Оке Эдвардсон - Зов издалека
Он вышел в кухню и поставил воду.
Насыпал заварки в чайник и сунул в тостер два ломтя черствого хлеба — он и купил его черствым накануне вечером. Надо бы надеть штаны и сходить в пекарню на той стороне парка. «И почему бы мне так и не поступить? Сегодня — не вчера, сегодня я в форме…»
Сказано — сделано: натянул шорты, рубаху, бросил халат на постель и вышел на улицу.
Свежий хлеб с маком и бриош. Он шагал по мокрому газону парка, в сандалиях на босу ногу, наслаждаясь приятной влажной прохладой. Дождь даже не шел — медленно, сплошной пеленой, опускался на землю. Винтер наслаждался неизвестно откуда взявшимися, почти забытыми запахами мокрой травы и невидимых цветов. Промытая дождем площадь выглядела совершенно иначе: она уже не была огненно-белой, как вчера, а заиграла мягкими, размытыми красками. Не узнать.
Не чай, а кофе с молоком. Выжал три апельсина. Сварил вкрутую яйцо, очистил, разрезал пополам и посыпал черным перцем. Теплый хлеб с маслом и черешневым вареньем… вторая чашка кофе, и вот он уже готов к новым подвигам.
Эстер Бергман осторожно высунула руку из окна. Дождь приятно щекотал ладонь. Ей показалось, что на улице темно. Солнца нет — и сразу темно.
Она не выходила из квартиры уже несколько дней. Пришла тогда из магазина и почувствовала слабость — ноги сделались словно ватные. Легла и уснула, а когда проснулась, было уже темно. С трудом заставила себя встать и раздеться. Наутро собиралась пойти в эту жилищную контору, или как ее там называют, но так и не собралась — не было сил, хотя девочка по-прежнему не выходила из головы. Днем пришли из социальной службы — эта новенькая, она даже имени ее не знала, рыскала по дому, делая вид, будто убирается. Убралась, называется, — как все было до нее, так и осталось. Посуду, правда, помыла — кружку и две тарелки. А иногда моет уже перемытую — думает, я не вижу. Хочет показать, что я уже ни на что не гожусь. Слава Богу, жизнь прожила и себя содержала в порядке, да и Эльмера в придачу.
— Шо делашь? — спросила она, притворяясь совсем старой и бессильной.
— Прибираю немного у нашей Эстер, — ответила та.
За дурочку, что ли, она меня считает. Что ж… как есть, так есть. Стариков никто не слушает.
— Скоро мы покушаем, — сказала новенькая.
Что за слово дурацкое — «покушаем»… и почему «мы»? Она же не собирается со мной есть?
— Поди-ка, деушка, поблизее. — Эстер нарочито по-старушечьи помахала ей рукой. Она как-то навещала подругу, та-то уже вообще ничего не помнила и вот так махала рукой, сама не зная, кому и зачем. Новенькая нависла над ее постелью. Она, может, и добрая девушка, а все же не семья. Об этом и думать не надо… Оттого, что она думает, семья не появится. Сколько ни думай. Подруга у нее есть. Подруга — тоже неплохо. Хотя… когда Эстер была у нее последний раз, та ее не вспомнила. «Знала я когда-то одну Эстер… А ты ее помнишь?» И глаза были такие… Не важно. У нее есть подруга, а у той есть она, Эстер. И все. Не важно, что у нее творится в голове. Подруга есть подруга.
— Иде ты таперь, деушка?
— Я тут, Эстер… Что это с тобой нынче? Где ты витаешь?
— Дак спроси у кого… была гдей-то здеся, в постели…
— Жар у тебя, что ли… — Девушка положила ей ладонь на лоб.
— Наложение рук… полезно и приятно… — пробормотала Эстер.
— Чашку чаю?
— Спроси у кого… кто ее знает, старую клячу… чаю ей или чего…
— У Эстер нынче веселое настроение.
— Кофий она хочет, Эстер-то, не чай, а кофий… — Эстер надоело имитировать деревенский диалект, подслушанный в фильме по повести Астрид Линдгрен, и она перешла на обычный тон: — Знаешь, лежу я и все время думаю об одной вещи.
— Какой вещи?
— Ты обращаешь внимание, кто живет здесь у нас во дворе?
— В каком смысле?
— В каком смысле… в таком и смысле. Вы же все работаете со стариками… ходите по домам.
— Эстер хочет спросить, помним ли мы наших клиен… ну, тех, кого мы навещаем? Ясное дело. Конечно, помним.
— Нет-нет… я не про то. Других… ну, тех, кто здесь живет.
— Другие?
— Ну да… дети. Дети с мамами.
— Вот Эстер про кого… Не знаю… даже не знаю, что сказать… Нет, не думаю…
— Что ж… на нет и суда нет.
— А Эстер имеет в виду кого-то…
— Да ладно… проехали.
Что она все время повторяет — Эстер да Эстер… У нее даже голова заболела слушать свое имя.
— В общем… тут была маленькая девчушка. Рыженькая такая. Она все сидела вон там, — показала она за окно. — И мать… Куда-то они пропали.
— Эстер их уже не видит?
— Эстер их уже давно не видит.
— Рыжая девочка? А сколько лет?
— Маленькая… лет пять. Может, шесть. Нет, наверное, пять.
Девушка задумалась. Или сделала вид, будто задумалась. От нее пахло табаком. Наверное, соображает, под каким предлогом выйти покурить.
— И мама ее тоже курила…
— Что сказала Эстер?
— Я сказала, мать этой рыженькой тоже курила… Если это, конечно, ее мать.
— А как она выглядела? Мать?
— Светловолосая… а как выглядела… Как все молодые выглядят нынче.
— А она молодая?
— Для меня теперь все молодые.
Девушка улыбнулась и снова задумалась. Или притворилась.
— Нет… — сказала она после паузы. — Не помню… Я их как бы не вижу перед собой. Но я же и во дворе-то не бываю. Приду, сделаю, что надо, — и по другому адресу… Нет. Не помню.
— А теперь Эстер хочет кофе, — сказала Эстер Бергман. Она уже втянулась в эту игру — называть себя в третьем лице.
Та опять положила руку ей на лоб.
— Пусть Эстер лежит и никуда не выходит, — сказала она. — Сейчас принесу кофе.
— Куда мне идти?..
А теперь она сидела у окна, подставив руку дождю. Хорошо, что дождь. Старики тяжело переносят жару. Она слышала, что даже и в других странах старики в жару стараются никуда не выходить.
Она убрала руку, но окно не закрыла. Мокрый сад пах, как в детстве.
И вдруг ее словно ударило — ей показалось, что там, за окном, мелькнула рыжая головка. Она наклонилась и открыла окно настежь, чтобы лучше видеть. Нет… показалось. Несколько детей играли под навесом, но рыжих среди них не было. Вот так, подумала она. Уже и привидения мерещатся.
Анету Джанали выписали из больницы. В квартире воздух застоялся. Она открыла окно. Ветра почти не было, но на подоконнике взвилось маленькое облачко пыли. Первое, что она сделала, — включила стереосистему. И это был не джаз.
Время еще не позднее, середина дня, но ей казалось, что наступил вечер. Яркое августовское солнце уже не просвечивало насквозь всю квартиру. Это хорошо — и для души, и для головы, решила она и налила себе немного виски из почти полной бутылки, так и стоявшей на столе в кухне. Последний раз она пила виски как раз в тот вечер, когда ей сломали челюсть. Странное чувство… они сидели здесь с Лиз, выпили по глоточку виски и пошли пройтись. А теперь она вернулась и тоже налила себе глоток, словно все это время каким-то образом взяли в скобки. Лучше бы это произошло на службе… Она отхлебнула чуть-чуть и сморщилась, насколько позволяла еще не зажившая челюсть. Алкоголь тут же маленьким костерком побежал по нервам и сосудам. Куда лучше болеутоляющего. Она сделала еще один крошечный глоток. Ник Кейв пел, как он стоит в углу медленно темнеющей комнаты… people they ain’t no good… Но она не вслушивалась в текст, положила ноги на стол и вдыхала запахи своей квартиры. «Я и в самом деле неплохо себя чувствую, — подумала Анета. — Даже хорошо».
27
Эстер Бергман пила кофе, а размышляла совсем о другом. Молодой человек по радио сказал, что уже восемь часов. Она давно встала и оделась. Из социальной службы сегодня не придут, и слава Богу.
Нынче, как и вчера, шел дождь, и это тоже слава Богу. Дышать легче. У нее, правда, с этим делом нет таких бед, как у других стариков. Дышала она хорошо. Да и дождь не то чтобы сильный, а так, приятный дождичек, ей даже казалось, будто она в такую погоду лучше видит. Все чистое, промытое, как в новых очках, если их протереть кусочком замши.
Перед конторой она задержалась и прочитала вывеску. Так, на всякий случай. И почему-то занервничала. Ну не глупость ли — идти и расспрашивать чужих людей про эту рыженькую… и ее маму. А ей-то какое дело… Не повернуть ли назад?
— Госпоже Бергман не следовало бы стоять здесь на дожде. — Из конторы вышла девушка. — Могу я вам чем-нибудь помочь? Может, вам надо что-то купить?
— Нет… нет, спасибо. — Она узнала эту девушку. Та всегда ей улыбалась и здоровалась. — А вы даже и имя мое помните…
— Госпожа Бергман так долго здесь живет… Мы с вами разговаривали пару раз. Меня зовут Карин Сольберг.
— Долго живу? Как построили дом, так и живу…
Они действительно переехали сюда в 1958 году, когда все было новеньким и светлым. Эльмер не рассказывал, откуда взялись деньги, а она и не спрашивала. Она никогда и ни о чем не спрашивала. Глупо. Надо было интересоваться.
