Анна Нимова - История зеркала. Две рукописи и два письма
С того времени мы стали видеться. Не так часто, как мне бы хотелось: мы не могли проводить вместе каждый день. И недолго: нужно было успеть вернуться прежде, чем Антонио запрёт входную дверь на ночь. Но как только вечером меня освобождали от работы, я шел её навестить. А когда возвращался, ждал часа новой встречи.
Обычно наши встречи состояли из коротких прогулок. Мы отправлялись в город, но редко удавалось уйти далеко, хотя однажды мы всё-таки добрались до старого дворца на острове, а по дороге я рассказывал, как довелось увидеть короля Людовика. Но шли мы медленно, а может, дни становились короче, ведь лето пошло на убыль, сумерки повернули нас обратно, и больше на остров мы не возвращались.
Впрочем, место прогулок для меня уже не имело значения. Первое время я стремился узнать город, увидеть его большие улицы, коль маленькие мне прискучили, встретить людей, получивших право на этих улицах обосноваться – чем же особым заслужили они сие право? Но вскоре интерес мой поубавился. Я стал частью города и не увидел в нём многообразия, хотя по мере удаления от нашего нищего предместья и дома, и люди становились видимо наряднее и веселее, но, по сути, мало отличались. Как упоминал, отвратительный смрад мог появиться на любой улице, а присущее большому городу напряжение распространялось без исключения на всех, у кого перерастало в глуповатое самодовольство, у кого – в подозрительность и даже откровенную озлобленность. Редко кто выглядел искренне радостным или беззаботным. И, в конце концов, показалось лишним растрачивать внимание на других, коль скоро я всё больше нуждался в общении с Ноэль, теперь моя потребность в собеседнике была удовлетворена полностью.
Однажды она сказала:
– Другие всё видят иначе, чем ты.
– Вы говорите о вашей матушке? – поинтересовался я.
Губы её дрогнули:
– Не только.
Впрочем, улыбалась она нечасто…
Те же слова я бы сам мог сказать о Ноэль. Она совсем не походила на людей, среди которых прошло её детство, и теперь проходила юность – в последнем месяце года ей должно было исполниться шестнадцать. Она умела делать только то, чему смогла научиться у матери, то есть, самые простые дела по хозяйству, но разумность, дарованная ей, легкость, с которой она откликалась на происходящее, позволили бы развиться намного больше, если бы представилась благоприятная возможность.
Временами в голосе Ноэль прорывалось беспокойство, и вскоре по разговорам я догадался о причине. Она прекрасно сознавала своё положение и мысли, как может сложиться собственная жизнь, не могли её не беспокоить. Окружение тяготило её. То, что она видела, удручало так же, как меня на постоялом дворе мучила необъяснимая тоска. Возможно, Господь весьма требователен к подобным натурам, если вне зависимости от их происхождения наделяет способностью воспринимать и размышлять.
Не то что бы она считала, что достойна лучшего – нет, не в этом дело. Скорее, она пыталась определить своё место по отношению к людям, переполненным грубостью и равнодушием, и уже вполне отчетливо сознавала, насколько непросто это сделать. Можно было только догадываться, откуда берется достоинство, с которым она старалась принять уготованную ей по высшей воле жизнь. Притом оставалось надеяться: у неё достаточно сил сопротивляться разрушительному воздействию, ибо жизнь та по духу ей совсем не соответствовала. Но она стремилась узнать новое, другое, что, возможно, могло бы облегчить положение – вот чем объясняется её интерес ко мне, вот почему она хотела со мной встречаться. Я понял это.
О матери она говорила:
– Я знаю: она сильно любит меня, но это не мешает ей быть недовольной и ругаться безо всякого повода. Иногда мне кажется: чтобы я ни сделала, это вызовет её неприятие и гнев.
– Почему же вы думаете, что она любит вас? – в таких вопросах я был совершенно несведущ.
Словно доверяя тайну, о которой другие не должны знать, она проговорила:
– Иногда ночью я слышу, как она подходит, или чувствую: она стоит рядом и что-то шепчет, мне кажется, она молится… Потом поправляет постель, чтобы мне было удобнее. Что, как не любовь, заставляет это делать?
Я оставил вопрос без ответа.
– Она хочет мне добра, – твердила Ноэль.
Я снова ответил молчанием.
– Хотя иногда просто невыносимо, – вздохнув, продолжала она. – Бранится целыми днями по пустякам, ссорится с соседями. А те мало чем отличаются – здесь все такие. Но это – не их вина.
– Не их вина… – отозвался я.
– Конечно, они страдают от жизни, что им досталась. Особенно тяжело весной, когда припасы кончаются, а тепла нет и новой еды нет. Многие умирают.
Потом она заговорила о мастерской:
– Ты доволен своей работой?
– Она изменила мою жизнь, Ноэль, – отвечал я. – К лучшему. Я бы покривил душой, если начал жаловаться.
Она задумалась.
– А что ещё может изменить жизнь? Раз говоришь – верно, знаешь.
Я счел возможным разделить свой опыт.
– Новые встречи. Новые люди. Не те, с которыми ты от рождения.
В другой день она сказала:
– Тебе повезло, раз так всё сложилось. Но я бы никогда не смогла уйти от матери: кроме меня, у неё никого не осталось.
Постепенно некая общность проступала между нами, настолько очевидная, словно утверждавшая: знакомство наше неслучайно. В присутствии Ноэль я не дичился более, наоборот, стал разговорчив:
– Чтобы встретить новых людей, совсем необязательно уходить. И наш разговор тому подтверждение: год назад ты понятия обо мне не имела.
– Да, но тебе-то пришлось уйти из дома, – заметила она.
Я смотрел на её мягкие волосы, аккуратно перевязанные лентой, чуть приподнятые к вискам глаза… Ноэль, Ноэль.
У меня никогда не было дурных мыслей в отношении этой девушки. Наверно, вы не поверите, но я совершенно не задумывался, хочу ли, чтобы она принадлежала мне в привычном для мужчины смысле. Я даже не допускал такой мысли. Думаю, мой ранний плотский опыт сыграл со мной злую шутку, оставив убеждение: мужским утехам подходят лишь гулящие женщины, только они пригодны для того, что требуется мужчине. Мой же интерес к Ноэль был совсем другим. Я просто стремился быть с ней, хотел видеть, разговаривать… Однажды я подумал: вот так, наверно, чувствует уставший человек, когда после бесчисленных дней пути ему всё-таки удается добраться до знакомого дома. Если он знает, что ему здесь не причинят зла, он почувствует себя в безопасности. Не надо более притворяться, дабы бы избежать невзгод, можно просто оставаться собой. И ночью, перед тем как погрузиться в сон, я вызывал в себе это чувство, оно обладало много большей ценностью и силой, чем желание видеть Ноэль обнаженной.
И уж тем более этих мыслей не было у Ноэль – я готов ручаться за это. Глядя на низкое происхождение, вы скажете: таким девушкам нет иного пути, как начать работать в захудалой едальне, скопить немного денег, подавая еду и предлагая себя, а дальше – как повезет. Действительно, не так уж редко такое случается, но, слава Богу, что-то и от нас самих зависит.
Вот если у кого и появлялись дурные мысли, так это у матери Ноэль: она с самого начала терпеть не могла мои приходы, это несомненно. Верно, те романтичные мечтания, что туманят разум молодых, всегда были ей чужды. Как женщина сведущая – всё-таки пожила на свете больше нашего – она уже тогда почувствовала опасность. А может, вообще не доверяла малознакомым, тем более, мужчинам, в которых видела только врагов для своей дочери. Не знаю… Но её косой взгляд, когда я сталкивался с ней на улице, раздражение, если не сказать, злоба, когда она видела, что Ноэль собирается идти со мной, – мне посчастливилось испытать всё это на себе. Ноэль не сильно обращала внимание: привыкнув за годы, она считала эти выходки нестоящими, меня же они задевали болезненно.
Однако в юности всё скоротечно, включая неприятности, и уже через мгновение разговор с Ноэль заставлял отвлечься. Гораздо приятнее обсуждать новости, если таковые имелись, или говорить о мастерской… Ноэль чаще о ней расспрашивала. Будни довольно однообразны, но при желании можно найти что-то новое и даже забавное. Желая развлечь, день за днем я рассказывал о людях, с которыми работал, и вскоре с моих слов ей были знакомы почти все в мастерской. Я даже доверил кое-какие истории об итальянском жилище, предварительно заручившись обещанием, что впредь она никому о том не расскажет.
– Корнелиус, ты можешь мне доверять, – шептала она.
Всё, что Ноэль говорила, не вызывало сомнений. Я ни о чем не беспокоился.
Теперь же рука моя дрожит, когда выводит эти слова, а тоска разрывает сердце. Те месяцы в обществе Ноэль были самыми счастливыми в моей жизни. Ни до, ни после я не испытывал такого спокойствия, уверенности в происходящем. Ноэль, Ноэль… Я приходил к ней, чтобы вновь и вновь обрести это поразительное чувство, ибо рождалось оно только в её присутствии. Одного присутствия было достаточно, чтобы сомнения ушли прочь, от Пикара я отрешился, словно его и на свете не было. И окружающие стали другими по отношению ко мне, я чувствовал себя почти им равным.
