Анна Нимова - История зеркала. Две рукописи и два письма
Рука моя машинально поправила рубаху, пальцы скользнули по груди, нащупав твердый выступ. Забыл упомянуть, как в один из вечеров сделал из подарка Ансельми нечто вроде ладанки. Я по-прежнему хранил его зеркало в той же тряпице, но продел сквозь неё кожаный шнур, случайно найденный в углу мастерской среди прочего хлама. С тех пор оно нашло место почти у самого сердца, рядом с крестиком, подаренным матерью.
На мысль о ладанке навёл Марко, показав однажды плоскую дощечку примерно с палец длинной, он прикрепил к ней нить, намереваясь повязать вокруг шеи. На дощечке мужчина, опустившись на колени, благоговейно простирал руки, а над ним усердно вился крошечный голубь с позолоченными крылышками.
– Я ношу то же имя, что и он, – Марко с трепетом разглядывал расплывшееся изображение. – Покровитель моей прекрасной Венеции.
Набожность у итальянцев, на мой взгляд, подчас принимала какой-то странный вид. Повторюсь, многие из них пьянствовали и грешили без меры, но, по их разумению, исповеди, особенно если она сопровождалась обильными слезами и мольбами о прощении, вполне хватало, чтобы освободить человека от любого его прегрешения. Во время богослужения их умиляло выражение скорбной покорности у алтарных статуй, и из церкви нередко они выходили, смахивая слезы, набежавшие от усердного исполнения какого-нибудь псалма. С особой любовью они носили при себе крохотные иконки, святых почитали своими покровителями и частенько обращались к ним взором, то вопрошающим, то полным неподдельного раскаяния. После такого вот безответного общения они чувствовали себя как младенцы после купания в священных водах и могли с новыми силами приняться за прежнее…
Так что появление мешочка на моей груди никого не удивило, беспокойства от расспросов я не испытывал, и никто так и не узнал, какие мощи в нём скрываются. Конечно, есть в том святотатство немалое: вместо признанной святыни хранить на груди предмет для забавы, но он вызывал у меня не меньше симпатий, чем нарисованный покровитель у Марко… И сейчас я теребил его в волнении.
В общем, уже ничего не ждал от встречи, тем более, стоял я перед запертой дверью явно дольше необходимого. Но наконец-то дверь приоткрылась. Выглядела Ноэль точно как в час нашего знакомства, только платье носила другое. Неожиданно мне показалось, что расстались мы всего лишь накануне, и не было этих тягостных дней переживаний и одиночества. Я до сих пор помню её наряд с мелкими оборками вокруг плеч и туго повязанным поясом. Более чем скромное платье, пошитое дома, наверно, из самой дешевой ткани, но девушке шло удивительно, и невольно в памяти моей всплыли слова Марко о парижских цветочницах.
– Я вдруг так и подумала, что это ты, – сказала она совсем обычно, словно ждала мой приход.
– У вас строгая матушка, – произнес я и испугался: вдруг мои слова её обидят.
– Строгая? Не думаю… Но с тех пор, как она лишилась близких людей, самых близких, какие только бывают, она очень тревожится обо мне, и всё вызывает в ней лишнее подозрение.
Оказалось, Анри умер в конце весны, в один из тех дней, когда дождь, не останавливаясь, сыпал крупными каплями, проливаясь под одежду, они вызывали зябкую дрожь. В свои последние дни Анри по многу часов проводил перед окном, мечтая дожить до грядущего тепла. Ему казалось: тогда все хвори непременно отступят, по крайней мере, на лето. Но к тому времени, когда воздух согрелся, а деревья набрали достаточно сил, чтобы покрыться свежей листвой, душа его не могла больше удерживаться в состарившемся теле. Ноэль говорила, что, несмотря на глубокую печаль, не могла плакать… Впрочем, необходимость в слезах отпала: лицо, руки, платье, всё и так намокло от дождя.
Пока я слушал её рассказ, мы брели по мощеной дороге, наконец, остановились на углу. На удивление здесь было довольно опрятно: ни сточной канавы или горы из нечистот под окнами, возможно, потому, что почти не встречалось людей, мало кто пользовался этим проходом. А может, именно так всё виделось, я почувствовал, как сковывающее меня напряжение отпустило, сменившись спокойствием, столь непривычным, что я стоял, рассеянно озираясь, – как будто только на свет явился.
Ноэль спросила, чем я был занят, пришлось напомнить о моей работе в мастерской. Сильного интереса она не выразила, лишь кивнула, будто сей предмет был хорошо ей знаком.
– Вы знаете, что есть зеркало?
– Я слышала о нём. Однажды матушке довелось нести белье герцогу, в доме его она видела то, о чем ты говоришь.
Всё же она принялась расспрашивать, и как-то само получилось, что я рассказал понемногу о моей жизни на дворе папаши Арно, о том, как встретился с Ансельми. Я не назвал его имени, в рассказе он был просто стекольщик из Венеции. Ноэль, как и я раньше, понятия не имела о Венеции, но завороженно слушала мою историю: ей она представлялась чем-то вроде волшебного путешествия. В истории той не нашлось места для Пикара, но я говорил, как встретил Жюста и как потом пришел в Париж.
Мне очень хотелось повторить нашу прошлую прогулку, чтобы, наконец, осмотреть город, о котором так много слышал, но заметил: Ноэль тревожится отходить от дома в поздний час. Потому мы двигались всё той же улицей, и за время встречи я выучил улицу почти наизусть. Годы после того, как мне пришлось покинуть Париж, я вспоминал то место, ибо в памяти оно осталось связано с Ноэль, а всё, что было связано с ней, и ранило меня, и врачевало одновременно. По моим воспоминаниям, несколько домов по обе стороны теснили друг друга, тёмные и однообразные, но всё же не лишенные грубоватой аккуратности. Кое-где сквозь их стены пробивалась трава, что, пожалуй, даже украшало их незамысловатый вид. Двери были наглухо закрыты, будто за ними давно нет никакой жизни, но в окнах, расположенных над головами, там, где ставни оставались ещё распахнутыми, время от времени медленно проплывали тени, напоминавшие, что дома принадлежат людям.
Каково же было моё отчаяние, когда, вернувшись в Париж, я не смог найти это место. Точнее, оно существовало, но изменилось до неузнаваемости, в нём не осталось ничего от прежней жизни. Вновь и вновь я сюда стремился, но вместо знакомого поворота: помнил его по разрисованному деревянному петуху, чудом сохранившемуся и вертящемуся перед глазами, натыкался на крикливых торговок – своим товаром они загораживали весь проход. Наверно, они принимали меня за умалишенного, когда я пытался протиснуться сквозь них и зайти за дом, теперь поперёк стоявший, чтобы посмотреть, осталась ли улица позади него. Мне говорили: уже давным-давно на этом месте всё перестроили, с тех пор, как с десяток лет назад случился сильный пожар, и многие дома обрушились, не выдержав жара, и ничего там нет… Но я всё не могу в это поверить. Мне кажется, если удастся оказаться за этим домом, уже почти мне ненавистным, то откроется та самая улица, Господи, да куда же ей деться? Привычно я постучу в знакомую дверь, и выйдет женщина, конечно, я в своём рассудке и не жду встречи с молоденькой девушкой, но её улыбка, её глаза… Они не изменятся никогда, даже если на пороге передо мной встанет древняя старуха.
– Матушка не боится оставлять вас одну? – спросил я во время разговора.
– Она беспокоится, но доверяет мне, – рассудительно ответила Ноэль.
В отсутствие матери она вела хозяйство и, когда оставалось время, помогала знакомой швее справиться с заказами, за это платили немного, – в словах Ноэль мелькнуло недовольство.
– Вас огорчает, что мало платят за вашу работу?
– Нет, вовсе нет… Я и работаю мало – с матушкой не сравнить.
Всё-таки что-то беспокоило её.
Потеряв надежду выйти в город, пришлось ограничиться тем, что спросил, могу ли иногда её навещать. Она легко согласилась:
– Приходи, когда будет время.
И прибавила с застенчивой улыбкой:
– Ты так непривычно говоришь, совсем не похож на других.
На том мы простились. Но через день я вновь отправился к Ноэль. В прошлый раз я беспомощно метался по улицам, робко останавливая прохожих и отскакивая подальше, если ответом служило грубое слово. Теперь же я шел уверенно и не только потому, что запомнил дорогу. Мысль, что я могу вызвать чье-то расположение, ободрила меня, мне хотелось узнать, что же необычного она находит в моих словах.
Потянув за тяжелое кольцо, я несколько раз осторожно ударил в дверь. Потом ещё раз, но никто не отзывался. Я решил стучать сильнее, тут с верхнего этажа высунулась незнакомая женщина и, тряся головой, визгливо прокричала, чтобы я немедленно убирался, не то она опрокинет на меня ведро кипятка. Что-то прежнее проснулось во мне, испуганный таким приемом, я бросился вон и столкнулся с Ноэль: она возвращалась, неся корзину, переполненную свертками. Заметив мой побег, она громко засмеялась, и я тоже не смог удержаться…
