Грег Диналло - Фиаско

Меня как обухом по голове хватило, я залопотал, заикаясь:

— Но… но он ведь говорил… что сидел в лагерях… ГУЛАГа… Он… это…

— Да, где-то сидел. Думаю, и там его использовали как стукача и подсадную утку. — Не справившись с искушением поддеть меня, Шевченко добавил: — Вы можете подтвердить, что он был большим мастером втираться в доверие.

— Об этом его умении нужно целую книгу писать.

— Точно. Факты — упрямая вещь. Мы прихватили в пивном баре его пистолет. Это, кстати, 9-миллиметровый «стечкин», что навело нас на мысль произвести контрольные выстрелы из его оружия и сравнить пули с теми, которые попали в Воронцова. — Он вынул из досье фотографии и протянул их мне. Две рядом стоящие сильно увеличенные пули, из них одна немного деформирована. Стрелки и пояснения отмечают наиболее схожие места на пулях. — Как видно, характерные особенности совпадают между собой.

Я лишь молча кивал, чувствуя себя болван болваном.

— Они держали вас на коротком поводке, Катков. Вместо медалей вам достались бы эти пульки. Рафик был неплохим пастухом, он отменно пас вас.

— Они? Вы сказали они? Кто они такие?

— Пока понятия не имею. Вероятно, решив убить журналиста, который писал, что скандал может вызвать обратный эффект, они хотели придать большую достоверность его утверждениям. А когда вы не попали в расставленные сети, у них не осталось иного выбора.

— Но зачем убивать нас обоих? Почему бы Рафику одному не чпокнуть меня?

— А потому что он знал того, кто заказывал убийство. Они решили избавиться от него, разорвать цепочку — и концы в воду. Наибольшую опасность для заказчиков всегда представляет цепочка связей исполнителя. Кто знает, что там у них было? Может, они обозлились, что он присвоил ордена? А может, перепугались, узнав, что он собрался продать их Чуркиной? Может, даже не предполагали, что гангстера, убивающего Рафика, самого убьют? Я почему-то думаю, что не мы, а он должен был отыскать медали и ордена.

— Просто не верится, — пробормотал я. И тут меня озарило: — Аркадий Баркин. Я был пешкой в его руках, он вертел мною как хотел.

— Может быть, и так, но я сомневаюсь, что все это дело его рук.

По тону Шевченко можно было понять, что он чего-то не договаривает. Он взял сигарету и принялся в раздумье постукивать ею по столу, уминая табак в гильзе.

— Почему же не может? Давайте дальше, черт возьми. Не надо играть со мной.

— Ну ладно. Тогда почему ваш очерк стал для него опасным? — спросил он самого себя. — Я имею в виду то, с чем Баркин связывал его? С тем, что у Воронцова было несколько встреч в его клубе? Этого маловато, к тому же у Баркина под рукой целая банда головорезов. — Остановившись, он прикурил сигарету от газовой зажигалки Воронцова, с наслаждением выпустил через ноздри табачный дым, как-то самодовольно ухмыльнулся и сказал: — И у него не было необходимости выписывать наемного убийцу из Израиля.

— Стало быть, тот малый в узком пальто — израильтянин?

Шевченко многозначительно кивнул.

— Он остановился в гостинице «Националь» под фамилией Голдман, но нам стало известно, что при регистрации в гостинице он предъявил поддельный паспорт — в паспортном контроле в аэропорту человек с такой фамилией не числится.

— Тогда вероятно, что фальшивый и тот паспорт, который он предъявил при въезде к нам, значит, он мог приехать из любой страны.

— Вполне разумный вывод. Я думал об этом, пока не получил заключение от судебно-медицинского эксперта — ее у нас Ольгой зовут Она заметила, что покойник совсем недавно подвергся обрезанию. Мои информаторы из московской еврейской общины сообщили, что этот ритуал у взрослого не совершался здесь целую вечность, но…

— Не совершался с того дня, когда ваши кремлевские вожди запретили религиозные конфессии.

— …но обрезание стало в некотором роде желательным для лиц мужского пола, эмигрирующих в Израиль. Эта варварская церемония служит своеобразным пропуском, если вам так угодно. — Лицо его исказилось от притворной сочувственной боли. — Ничуть не удивительно, что вы предпочли остаться здесь, а не присоединяться к эмигрантам.

— Да ладно вам. Тут без меня вы бы просто пропали. Шевченко улыбнулся, радуясь, что уколол меня.

— Давайте вернемся к этому незадачливому стрелку, — предложил я. — Вполне возможно, что он уже давно работал на Баркина и его привезли сюда специально чтобы было все шито-крыто. Разве не так?

— Возможно все, что угодно. Как только установят его личность, так мы сразу узнаем, не из тех ли он списанных спортсменов, которых вы так обожаете?

— Из спортсменов он или нет, это не столь важно. Но его, должно быть, нанимали те же самые люди, на которых работал и Рафик.

Шевченко лишь вздохнул, иронически хмыкнув:

— Блестяще. Таким образом, мы сузили круг подозреваемых до тех немногих, которым стал известен ваш очерк, переданный ТАСС.

— Это верно, — заметил я, начиная раздражаться. — Таким образом, нужно исключить из этого круга всех замешанных в махинациях с обувной фабрикой. О ней в моем очерке нет ни слова, как ничего нет и в документах Воронцова — вы сами это говорили.

— Вот видите. Потому-то я и говорил, что нет ничего нового.

Шевченко натянуто улыбнулся, поежился от холода и пошел включать термообогреватель. Он вертел на нем ручки и так и сяк, пыхтел, стараясь выжать побольше тепла. Из-под клапана на радиаторе выбилось слабенькое, усталое шипение, потом там что-то неясно забулькало и заклокотало.

— Так на чем мы остановились? — спросил он.

— На том, как сузить круг подозреваемых. Агент Скотто упоминала фамилию Рабиноу?

— Собственно говоря, называла, но никак не связывала с Воронцовым. Сказала только, что он околачивается в «Парадизе», когда бывает в Москве. А вам что-нибудь известно о нем? Раньше я никогда не слышал этой фамилии.

— Я тоже, но следователь-то вы. А в документах Воронцова он упоминается?

Он лишь мотнул головой — дескать, нет, и пояснил:

— Я просматривал их несколько раз и не припомню, чтобы где-либо мелькнула фамилия Рабиноу или Рабинович.

— А вы сказали об этом Скотто?

— Сказал, но она все равно попросила показать бумаги.

— Скотто и меня о них спрашивала.

— Я сказал, что документы отправлены назад, в Министерство внутренних дел.

— Неужели? Когда же? Вчера вечером их там еще не было.

— Вот расписка об их передаче. — Он полистал бумажки в папке и вынул зеленый бланк с многочисленными графами и подписями. — Еще раз говорю, что вы беседовали не с теми людьми. Источники ваши ненадежны.

— Он только один, но голову дает на отсечение, что документы уничтожены. Я тоже так думаю.

— А если они все же там?

— Если они все же там? — задумчиво повторил я. — Можно подумать, что тогда у вас было бы поменьше забот.

— Тогда бы они были не в моих руках.

— Да будет вам. Происходит нечто более важное, чем просто грабеж, хоть и с убийством, и вы это прекрасно знаете. А что получается? О чем говорят результаты баллистической экспертизы пулевых отверстий? О том, что налицо попытки представить все как обычный грабеж. А вы на это даже внимания не обращаете.

— Ну уж извините, товарищ Катков. Этим занимается не отдел по борьбе с преступлениями, а подразделение по расследованию убийств. Прежде чем меня подключили бы к расследованию, вас бы уже двадцать раз убили. — Он сдавленно хмыкнул, радуясь собственной шутке. — Но поскольку очерк пошел гулять по свету, поводов убивать, чтобы заткнуть вам рот, не так уж и много, правда?

— Однако сами вы не очень-то верите тому, что в нем написано.

Шевченко только сверкнул глазами.

— Все ли я спросил? Да, а как ваше продвижение по службе? Что там произошло… — Я не стал договаривать, видя, что его не интересует эта тема. — Наверно, Годунов все же получил повышение, а?

Шевченко как-то безвольно кивнул.

— Извините меня, — пробормотал я в смущении, но тут вспомнил, как в машину к нему подсаживалась Вера.

— Не волнуйтесь, я буду по-прежнему придерживаться нашей договоренности, — сказал он, ошибочно истолковав мое огорчение. — Ну а теперь, с вашего позволения… — Шевченко не докончил мысль и начал укладывать награды в пакет. — У меня назначена встреча.

— Одна такая у вас уже состоялась, когда я был здесь в прошлый раз. Вы оба, должно быть, договорились заранее.

Он замер и посмотрел на меня.

— Что вы имеете в виду?

— А ничего, — ответил я, не желая раскрываться первым.

— Не знаю, Катков, вашей проблемы. Если есть что сказать, говорите прямо.

— Ну эта, Вера Федоренко…

Он непонимающе глянул на меня:

— А что Вера Федоренко?

— В ту ночь, когда я привез Рафика в морг, вы вместе уехали в своей машине. Помните?

Он сделал возмущенное лицо.