Джус Аккардо - Прикоснись ко мне

— А может, перед тем, как мы поедем домой, я ненадолго рухну на диванчике в твоем офисе?

Я едва держалась, чтобы не заснуть.

— Ну, если ты предпочитаешь поспать и не смотреть клетки, тогда…

Я насторожилась, и он это понял.

— Клетки? — спросила я.

— Я думаю, тебе будет приятно посмотреть на того парня за решеткой. Оттуда ему тебе уже не навредить.

Он приобнял меня за плечи, выводя из комнаты.

— Может, это тебя успокоит.

Увидеть Кейла в его прежнем положении, запертым в звериной клетке — да это будет похуже любого ночного кошмара!

19

Так высоко я еще не забиралась. Когда мы вышли из лифта, я сразу почувствовала, что здесь, на девятом этаже, все по-другому. Сам воздух был другой. Если на прочих этажах жизнь была не сахар, то в сравнении с ними девятый этаж вообще казался гиблым местом.

В середине большой комнаты, как и на других этажах, стоял круглый стол, за которым с самым несчастным видом сидел человек в белом пиджаке и белых перчатках. Он не обратил на нас никакого внимания, беседуя с сидящим поодаль другим служащим.

Если по обрывкам разговора можно установить его суть, то таких слов, как кремация, утилизация и зачистка, которые долетали до меня, было достаточно, чтобы я поняла, о чем они так спокойно беседовали.

Мои шаги гулом отдавались по всей комнате и, глянув вниз, я поняла причину — пол был из бетона. Приглядевшись, я увидела, что он заляпан буровато-коричневыми пятнами. Проследив за моим взглядом, папашка объяснил:

— Проще мыть. Иногда здесь бывает грязновато.

Грязновато? Я проглотила комок, поднявшийся в горле, и пошла вслед за папашей, представляя себе тех, кто отмывает с этого пола кровь и убирает следы того, что на местном языке называется ликвидацией. Когда мы дошли до конца комнаты и вышли из нее через другую дверь, тошнота стала почти невыносимой.

— Девятый этаж, — объяснял папашка, — это что-то вроде отдела по решению нерешаемых проблем. Когда Шестой выходит из-под контроля, его помещают сюда, и мы определяем, какие оптимальные действия в его отношении можем предпринять.

— Оптимальные действия?

— Наша работа, Дезни, не всегда красива, и она не всегда приятна. Иногда мне приходится принимать довольно жесткие решения. Они касаются определения того, можно ли еще спасти Шестого, или же он должен быть списан.

Списан! О человеке говорят как о тупом оборудовании…

Я с силой прикусила язык, чтобы не закричать. По мере того как папашка продолжал говорить, во рту расползался привкус чего-то противного, отдающего медью.

— Я понимаю, это может казаться жестоким, но мы делаем это для блага общества. Для блага человечества.

Мы шли все дальше и дальше. Папашка вытащил карточку доступа и, проведя ею через щель замка, ввел меня в маленькую белую комнату с простым столом и единственной красной дверью в дальнем углу.

— Доброе утро, Йенси. Я веду Дезни на экскурсию по камерам. Мы ненадолго.

Йенси кивнул и открыл дверь. Когда мы проходили мимо, я почувствовала на себе его неотрывный взгляд. Потом я обернулась, мы встретились глазами, и он отвернулся. Похоже, не все служащие «Деназена» так же гордятся своей работой, как мой папашка.

Мы оказались в широком и невероятно длинном коридоре, по обеим сторонам которого располагались стеклянные комнаты. Точнее клетки.

Мы двинулись вдоль и скоро остановились возле первой занятой.

— Это сто первый, — произнес папашка, дважды постучав по стеклу. Такой же звук он извлекал из нашего аквариума с рыбками, который стоял дома в гостиной.

Девушка внутри — моложе меня. Лет тринадцать, максимум — четырнадцать. Остекленевший безжизненный взгляд, словно навек остановившийся в одной точке. Слегка приоткрытый рот, из правого уголка сочится розоватая жидкость, оставляющая на подбородке едва приметный след. Она сидит на койке, укутанная старыми одеялами, безвольно сложив руки на коленях; рядом — игрушечный мишка с оторванной головой. На ней поношенные, все в пятнах, хлопчатобумажные шорты и неописуемая, на несколько размеров больше, чем нужно, футболка.

— Она же совсем ребенок, — сказала я. — Почему она здесь?

Пораженная тем, что вижу, я все же умудрилась скрыть негодование, которое меня переполняло. Ведь Кейл провел здесь всю жизнь. Даже когда был таким же ребенком, как эта девушка.

— Сто первый был с нами несколько лет. Ее мать погибла от несчастного случая, оставив дочь совсем одну и без средств к существованию. Мы нашли ее и взяли в «Деназен». Но неделю назад она сорвалась и напала на нашего доктора.

— Как же такая маленькая могла на кого-то напасть?

Если бы у нее был полный рот острых как иглы зубов и она плевалась бы ядом, я бы, может, и поверила. Но в ней вряд ли и весу-то было больше, чем в паре кирпичиков!

— Сто первый способен прерывать сердечную деятельность. Эта маленькая успела убить троих, прежде чем мы ее успокоили.

Произнося это, папаша всматривался в таблицу, висевшую сбоку от двери.

— Но почему? — не унималась я.

— Почему что?

— Почему она сделала это? Должна же быть причина!

Я понимала, что скольжу по тонкому льду, но ничего не могла с собой поделать. Должно же было что-то произойти с бедной девчушкой. Может, она провела часок наедине с Мерси?

— Да никакой причины! Просто Шестые иногда срываются, только и всего.

Мне бы попридержать язык, но я уже собой не владела.

— Срываются? — переспросила я. — И такое может случиться со мной тоже? Я закончу здесь, в одной из этих клеток, с номером вместо имени? А, пап? Когда в следующий раз поссорюсь с тобой или вернусь с тусовки под мухой.

Папашка отвернулся от сто первого и посмотрел на меня с улыбкой превосходства:

— Пока ты не создаешь проблем и хорошо себя ведешь, тебе не о чем беспокоиться.

Он почти минуту, которая показалась мне часом, вглядывался в мои глаза, и мы пошли прочь от клетки сто первого. А интересно, как ее все-таки зовут?

Возле следующей клетки он сказал:

— Здесь у нас сто девятнадцатый. Чаровник — так мы их называем.

Чаровник — это бабник, что ли? Вряд ли.

— А что это такое? — спросила я вслух.

— В истории, начиная с девятнадцатого века, зафиксировано много случаев, относящихся к подобным способностям. — В голосе папашки зазвучала нотка восхищения. Он продолжал: — Жертва, которую ласкает чаровник, полностью попадает под его контроль. Мы пришли к выводу, что этот феномен лежит в основе легенд об инкубах.

Я разглядывала обитателя клетки через грязноватое стекло. Приятное лицо, но выражение — как у сто первого. Такие же светло-серые хлопчатобумажные шорты и простая белая рубашка. Карие глаза, хотя и немного более живые, чем глаза сто первого, так же устремлены в никуда. Смотрит, но ничего не видит.

— Почему он здесь? — спросила я.

— Ситуация со сто девятнадцатым немного отличается от того, что мы имеем со сто первым, — принялся объяснять папашка. — Он с нами всего несколько недель, и все это время находится на девятом этаже. Мы поместили его к нам после того, как его задержала полиция одного из соседних городов. Они обнаружили, что он содержит бордель.

— Так он сутенер? Большая находка для «Деназена»!

— Он превращал своих жертв в настоящих зомби. Его подозревают в похищении девушек и подсаживании их на наркотики.

— Но ведь тут не наркотики, верно? Он просто использовал свои способности?

— Ты абсолютно права.

Мы прошли мимо нескольких пустых клеток и подошли к следующему пленнику.

— Это сто двадцать первый. Мы поместили его сюда неделю назад. Мне кажется, ты с ней ходила в одну школу.

Я всмотрелась сквозь стекло. Это было ужасно! Моя бывшая одноклассница, а иногда и соперница Кэт Ханс сидела в клетке с таким же выражением лица, какое было у тех, кого мы только что видели. Ее золотисто-каштановые волосы, за которыми она всегда тщательно ухаживала, висели как пакля, а цвет лица, всегда поражавший окружающих, сменился тонами серыми и блеклыми. Мы никогда не ладили, но теперь, когда я видела Кэт в таком состоянии, я с трудом сдерживала бешенство. С третьего класса она мечтала стать ветеринаром. Думаю, ее мечта умерла именно тогда, когда «Деназен» наложил на нее лапу.

— Это же Кэт Ханс! Она пропала на прошлой неделе! — воскликнула я.

— Мы поместили ее сюда, — сказал папашка, отвернувшись от клетки. — Сто двадцать первый достаточно долго работал с нами. Ее отец, Дин Ханс — один из наших регистраторов; он работает на пятом этаже.

Он похлопал себя по виску:

— У него фотографическая память.