Мелани Раабе - Западня
Мы снова молчим. Я рада, что не надо ничего говорить. Сознание, изнуренное непрерывными напряженными мыслями, просто молчит. Оно и к лучшему, меньше всего мне сейчас нужны мысли о заявлении в полицию, скандале, тюрьме или сумасшедшем доме. Надо чуть-чуть помолчать, и чем дольше, тем лучше. Смотрю в лицо человека, который стоит передо мной. Я ведь всегда одна, и мне так редко представляется возможность посмотреть в лицо человеку. Смотрю на Ленцена, и на моих глазах он из монстра превращается в нормального человека.
Сижу, всхлипываю, слышу, как слезы капают на паркет. Ленцен подходит к столу и берет пистолет. Смотрю на него, с пистолетом в руке, и вдруг понимаю, что совершила непоправимую ошибку.
– Вы по-прежнему мне не верите, – говорит он.
Это не вопрос – констатация. Он смотрит на меня.
– Вам действительно нужна помощь специалистов, – говорит он, поворачивается и идет прочь.
Потрясенная, зачарованно смотрю ему вслед. Наконец прихожу в себя, слышу, как открывается дверь, слышу шум бури снаружи, словно там работает гигантский трансформатор. Слышу удаляющиеся шаги Ленцена по гравиевой дорожке. Встаю и на ватных ногах, подгибающихся от веса моего тела, иду за Ленценом. Дверь распахнута, сердце колотится. Что он задумал? Осторожно выглядываю за дверь, не имея понятия, какое сейчас время суток и сколько все это длилось – наши разговоры, наша борьба. Уже давно стемнело. Ленцен в лунном свете с пистолетом в руке идет в направлении к озеру. Между опушкой леса и озером он останавливается, осматривается, потом поднимает руку и с размаху швыряет в озеро мой пистолет. Мне кажется, я даже слышу всплеск, с которым оружие падает на поверхность воды, но это вряд ли возможно. Я стою слишком далеко. Черно-белый в лунном свете Ленцен поворачивается ко мне. Лица не разглядеть, различим только силуэт, но я чувствую его взгляд. Интересно, как я выгляжу оттуда – маленькая смутная фигурка в дверном проеме огромного, залитого светом дома. Мы глядим друг на друга на расстоянии, и на мгновение мне кажется, что он сейчас развернется и уйдет прочь. Но он не уходит. Напротив, двигается ко мне. Он возвращается.
Есть такой психологический феномен – стокгольмский синдром, когда заложник начинает испытывать добрые чувства к преступнику, который его захватил. Мне это известно. За десять, двенадцать лет у меня было много времени, чтобы читать.
Я содрогаюсь, не столько от холодного ветра, который дует с озера, сколько от мысли, что в этой истории преступником оказалась я.
Господи, что ты натворила, Линда.
Угрожала невинному человеку оружием, била по голове, удерживала в своем доме. И все это перед видеокамерами. Но не нашла убийцу сестры. Лучше бы он пустил мне пулю в лоб. Но Ленцен выбросил пистолет в озеро.
И вот он опять передо мной. Стоит и смотрит.
– Теперь вы верите, что я не желаю вам зла?
Бессильно киваю.
– Почему вы не звоните в полицию? – спрашиваю я.
– Потому что хочу сначала с вами поговорить, – говорит он. – Где мы можем это сделать?
На ватных ногах иду на кухню. Кофейные чашки, газеты, которые фотограф живописно расположил на столе, – это было в какую-то другую эпоху, в другой жизни – на тех же самых местах. Как будто не было никакой вселенской катастрофы.
– Почему вы бросили в озеро пистолет? – спрашиваю я.
– Не знаю, – отвечает он. – Инстинктивно.
Киваю. Понимаю, о чем он.
– Я не знаю, – начинаю было я и запинаюсь. – Не знаю, что и сказать. Не знаю, что сказать в свое оправдание.
– Вы дрожите, – говорит Ленцен. – Сядьте, пожалуйста.
Сажусь, он садится напротив. Мы долго молчим. Но это молчание – больше не противостояние, я просто не знаю, что сказать. Считаю морщины у него на лбу. Когда дохожу до двадцати, он прерывает молчание.
– Линда, – говорит он. – Вы позволите называть вас Линда?
– Каждый, кто был под прицелом моего пистолета, имеет право называть меня просто по имени.
Меня передергивает от этой убогой попытки пошутить.
Что с тобой, черт возьми, Линда?
Ленцен не обращает внимания.
– У вас есть кому позвонить? – спрашивает он.
Недоуменно смотрю на него.
– Родные? Друзья? – помогает мне он.
До меня вдруг доходит, какой у него приятный голос. Как у актера, который дублировал голливудскую звезду в одном старом фильме, не помню, в каком. Не могу вспомнить, в каком.
– Линда?
– Почему вы спрашиваете об этом?
– Мне кажется, вам сейчас не следует оставаться одной.
Смотрю на него. Не понимаю, о чем он. Я его так мучила. Он должен звонить в полицию. Или дать мне по башке. Просто дать по башке.
«Должно быть, ему есть что скрывать, раз он не хочет звонить в полицию».
Только секундой позже того, как прозвучало последнее слово, я поняла, что не подумала это, а сказала вслух.
Ленцен сделал вид, что не слышал. Он, похоже, давно считает меня сумасшедшей. А я такая и есть. Сумасшедшая, придурочная, социально опасная.
Знаменитая писательница, тридцати восьми лет, застрелила во время интервью журналиста, пятидесяти трех лет.
У Ленцена алиби. Ленцен невиновен. Мне нужно время, чтобы к этому привыкнуть.
– Может, родителям, – говорит он.
– Что?
– Может, позвонить вашим родителям. Чтобы не оставлять вас одну.
– Нет, только не родителям. У меня с родителями… Мы с ними…
Не знаю, как закончить фразу.
– Мы нечасто общаемся, – наконец формулирую я, хотя это не соответствует действительности и вообще я хотела сказать совсем другое.
– Странно, – говорит Ленцен.
Его загорелые руки лежат на моем кухонном столе, и я чувствую странную потребность потрогать их. С трудом отвожу взгляд от рук Ленцена. Встречаю взгляд его светлых глаз.
– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я, когда до меня, словно сквозь плотную мембрану, доходит смысл сказанного им.
– Ну, вы сказали, что у вас убили сестру. Я, конечно, не специалист, но считается нормальным, что такие удары судьбы сплачивают семью, а не разрушают.
Пожимаю плечами. Слово «нормальный» вообще имеет другое значение в моем мире.
– У нас получилось наоборот, – наконец говорю я.
Ему все равно, а мне стало легче, когда это сказала. Моих родителей я не интересую, их не интересуют мои книги, им даже плевать на то, что я собираюсь купить им дом побольше. Единственное, что их интересует, это их мертвая дочь.
Ленцен вздыхает.
– Я должен сознаться, Линда, – говорит он.
По телу у меня бегут мурашки.
– Я был с вами не до конца честен, это касается того, что предшествовало интервью.
Я тяжело сглатываю подступивший к горлу комок, не в силах вымолвить ни слова.
– Я знал о вашей сестре.
У меня останавливается дыхание.
– Что? – хриплю я.
– Это не то, что вы подумали, – быстро говорит Ленцен и предостерегающе поднимает руку. – Готовясь к интервью, я наткнулся на это дело. Очень удивился, что никто до меня его не раскопал, но интернет в те времена был не тот, что сейчас, в сети оказалось не так много документов.
Я не понимала, к чему он клонит.
– Словом, у меня была информация по делу вашей сестры. Ужасная история. Я понимаю вас, Линда. Такое нелегко пережить.
– Но вы вели себя так, будто не знали, что у меня была сестра.
– Я журналист, Линда. Естественно, я не стал сразу выкладывать все карты на стол, мне было интересно сначала послушать, что вы скажете. Поставьте себя на мое место. Одна из главных подозреваемых в давнем убийстве пишет книгу, в которой описывает все в мельчайших подробностях. Это же сенсация! Но если бы я знал, что вы так… – он запинается, – что для вас это так болезненно, то я бы…
Смысл его слов не сразу дошел до меня.
– Одна из главных подозреваемых? – еле слышно переспрашиваю я.
Ленцен удивленно смотрит на меня.
– Но я никогда не была под подозрением, – говорю я.
– Ну… – тянет Ленцен, словно не зная, как быть. – Считается, что тот, кто нашел труп, автоматически становится одним из главных подозреваемых, это всегда так, не только в вашем случае.
Я проглатываю подступивший к горлу комок так, что слышно по всей кухне.
– Что вам известно? – спрашиваю я.
Ленцен отводит взгляд.
– Не уверен, что следует…
– Что вам известно? С кем вы говорили? – кричу я. – Я имею право это знать!
Ленцен вздрагивает.
– Прошу вас! – уже тише умоляю я.
– Ну, хорошо, – говорит он. – Я разговаривал с полицейскими, которые расследовали то дело. Долгое время вы были у них главной подозреваемой. А вы что, не знали?
– С какими полицейскими? – спрашиваю я.
– Не знаю, могу ли я называть фамилии, – начинает юлить Ленцен. – Разве это так важно?
Перед внутренним взором возникает лицо с глазами разного цвета, один – зеленый, другой карий. Нет, этого не может быть!
