Ребекка Джеймс - Красивое зло
— У вас было много крови?
— Не знаю. Показалось, что много.
Она что-то быстро пишет на листе бумаги.
— А сейчас кровь все еще идет?
— Не знаю. Вроде бы нет. Я ничего не чувствую.
— Ну и отлично. Раз вы ничего не чувствуете, скорее всего, все в порядке.
Она записывает что-то еще, потом измеряет мне давление и температуру.
— Ну вот, все в порядке. Доктор сейчас придет. Ложитесь и отдыхайте.
Она накрывает меня одеялом, задвигает занавеску и уходит.
Мик сидит рядом и держит меня за руку.
— Нельзя было позволять тебе распаковывать вещи, — говорит он. Вид у него очень несчастный.
— Нет, дело не в этом! Я даже не поднимала ничего тяжелого. И потом, беременные женщины не инвалиды. — Я пожимаю его руку. — Не переживай, ничего страшного не случилось. Пока все в порядке.
— Прости. Конечно, все в порядке. Я очень хочу, чтобы все было в порядке.
— Я тоже. — Я кусаю губы, чтобы не заплакать.
Занавеска отодвигается, входит высокая, худая женщина. У нее рыжие волосы, она чем-то похожа на Филиппу. Я сразу чувствую расположение к ней. Она включает какой-то агрегат, стоящий около кушетки.
— Это ультразвук. — Она легонько гладит меня по ноге. — Ну что, давайте посмотрим вашего ребеночка?
Мне страшно, но я все-таки смотрю на экран. На нем какие-то серые пятна, в которых я ничего не понимаю.
— Ага! — Докторша смотрит на экран и улыбается. — Сердцебиение отличное. И размер нормальный для такого срока.
Я вижу, как пульсирует сердце моего ребенка, и начинаю то ли плакать, то ли смеяться.
Мик крепко сжимает мою руку.
— Ничего себе!
— Я думаю, кровотечение не повторится, — говорит докторша.
Она просит Мика немедленно привезти меня в больницу, если такое случится еще раз.
— Постарайтесь не волноваться, не думаю, что тут что-то серьезное, — улыбается она. — Просто в течение нескольких дней понаблюдайте.
Следующие три дня я провожу в кровати. Мик приносит мне из библиотеки целую кучу книг про беременность, и я внимательно изучаю их. Погода на улице холодная и ветреная, и поэтому в постели я чувствую себя очень уютно. Мик репетирует и приносит мне обеды и завтраки в постель. Когда мне надоедает читать, мы смотрим по телевизору мыльные оперы или болтаем. Кровотечения больше нет.
На четвертый день я просыпаюсь полная энергии. Мик еще спит, я встаю, наливаю себе чай и выхожу в общий садик.
Еще очень рано, но солнце светит тепло и ярко, небо высокое и ярко-синее. Такого неба я никогда не видела ни в Греции, ни в Индонезии, ни в Европе, куда мы частенько ездили до смерти Рейчел. Внезапно меня наполняет такое чувство удачи, радости и благодарности, что я начинаю беспричинно улыбаться. Солнце греет, чай вкусный и горячий, и мне очень хорошо.
Раньше я старалась отгонять от себя такое чувство наслаждения. Мне казалось, что это несправедливо по отношению к Рейчел — ведь она-то больше никогда не будет наслаждаться такими радостями. Но сейчас я вспоминаю мамины слова о том, что должна жить своей жизнью, и думаю, что Рейчел точно хотела бы, чтобы я была счастливой. Она никогда, никогда не стала бы мне завидовать. Я понимаю, что люди, убившие Рейчел, точно так же убивали и мою жизнь.
— Рейчел, я счастлива! — громко говорю я. — Ты слышишь? Я счастлива!
Хорошая погода продлилась недолго, уже в середине дня сгустились тучи, небо потемнело. На следующий день я сижу дома, Мик репетирует со своим оркестром. Он приходит домой только к шести, когда я уже начинаю беспокоиться.
Я бегу к двери, едва заслышав поворот ключа в замке, и крепко обнимаю любимого.
Он смеется, но не обнимает меня. Руки он держит спрятанными за спиной.
— Сюрприз! — говорит он и протягивает мне большой белый конверт.
Внутри — целая куча сотенных бумажек. Я с любопытством смотрю на Мика.
— Откуда это?
— Я продал мотоцикл!
— Мик! — Я обнимаю его. — Ты расстроен?
— Ты с ума сошла? — Он целует меня. — Твой отец меня просто запугал. Все, больше никаких мотоциклов. Я вовсе не хочу умирать. Ну ладно, теперь мы богаты, давай закажем обед?
— Нет, давай выйдем куда-нибудь. Больше не могу сидеть дома.
— Ты думаешь, уже можно? Может, не стоит?
— Нет, все будет хорошо. — Я быстро стягиваю одежду и убегаю в душ. — Доктор ведь сказала, что я должна оставаться дома только несколько дней. Она не говорила, что мне надо все оставшиеся шесть месяцев пролежать в кровати. Я с ума сойду, если буду просто сидеть дома.
— Ну, хорошо. — Мик вздыхает. — Но ты уверена, что все будет в порядке? Я мог бы заказать что-нибудь на дом.
— Со мной все будет прекрасно. Мы пойдем очень медленно. — Я смеюсь. — Как старик со старушкой.
До ресторана совсем недалеко, и мы идем по дорожке вдоль пляжа. Дождя нет, но все небо затянуто грозовыми облаками, волны кидаются на берег. Мы идем медленно, взявшись за руки. Как хорошо выбраться из душной квартиры и посмотреть на прекрасный вид.
Мы заказываем еду. Мик рассказывает про свой оркестр, про музыку. Мы представляем себе будущие турне по всему миру — деньги, известность, толпы фанатов. Я смеюсь и говорю, что буду отгонять от него девчонок-поклонниц.
— Я стану настоящей ведьмой, ревнивой, жирной домохозяйкой. С шестью детьми.
— Да уж, — поддразнивает он, — хотел бы я на это взглянуть.
Сначала мы хотим взять такси, но потом решаем пройтись пешком. На улице так хорошо. И небольшой дождик нам не помешает.
37Я слышу позади какие-то шаги — каблучки цокают об асфальт — но не обращаю на них внимания. Шаги становятся ближе и громче, я сторонюсь, чтобы уступить дорогу спешащей женщине. Но она подбоченивается и останавливается рядом со мной. Элис!
Она наклоняет голову набок и улыбается.
— Кэтрин, — говорит она.
По голосу понятно, что она пьяна.
— А я ведь знала, что найду вас тут. Знала, что рано или поздно встречу тебя и Мика.
Она хватает меня за руку и тянет вперед. Я вырываю руку.
— Какая красивая ночь, правда? — Она продолжает идти за мной. — Я так рада, что встретила тебя, ой, не только тебя, вас обоих. Нам есть о чем поговорить, да?
Мы стараемся ускорить шаг.
— Да остановитесь же! Или вы не хотите поговорить со мной?
Мик сжимает мою руку, и мы продолжаем идти.
— Ну что ж, хорошо. Вы не хотите говорить. Я могу это понять. Но я-то хочу! Ах, Кэтрин, сколько всего ты не знаешь про ту ночь. — Она злобно смеется. — Ты же понимаешь, про какую ночь я говорю? Ну да, про ту самую!
Мы останавливаемся.
Элис хохочет за нашими спинами.
— А-а, любопытно стало? Навсегда от этого не убежишь, Кэйти! Будь мужественной, выслушай правду, а?
Я поворачиваюсь.
— О чем ты говоришь? Что тебе надо?
— Нравится жить такой совершенной жизнью, Кэтрин? Такая чудная, идеальная семья, да? А про других ты когда-нибудь думала? О том, что другие могут страдать?
— Идеальная семья? — недоверчиво переспрашиваю я. — Ты шутишь, Элис? Ты же знаешь, моя младшая сестра убита. Какая тут идеальная семья, какая счастливая жизнь?
— Но ведь твои родители любят тебя? — глумливым тоном продолжает она. — Я же сама видела. Ты у них просто принцесса, они готовы поклоняться воздуху, которым ты дышишь. Поэтому ты и выросла такой самодовольной, поэтому тебя и не интересуют проблемы других.
— Меня не интересует проблемы других? Ты с ума сошла, Элис? Ты говоришь какими-то загадками.
— Да! Тебя совершенно не интересуют такие же, как и ты.
— Такие же, как и я? — Я смотрю на нее в изумлении. — Какие такие, Элис? О чем ты говоришь?
— О себе и о своем брате! Вот о ком. О себе и о своем младшем брате, черт побери!
Я в недоумении качаю головой.
— О чем ты…
— Для таких, как ты, все на свете легко и просто. Твой родители любят тебя. И весь мир тебя тоже любит. Ты никому ничего не должна доказывать. И когда твою сестру убили, все, естественно, были на твоей стороне, все твердо знали, что ты не виновата, что это не твоя вина.
— Но это на самом деле не моя вина. — Хотя меня душит гнев и больше всего на свете мне хочется закричать и заплакать, мой голос звучит почти спокойно. — Как ты вообще смеешь об этом говорить? Да и в любом случае, ничего нового ты не скажешь. Чего только не говорили после убийства Рейчел. Это было ужасно. Я же тебе все рассказывала!
— Ужасно? Ах, какая патетика. Только что-то я не думаю, что это было так ужасно, как ты об этом говоришь. Тебя же не посадили в тюрьму? Не обвинили в убийстве?
Мик тащит меня за руку и просит скорее уйти, но я слишком рассержена, чтобы вот так все бросить. Я отталкиваю его руку.
— Конечно, нет! — И несмотря на все сомнения и тяжелые мысли, я вдруг наполняюсь настоящей яростью — против Элис, прессы, самих убийц, и гнев прорывается: — Я же ничего не сделала!
