Наталья Андреева - Угол падения
— Что? Да, в «Алексере» мы вместе работали, а потом нас вместе и выперли. Сейчас мы с Ванькой на складах грузчиками подрабатываем.
— Значит, вместе и зайдите. Хорошо?
— Во сколько?
— Часикам к двенадцати я вас буду ждать. Договорились, Николай Петрович?
— Да, договорились.
— Ну, тогда до свидания. Маме привет, — не удержался Леонидов. Чего он не любил, так чересчур бдительных мамаш, опекающих единственное чадо до седых волос.
Перспектива допрашивать только-только достигших совершеннолетия пацанов его прельщала мало, но выхода не было: чем быстрее он покончит со списком, тем быстрее двинется дальше. А потом, кто знает, истина всегда прячется в самом неожиданном месте. Если эти юные Монте-Кристо затаили зло на бывшего шефа, то вполне могли сотворить подобную пакость. В юности чувство несправедливости особенно остро.
Леонидов вздохнул и опять принялся рисовать непонятные полугеометрические фигуры на клочке бумаги. Фортуна явно повернулась к нему тыльной стороной своего несговорчивого тела и недвусмысленно показывала пятую точку опоры. В поисках хоть небольшого светлого пятна Алексей пристально вглядывался в прошлое и будущее, но натыкался только на полумрак. И тогда его одолела жуткая лень, обычно имеющая привычку переходить в депрессию, если не удавить в зародыше гнусные мысли о никчемности бытия.
Леонидов вздохнул и пошел ставить чайник, чтобы заглотить немного бодрящего напитка, вливающего в жилы успокоение и оптимизм.
«Нет, пока есть на свете чашечка горячего кофе, Жить еще стоит, — решил он. — Вот и я сейчас сижу, чувствую, как пахнет кофе, и ситуация уже не кажется такой мрачной». Тут Леонидов вспомнил синие глаза Александры Завьяловой, и ему стало совсем уж хорошо. А на улице погода опять поворачивала в сторону лета, решив порадовать людей последним и оттого особенно сладким теплом.
Около шести часов вечера капитан Леонидов собрал бумаги, сдал табельное оружие и, выйдя на свежий воздух, почувствовал, что готов к свершению новых ратных подвигов. Он не спеша поехал в столь милый сердцу район «Сокола», где проживал незнакомый еще ему господин Глебов.
Солнце слегка изменило хмурый облик столицы. И люди казались уже не такими мрачными, и к ценам народ слегка уже начал привыкать, и некоторые магазины осторожно, с опасочкой, но начинали снимать зловещие таблички, отказывающие населению в покупке товаров. Уличные продавцы выглядывали из своих палаток, как улитки из раковин: мол, пока еще торгуем, но в любой момент можем быстренько все свернуть. Но торговлишка шла, народ покупал нужные мелкие вещички, охотно расставаясь с легчающими прямо на глазах рублями.
Дверь в квартиру Глебовых Алексею открыла молодая женщина с усталым лицом. Из-за ее спины выглядывал взъерошенный светленький мальчик лет шести.
— Здравствуйте. Борис Аркадьевич дома?
— Это вы сегодня звонили? — узнала Леонидова по голосу женщина. — Проходите, пожалуйста. Боря, к тебе, следователь.
Невысокий полнеющий мужчина в провисших на коленках дешевых тренировочных штанах появился в проеме кухни, что-то вяло дожевывая. Леонидов смущенно уставился на его заметно облысевшее темя, испытывая неловкость за собственную шевелюру. Алексей не любил иметь преимущества во внешности перед людьми, от которых ему что-то было нужно. Опустившийся Глебов вызывал у него только сострадание и потерю интуиции, потому что в душе начала поселяться вселенская жалость ко всем людям, несправедливо лишенным каких-то благ.
— Вы по делу? — наконец выдавил из себя Глебов.
— Да. Леонидов Алексей Алексеевич, сотрудник милиции. Вот удостоверение, ознакомьтесь.
Глебов неуверенно покрутил в руках кусочек картона, даже не пытаясь вникнуть в написанный текст.
— А чем я могу… — Он даже не утруждался договаривать до конца начатые фразы.
— Видите ли, вы работали до середины августа в магазине «Алексер», менеджером по продажам, если я не ошибаюсь. Об убийстве бывшего шефа наслышаны, конечно.
— Да, Миша мне звонил.
— Миша — это ваш уволенный коллега Михаил Коваленко? Вы поддерживаете с ним отношения?
— Он поддерживает, — отмахнулся Глебов.
— Может, пройдем все-таки в комнату,'Борис Аркадьевич. — Леонидов уже почти пожалел, что пришел.
— Да, да, конечно, проходите.
Они прошли в единственную комнату, которая служила одновременно гостиной, спальней, детской, кладовой и еще бог знает чем для этой семьи. Жена Глебова схватила за руку большеглазого любопытного мальчишку:
— Пойдем, Даник, почитаем с тобой книжку. Леонидов, конечно, был интересен пацану больше,
чем сказки братьев Гримм, но спорить тот не стал.
Когда большая часть семейства удалилась на параллельную территорию, Алексей продолжил:
— Чем же вы сейчас занимаетесь, Борис Аркадьевич?
Глебов обреченно посмотрел на темный экран монитора, стоявшего здесь же, в комнате, на столе. По нему медленно проплывали разноцветные рыбки. Сколько времени компьютер уже находился в режиме ожидания, одному Богу было известно.
— Работаю, — вздохнул Глебов..
— В какой-нибудь фирме, менеджером?
— Что вы, разве сейчас такую работу найдешь? Я на оптовом складе, все больше коробки двигаю. По части чернорабочей силы.
— У вас же высшее образование?
— А у кого сейчас не высшее? С этим нынче разве проблемы?
— И не пытаетесь найти что-нибудь получше?
— Знаете, я просто устал. Все это бессмысленно. Миром, к сожалению, управляют дураки, которые мнят себя божками и царствуют, создавая вокруг рай для себе подобных.
Услышав такую пространную и неглупую речь, Леонидов воспрянул духом и стал надеяться, что беседа все-таки состоится.
— Вас очень обидели, Борис Аркадьевич?
— Да не только меня. И всем оказалось плевать, что моему ребенку есть скоро будет нечего. Серебряков-то и так не шибко много платил. Хватало, конечно, чтоб неплохо жить втроем. Жена у меня не работает, ребенок. Да и жили-то как? Одним днем — все казалось, что так оно и будет. Что я, себе в банке импортного пива отказывал, что ли, или мальчишку в этот «Баскин Роббинс» не водил? Накопить ничего не удалось, конечно, все хотелось пожить, как людям. Не думал, что буду вышвырнут, как ненужная тряпка, за дверь. Лишнего я никогда не просил, работал сколько требовалось, и выходные, и проходные, с начальством не спорил, по субботам, если надо было, народ заменял. За что? До сих пор не понимаю. Если пахать, как я, и не угодить, то как же надо поступать, чтобы тебя ценили?
— Если вы так добросовестно работали, как говорите, отчего же Иванов вас невзлюбил?
— Да потому, что дело здесь не конкретно в моей персоне. Мы с Мишей были заодно, знали, что надо в первую очередь продавать, чтобы товар не залежался, как клиента убедить, как план выполнить. Короче, знали, как надо. А Валера столько ляпов начал делать, что никакого терпения не хватало. Ну, разве он допустил бы, чтобы под носом у него народ стучал начальству, что он дурак и ничего не понимает?
— А вы стучали?
— Мы — люди Паши Сергеева. Он нас на работу брал, он с нас и спрашивал. Ну и Серебряков время от времени интересовался, как дела, что лучше продается, как повысить оборот. Прибыль магазина — это моя прибыль, я с нее проценты получал, зачем же мне покрывать дурака, который ничего не смыслит в торговле?
— Если бы я что-то понимал в ваших делах! Один хороший, умный, начальство с ним советуется, а другой дурак, ничего не понимает. Первого гонят взашей, второй получает высокооплачиваемую должность и нанимает себе подобных. Это не логично.
— Зато это жизнь. Миром всегда правит серая посредственность, которая никого не затмевает и всем угодна, потому что не конкурентоспособна.
— Вам сейчас очень тяжело, Борис Аркадьевич?
— Да мне, собственно, немного нужно. Ношу что придется, ем что дают. Не в этом дело. Душе тяжело, не телу. Веры в людей нет. Как Паша ко мне относился, как хвалил, чуть ли не дифирамбы пел, а время пришло, и открестился, как черт от ладана. Теперь живу с опаской, на одной работе работаю, другую приглядываю. Да и сам я никогда больше никому верной собакой не буду, под себя надо грести, под себя.
— Обижены вы были тогда на Серебрякова?
— Да, было. Возненавидел, можно сказать. Даже одно время хотел сделать бомбу и взорвать его «сааб» вместе с владельцем… Спать не мог по ночам, так ненависть била. А когда узнал, что его и без меня шлепнули, так сразу и бессонница прошла. Подумал, что бог шельму метит, нашелся удалец. Покойничек особый талант имел врагов себе наживать. Хорошо, что я взрывчатку тогда не достал, все ж семья, ребенок. Подождать только надо. А там, может, и до Паши очередь дойдет…
— А как насчет «возлюби ближнего своего»?
— Так это ж «как самого себя». А если ты себе противен до омерзения, какая ж может ко всему остальному быть любовь? Нет, господин до всего дознающийся, этим вы меня не проймете. Я теперь человек из самых низов, а в примитивных слоях и желания примитивные: водки напиться да обидчику морду набить.
