Евгений Лучковский - Опасная обочина
Все бы оно было так, и сказанное нами выглядело бы вполне достоверно, если бы не одно обстоятельство… Но хватит этих «бы»! Скажем прямо: все дело в том, что в этом вертолете рядом с молодым пилотом в как бы надутом форменном полушубке, преисполненный собственного достоинства и значительный в своей мрачности, сидел старший инспектор милиции младший лейтенант Савельев. А это уже было необычным и кое-что значило, потому что милиционеров в тайге не так уж и много, во всяком случае, меньше, чем вертолетов.
Впрочем, не будем проводить сравнительный анализ, исследуя одушевленные и неодушевленные предметы — они несовместимы. А если и совместимы, то лишь в том, что один из них — царь природы, а другой — средство передвижения царя в границах этой самой природы.
Так или иначе, а старший инспектор Савельев опекал эту часть региона и, как мог, лелеял ее. Вот почему знакомый нам младший лейтенант, обозревая сверху окрестности орлиным взором, пребывал в твердой уверенности своего служебного, а равно и человеческого предназначения. И это так, потому что инспектор служебное, общественное и личное никогда не делил на равные или неравные части, а держал все это в душе как одно целое.
Сделав круг над вагон-городком, вертолет наконец приземлился в центре специально отведенной для таких машин площадки, и пилот выключил двигатель. Винты еще по инерции рассекали лениво воздух, но инспектор уже вышел из машины, и теперь бы дополнить описание его внешности одной не слишком значительной деталью, а именно: валенками огромного размера, втиснутыми в калоши. Надо сказать, что и этот штрих не портил общей картины, а, наоборот, придавал его фигуре некую специфическую респектабельность чисто профессионального характера.
Инспектор Савельев направился прямо к вагончику, где обреталась контора. На крылечке он сбил веником с обуви снег, погромыхал для приличия казенными калошами и уже через минуту входил в кабинет Стародубцева. Войдя, он дважды откашлялся и извлек из недр своего грузного тела ломкий, юношеский, но звонкий и уверенный голос.
— Здравия желаю, товарищ Стародубцев, — вот что сказал инспектор милиции.
Стародубцев мрачно и даже подозрительно посмотрел на младшего лейтенанта, про себя прикидывая, что бы это милиции летать на вертолетах, что это за срочность такая, не иначе, как что-то случилось из ряда вон…
— А-а, Савельев, — вслух же произнес он. — И я тебе желаю. С чем пожаловал в наши пенаты?
— Погодите-ка, Виктор Васильевич… Одну минуту. Дайте вздохнуть.
Тут бдительный инспектор, несмотря на тяжелые валенки, отягощенные калошами, быстро подошел к дверям радиостанции, из круглого окошечка которой уже давно двумя пунцовыми ушами-гладиолусами расцветала стыдливо-любопытная физиономия радиста Вовочки Орлова. Савельев не стал церемониться с радистом: он совершенно спокойно и бесцеремонно затолкал эту самую голову внутрь радиостанции и вернулся к столу, будучи твердо уверен в том, что служебные переговоры находятся в почти такой же безопасности, как, скажем, на конференциях в Ялте или Тегеране.
Однако возмутился Стародубцев. Притворно или нет — какая нам разница.
— Ты что это себе позволяешь, Савельев?! — грозно вопросил он. — Ты тут поаккуратнее. Здесь, понимаешь, мои люди, не кто-нибудь — почти орденоносцы… И все дела!
— Почти — это еще не уже, — резонно заметил старший инспектор. — А пока не орденоносцы, учить их будем.
— Тебя бы самого учить смолоду, — проворчал Стародубцев, — глядишь, в генералы бы вышел. Хотя вряд ли, не слишком ты способный.
Эта перепалка была безусловно дружеской. Дело в том, что Стародубцев и Савельев были людьми не просто одного поколения, а старыми добрыми приятелями, и вот уже на протяжении чуть ли не двух десятилетий манера их общения была именно такова.
— Давай выкладывай, «майор Пронин», — насупил рыжие мохнатые брови начальник колонны. — Что там у тебя?
«Майор Пронин» еще раз откашлялся.
— Прошу меня выслушать внимательно, Виктор Васильевич, — сказал он, — дело очень ответственное и сурьезное. Вы улавливаете мою мысль?
— Да откуда же у тебя мысли?! — сокрушенно вздохнул Стародубцев. — Где ты их прячешь? А вот что-нибудь «сурьезное» у тебя про запас всегда есть. Правда, потом выясняется, что оно и яйца выеденного не стоит.
— Вы ошибаетесь, товарищ Стародубцев, и находитесь в заблуждении. Сейчас я вам все разъясню.
— Да уж сделай милость.
Инспектор снова откашлялся, а затем со значением произнес:
— Информирую вас, товарищ Стародубцев, совершенно официально. Значит, так. Из колонии совершил побег…
Стародубцев поморщился:
— Из тюрьмы, что ли?
— Повторяю: из колонии, — с педантичной непреклонностью подчеркнул младший лейтенант.
— Ладно, ладно, не тяни. Что там дальше?
Инспектор мягко прошелся по кабинету, демонстрируя свою должностную терпеливость, достойную более высоких сфер, нежели эта.
«Экой торопливый и непонятливый», — подумал он о своем старом товарище.
Савельев еще раз откашлялся — такая уж у него была манера — и педагогично вернулся к началу «сурьезного» дела, с которым сюда прилетел:
— Еще раз повторяю: из исправительно-трудовой колонии усиленного режима совершил побег особо опасный рецидивист, то есть преступный элемент.
— Ясное дело, не академик, — ухмыльнулся в усы Стародубцев.
— Само собой. Значит, так. Какие есть данные? Направление побега пока неизвестно.
— Очень много данных, — хмыкнул начальник колонны. — А еще что-нибудь есть?
— Есть, но об этом позже.
Тут, видимо, старший инспектор Савельев решил, что административное вступление сделано, и перешел с официального языка на обиходный, нормальный:
— К вам на трассу он вряд ли, конечно, выйдет. Но кто его знает, голод не тетка… Опять же ружьишко может понадобиться или, там, самосвальчик. Во всяком случае, небольшая вероятность все-таки есть. Так что, Виктор Васильевич, надо оповестить личный состав и быть начеку.
Стародубцев натурально пригорюнился:
— И куда же вы это смотрите, хотел бы я знать?
Савельев вспыхнул:
— Я-то здесь при чем, Виктор Васильевич?! Мне с вашими шоферюгами забот хватает. Вот так! — и он чиркнул ребром ладони по бескадычному горлу.
— С кем, с кем, с кем? — подивился Стародубцев такой агрессивности. — С моими шо-фе-рю-ю-га-ми? А сам-то ты, мил человек, давно шоферюгой был?! У меня в семнадцатой колонне? А? Или память отшибло?
— Давно, — хмуро ответил Савельев. — Восемнадцать годочков минуло, и вспоминать не хочу.
— А я напомню, я напомню. Был ты, Савельев, шофером, может, и не самым лучшим, но все-таки шофером. И чего это ты в милицию пошел? Ну какой из тебя сыскной инспектор, прости меня господи?
— Так я и есть участковый, а не оперативный. Вам что, не нравится?
— Не нравится, — вздохнул Стародубцев. — Вон уж, милый друг, ты лысый стал, а все еще… младший лейтенант. Ладно ли это? А? Не слышу возражений.
— Счас услышите! — услышал Виктор Васильевич. — Вы, товарищ Стародубцев, мою лысость не третируйте, не по зубам она вам. Да и у вас, между прочим, не чубчик кучерявый. А моя лысина на посту заработана. Ясно?
— От шапки, что ль?
— Нет, не от шапки. От ума.
Стародубцев искренне изумился:
— Это как же?
Старший инспектор младший лейтенант Савельев приосанился и даже слегка выпятил грудь.
— А вот так! От круглосуточного напряженного мышления, — Савельев со значением постучал согнутым указательным пальцем в висок. — Бессменно! Но вам это не грозит, вам это ни к чему. У вас свои задачи.
— Эх ты, Савельев… — снова притворно вздохнул Стародубцев. — И когда ж тебя, бессменного, сменят-то? На пенсию не собираешься?
Тот засопел и нахмурился:.
— Не ждите — пока не собираюсь. А чего это, Виктор Васильевич, вы меня на пенсию хотите спровадить? — осенило старого дружка Стародубцева. — Может, вы недовольны моим служебным долгом, так скажите прямо.
— Грубый ты, Савельев, — сокрушенно покачал головой начальник мехколонны. — Водители на тебя жалуются.
— Вы тоже не подарочек. Лучше на себя посмотрите.
Стародубцев, как ни странно, не обиделся:
— А я что? Я ничего и не говорю. Видно, пора нам обоим на пенсию. Надо вовремя уступать молодежи дорогу. Молодежь, она ведь какая сейчас? Талантливая, умная, вежливая. Как, уступишь?
— Пока нет. Вы-то постарше будете, вы и уступайте. А грубость моя, Виктор Васильевич, сами знаете, от сердечной задушевности. Я людей люблю.
— Люблю-у, — передразнил дружка Стародубцев. — А как же их не любить-то? Это ведь данность… Что это у тебя за черта такая особенная — люблю-у?! Ишь ты, оригинал, людей он любит.
Стародубцев раздраженно побарабанил пальцами по корявой столешнице.
