитан Леонидов Алексей Алексеевич. Московский уголовный розыск. Попрошу открыть дверь, — резко заявил Алексей и сунул удостоверение в заспанную физиономию. Физиономия отпрянула куда-то внутрь.

Дверь открылась. Коваленко стоял перед Леонидовым во всей своей красе, а именно: в полосатых, почти до колен трусах и- популярной у мужского населения футболке с надписью «Планета Голливуд». Серые волосы клочками торчали на большой, почти квадратной голове, лицо не отражало ни малейшего движения мысли.

Обозрев всю эту панораму, Леонидов сделал попытку привести объект в чувство:

— Вы в состоянии общаться, Михаил Анатольевич, или предпочитаете проехать в соответствующее учреждение?

Неизвестно, про какое учреждение подумал Коваленко, однако он, пробормотав что-то не поддающееся слуховому определению как слова, немедленно скрылся в ванной. Алексей прошел на кухню.

Если здесь когда-то и ели, то это было очень давно. Возле основательно подсохшей корки хлеба шмыгала стайка отъевшихся тараканов. В раковине лежала кастрюля с остатками древней пищи непонятного происхождения, основную же часть интерьера составляли водочные бутылки, преимущественно из-под «Смирнов-ки».

В ванной настойчиво булькала вода. Хрипение труб перемежалось с фырканьем просыпавшегося человека. Наконец он объявился на пороге, застегивая джинсы:

— Извиняюсь, погудели вчера маленько в кабаке. Приехал часа в два, или не в два, черт его знает. А сейчас сколько?

— Достаточно для начала рабочего дня. Моего, по крайней мере. Значит, хорошо вчера приняли, Михаил Анатольевич?

— Чего?

— Приняли, говорю, хорошо? Соображать можете? Речь мою воспринимаете или как?

— Да, вполне. Погодите, вы кто? Из какой милиции?

— Из уголовной. Занимаюсь расследованием убийства вашего бывшего шефа Серебрякова. Помните такую личность?

— А я-то здесь при чем?

— Вас уволили месяц назад, насколько мне известно. А убийство, как правило, вещь не случайная, мотив его зреет не один день. Возможно, вы поможете установить лиц, которые могли быть к этому причастны, угрожали, преследовали, ненавидели. Ну, наконец, объясните свою неприязнь к убитому. Кстати, где вы были вечером двадцать девятого августа?

— Я? Ха-ха-ха! Серьезно? Шлепнул Серебрякова? Двадцать девятое августа? Где был? — Он ржаво засмеялся, скрипя ссохшимся горлом.

— А разве вы не заимели на шефа зуб, когда он распорядился насчет увольнения вас и еще нескольких сотрудников, с которыми вы, Михаил Анатольевич, были в дружеских отношениях?

— Ха! Да я бы и сам ушел из этого гадючника. Охота смотреть на Валеркину харю! Баб нормальных — и тех не осталось. На рожи эти, что ли, смотреть? Никакой эстетики. А мужик без эстетики что конь без этого самого. Никакой работы, когда нет рядом красивых баб. Сплошное гестапо осталось, это если даже очень много выпить — все равно не поможет. Андестенд ми?

— Чего?

— Это по-английски. Понимаете меня, спрашиваю?

— Произношение ваше здорово смущает.

— Это во рту у меня как в туалете. Язык к небу прилип, а похмелиться нечем. Надо бы в магазин сгонять.

— Успеете. Как мужик мужика я вас понимаю. Значит, отсутствие эстетики, как вы это называете, и было основной причиной, по которой вы собирались уйти?

— Да причин было много на самом деле. Главное — неохота торчать целый день в магазине с этими отморозками. На работу — вовремя, с" работы — по звонку, как в собачьем питомнике, день пропустил — управляющий докладную строчит, покурить вышел — опять докладная. Не работа — каторга. А я личность, противодействующая угнетению, во мне такие порывы заложены! А тут весь день занят, никакой личной жизни, да и зарплата такая, что душе не развернуться. Да я схалтурю больше. У меня клиенты — кому софт на компьютер поставить, кому агрегат посмотреть, почему зависает, кому графику трехмерную запустить, детишки на ней помешались. В компьютерах я понимаю больше, чем в пылесосах, да и сканер могу посмотреть, принтер тоже не проблема. Эта пластмасса ломается нынче, как семечки. Вот и выходит — там десять баксов, там двадцатка, посерьезнее — так можно и полтинник срубить. А в магазине, в связи с кризисом, у меня последнее время за месяц только триста пятьдесят набегало. Ну, есть справедливость? Сто пятьдесят за квартиру отдай, а на остальные крутись как хочешь. Все выходные приходилось халтурить по частной клиентуре. Так и существовал: неделю на работе упахива-ешься, в выходные по своим. А жить когда?

Пока был коллектив нормальный, можно было еще терпеть. После работы отрывались. Здесь ведь как? То праздники, то дни рождения, то юбилеи, то просто конец рабочей недели — уж раза два в неделю найдется повод погудеть. Девки красивые — опять же есть обо что потереться. Когда в кладовочке, по пьяному делу, и перепихнешься. А мужику — много ли ему надо? У нас с Серебряковым, царство ему небесное, отношения нормальные были, он на это дело глаза закрывал. А если бы я не выпивал — быть бы мне управляющим, народ-то за меня стоял. Но — не могу не халявить. Слабость такая, понимаете? Если надо мной никого нет, так я волю сразу чувствую. Жизненный график их для меня как удавка: срывался иногда и давай гудеть! Конечно, на следующий день опоздание, выговор, снятие премии и все такое разное. В зарплату хлоп — опять стольника нет. А этот урод Валера сек каждый день. А сам такой дурак, что всю работу в магазине завалил. Поэтому я не стал дергаться, когда Паша сказал, что работы в торговом зале осталось только на одного менеджера, потому что был уверен, что оставят Борьку. И ушел я спокойно, у Бориса-то семья, ребенок, ему вкалывать надо, а я птица вольная. Да мне и по фигу, что эта работа, что другая. Потом звоню как-то раз: «Как там, Борис, в нашем магазинчике-то?» — а он мне спокойненько отвечает, что, мол, проработал немногим больше меня, через два дня выперли. Ну, я поинтересовался, что ж там, глобальное сокращение штатов, что ли, управляющий сам принтера выносит с пылесосами? А мой бывший коллега и заявляет, что взят вместо нас двоих один менеджер, мужик тупой, но свой, Валеры двоюродный братец. Тут я психанул, конечно, хотел идти бить рожу этому жирному борову, да тут халтурка подвернулась, день за день, забегался, а потом и остыл вовсе.

Конечно, другана мне жалко стало, хотел Бориса в долю взять, мужик он головастый, да совсем, видать, расклеился: ковыряется на каком-то складе с коробками, от людей шарахается. Не понимаю я его философию. Кому он чего докажет, если будет со своими мозгами и образованием в чернорабочих сидеть. Это как в анекдоте: назло кондуктору пойду пешком. Раза два я еще до Борьки домогался, а потом плюнул, вижу, жмется он, слова едва цедит, так дело у нас с ним и заглохло окончательно.

— А управляющему по морде проехались все-таки разок?

— А, это, наверно, Борис подсуетился рассказать? Было, было. Но я мужик горячий, но отходчивый: на потом ничего не переношу. Обидели меня — так сразу по мордам, а чтоб там счеты втихую сводить или интригами заниматься, так это увольте. Валера и сам на свою голову приключений найдет: чем больше деркма людям делаешь, тем больше его к тебе плывет. Захлебнется он рано или поздно и без моей помощи.

— А все-таки, Михаил Анатольевич, где вы были двадцать девятого августа в районе этак часиков десяти вечера?

— Ну, спросили. Я по вечерам дома не сижу, а главное, чисел не соблюдаю. У меня зарплата не по первым числам идет, мне все едино, что двадцать девятое, что пятое. Какой хоть день недели это был?

— Понедельник, говорят.

— А по понедельникам у меня обычно отходняк. Дурной день, никчемный. Спал, наверное, где ж я был? Двадцать девятое, двадцать девятое… Так, двадцать седьмого гуляли у Аньки на свадьбе, это я точно помню, в ресторане гуляли. А в воскресенье похмелялись уже у них дома, это тоже помню. Ну да, а как раз в понедельник я поехал к той бабе, что в ресторане снял, на этой самой свадьбе, показалось, что ничего себе телка. Сколько же я выпил, интересно? И чего только спьяну не померещится? Короче, оставила она мне свой телефончик, а я, не долго думая, взял да и звякнул в понедельник. Думаю, куй железо, пока горячо, а то потом и не вспомнит. Деваха эта вспомнила меня, конечно, ти-ли-вили, трали-вали, свидание назначили, я с утра подхалтурил маленько, побрился, одеколончиком дорогим себя облил. Приезжаю к метро, между прочим, не ближний свет: Матерь Божия! На полголовы выше меня, ноги худые, нос длинный. Но вечерок пришлось перекантоваться, не бежать же сразу, сам виноват. Но больше ни-ни. Эта мисс не в моем вкусе.