Владимир Орешкин - Перпендикулярный мир
Так посмотрела, что у Ивана впервые в жизни екнуло сердце. Неизвестно от чего… Но он ничего не понял, насчет своего сердца, — только вдруг начал густо краснеть. Буквально, как рак… И тоже впервые в жизни.
— Давай, — промямлил он, — если хочешь… Но только, зачем?
— А он с тобой не будет драться, — сказала Роза, — потому что вы — гости, а с гостями драться нельзя.
— Тебя не поймешь, — сказал Иван.
— Меня никто не может понять, — сказала гордо Роза. — Совсем.
На ее худенькой шее болталась веревочка, а на ней — кольцо, которое ей подарила Маша.
— Скоро старики придут, — сказала Роза, — на вас смотреть… Хорошо, что твоя тетя — ведьма… Мне нравится.
— А мне — нет, — сказал Иван.
— Ты ничего не понимаешь, — сказала ему Роза. — Потому что ты мальчишка… Ведьмы умеют колдовать, их все боятся.
Роза отвлеклась от разговора, развернула свою торбочку, которая оказалась платком, в котором скрывалась знакомая Ивану деревянная мисочка, опять доверху заполненная клубникой. Она молча пододвинула эту мисочку поближе к Ивану, и уставилась на него.
Потому что слов больше не нужно было, — путь к сердцу мужчины лежал через его желудок. И она, эта маленькая пигалица, отчего-то хорошо понимала это.
Между тем, зрители не расходились, — наоборот, их становилось больше. Даже вернулись те, первые, с которых все началось.
Розе из толпы сказали: «кыш», — и она, сначала улыбнувшись Ивану, а потом подмигнув ему, скатилась с персидских ковров к общей массе.
Следом появилось начальство. Это были шесть человек, судя по их седым бородам, в весьма солидном возрасте, — на их головах были многослойные атласные белые чалмы, а сами они были облачены в зеленые халаты.
Приближение их вызвало всеобщий приступ почтительности… Еще бы, ведь они распространяли общественные блага, командуя общаком. А Иван четко усвоил: кто контролирует распределение богатств, тот контролирует все остальные ситуации. Какие вообще возможны.
Харе Кришна, харе харе… Харе Рама… — слышал Иван рядом с собой терпеливый голосок Машки.
— Держишься? — шепотом спросил он ее. — А у нас здесь командиры подвалили. На тебя посмотреть.
— Я — злюсь… — вставила между «Рамой» Маша, — не мешай…
Зеленые бородачи между тем заняли места в партере, и принялись разглядывать Машу и Ивана. С довольно непроницаемыми лицами.
Иван обратил внимание, они не захватили с собой ни одного кулька. Явились на концерт с голыми руками. Не захотели платить за билет… И окончательно признал в них начальников, — потому что, чем ты главней, тем больше тебя манит на дармовщинку.
Старики никуда не торопились, — такая у них была жизнь, размеренная, вдумчивая, совершенно без суеты. Они чинно приблизились, чинно застыли и чинно принялись рассматривать Машу.
Потом один из них что-то сказал коротко, — вся толпа разом повернулась и стала смотреть на вход в сарай.
Там два мужика вносили под руки совершенно искалеченного человека. У которого тонкие ножки, были, как плети, тонкие ручки, — как иссохшие ветки, а голова сидела на чересчур длинной шее как-то криво, как никогда не должна сидеть голова ни на чьей шее.
В общем-то, это был полный калека. Калека из калек, — хуже покалеченного придумать было нельзя.
Его несли, — он весь как-то дергался, не в такт движению… Иван даже забыл, что он на сцене, — и артист. Так ему жалко стало этого человека.
Толпа немного раздалась, калеку внесли, и посадили за землю перед журнальным столиком.
Сразу за ним высились старики в зеленых халатах.
— Уважаемая Светлана Игоревна, — вдруг громко, чистым голосом и по-русски, сказал один из стариков. В толпе прекратились всякие шорохи, она замерла, так что кроме этого бодрого голоса ничего для нее и не осталось. — Мы бы хотели, чтобы вы исцелили этого беднягу.
— Маш, очнись, к тебе обращаются, — незаметно толкнул Иван Машу.
Но та уже и без того прекратила свои харе, харе, — и уставилась с состраданием на несчастного.
Тот согнулся на земле каким-то крючком, опустил низко голову, так что лица не было видно, — и весь превратился в какой-то дрожащий, болезненный ком. Он никак не реагировал на то, что происходит вокруг, — должно быть, ко всему прочему, и не слышал ничего, и не видел, и не чувствовал.
— Вы на самом деле этого хотите? — негромко переспросила Маша.
— Да. Мы хотим… — четко, с какими-то суперавторитетными интонациями в голосе, подтвердил старик.
— Что-то я не пойму, — сказала Маша, но как-то не слишком по-доброму. — Вы хотите, чтобы я исцелила его? Или вы хотите узнать, смогу ли я это сделать?
— Мы хотим, уважаемая Светлана Игоревна, — повторил, громко и слишком отчетливо старик, — чтобы вы исцелили этого беднягу.
— Я не могу этого сделать.
— Почему? — как-то хитро спросил мудрый старик.
— Я не умею исцелять.
— Вы же чем-то опоили уважаемых наших отцов семейств, и теперь они утверждают, что вы — госпожа, и можете все… Но тогда вы можете приготовить свое зелье. И мы дадим попробовать его этому бедняге.
— Он что у вас, кролик?.. Может, вы попробуете его сами?
Иван что есть силы толкнул ее в бок. Эту харе-харе…
— Не дерзи… Нам же хуже будет.
— Опасно, — мудро и без обиды, не согласился старик, — мы видели результат.
— Хорошо, — кивнула Маша, — хорошо, что вы такой осторожный… Тогда дайте ему выпить что-нибудь.
— Что? — хитро спросил старик.
— Все равно, что… Какая разница!
— Никакой разницы? — продолжал хитрить старик.
— Никакой, — согласилась Маша.
Мудрец в чалме сделал знак рукой, из-за его спины вышел парень, налил в стакан из какого-то графина, стоявшего на журнальном столике, и вопросительно посмотрел на своего командира.
— Пои, — хитро сказал старик.
Парень подошел к несчастному, присел перед ним на корточки, приподнял немного его голову, и поднес этот стакан к его губам.
Все хотели посмотреть, как это происходит. Но в партере были одни мудрецы, им было видно лучше всего. Остальные заглядывали через них, или старались зайти со стороны, — там тоже было неплохо видно.
Бедняга сделал несколько глотков, и больше не захотел.
— Достаточно, — негромко сказал главный мудрец своему служителю, который вопросительно посмотрел на него.
Все стали наблюдать, что произойдет с калекой дальше. Так что, даже Маша с Иваном перестали их интересовать.
Иван, который предчувствовал прокол в программе спектакля, шепнул Маше:
— Они же обозлятся, что ты их поводила за нос… Ты подумала об этом? Лучше бы было продержаться как-нибудь до завтра, чтобы нас спокойно отправили на рынок.
— Не терпится, чтобы тебя продали? — спросила Маша.
Опять Иван с трудом узнал ее голос. Как тогда, — в поезде.
Но на этот раз остались знакомые интонации, и голос был ее. Просто Иван с трудом узнал его, потому что он стал какой-то хриплый, словно бы Машка начала курить, дорвалась, и курила целую неделю, одну за другой.
— Ты смотри у меня, — испуганно сказал Иван, — ты мне слово давала…
Может быть, Маша и дала Ивану какое-то слово, — она не помнила. Но если и дала, то дала выше сил.
Или ее слово взяло временный отпуск. За свой счет.
Потому что толпа человек в пятьсот, или, на худой случай, в триста, — не зря так внимательно наблюдала за несчастным паралитиком.
Таинственное зелье, стоявшее на журнальном столике в графине, неизвестно как туда попавшее, — делало свое дело.
Началось с того, что только что совершенно неподвижный калека, — если не считать мелкой трясучки всего его организма, — стал самостоятельно приподнимать голову. Он чуть приподнял голову, посмотрел на утрамбованную ногами землю, рядом с собой, — и протянул к ней руку.
Только что скрюченную, и совершенно неподвижную.
А здесь она послушалась его воли, слегка распрямилась, протянулась по направлению к земле, и коснулась ее.
Все уставились на его пальцы, которые трогали эту землю, как-то непостижимо ласково гладили ее, словно вместо обыкновенной земли, это была мама этого несчастного, — а он ее, после долгих безуспешных поисков, нашел.
Как находят единственного человека на Земле, которому ты еще нужен…
При виде чуда, дамочки в толпе слегка заголосили и зарыдали. Некая негромкая истерика началась в толкучке среди особ женского пола. Мужчины же сурово молчали, дети прижались к их ногам.
Между тем, распрямилась одна нога паралитика. Он теперь полусидел на земле, опершись о нее одной рукой, и вытянув ногу… Старался протянуть вперед вторую скрюченную руку. И у него — получалось.
Он чего-то хотел… Дотянулся второй рукой до земли, и оперся ею об нее. Теперь он упирался в землю двумя руками, — и начинал выпрямлять вторую ногу.
