Павел Астахов - Продюсер
— Чего нашли? — спросил Ротман и на мгновение ушел в себя; его вдруг озаботила расписка, которую он выдал Медянской.
Конечно, от нее можно отказаться. Ведь расписка под дулом пистолета — документ недействительный. Да и вряд ли Медянская попрется с ней в суд. В лучшем случае отдаст какому-нибудь Бессарабу или другим бандитам. А если так, то даже лучше. На ее «крышу» у Ротмана есть своя «красная». Однако он не мог понять, к чему клонит Фрост.
— Ты, Рома, видимо, слишком перебздел! Не въезжаешь в элементарные вещи. Медянская — убийца. Она вне закона. Понял?
Роман заволновался.
— Ах ты… Понял, понял. Точно! Она и убила. И пистолет у нее был. С него и завалила. Эх ты! Как же я сразу-то?..
— Вот-вот! Правильно, молодец, Роман. Позвони сейчас следаку этому, Агушину, и пусть теперь поет другие песни. Про измену, ревность и прочие пороки. Нечего хороших людей тревожить. Пусть преступников ловит. Убийца на свободе! А он дурака валяет! Ты давай звони, а я солью журналистам, кому надо. Натравлю их на следака, пусть крови попьют из него.
— Точно! Корней, ты гений. Спасибо! Я побежал. Пока!
— Беги, беги, дурашка, — промурчал Корней в ответ на короткие гудки, а сам, порывшись в записной книжке, тут же набрал телефон Медянской.
— Да, — сразу ответила Виктория.
Фрост отбросил усмешку и настроился на заботу, печаль и серьезность одновременно. От этого тон получился слащавый и неискренний:
— Виктория. Здравствуйте! Это Фрост.
— Корней Львович, я вам все сказала! Не надо…
— Нет-нет! Не торопитесь, Виктория. Я звоню как друг. Я очень переживал наш последний разговор и понял, что был не прав.
— Вот как?! Оч-чень интересно! Может, вы и миллиард готовы вернуть? — съехидничала Медянская.
«Ого! — чуть не поперхнулся Корней. — Она знает о расписке?!»
Пришлось на ходу менять тактику:
— Дело не в расписке, Виктория. Я приношу извинения. Ведь у вас такое горе. Я хочу реально помочь вам. Я уже это подтвердил. Надеюсь, конверт пришелся кстати?
Фрост очень грубо намекнул на деньги, переданные во время похорон, и, хотя видеть ее не мог, по наступившему молчанию понял, что удар нанесен точно, и продолжил с удвоенной энергией:
— Я могу предложить вам, Виктория, хорошую цену за проекты Иосифа. Например, не буду скрывать, что «Звездный конвейер» был нашим общим детищем. И он дорог мне не меньше, чем Иосифу и вам. Чтобы сохранить о нем память, я предлагаю ввести новый конкурс и новый грант для талантливых начинающих артистов. Назовем его «Премия Шлица». Каждый год проводим конкурс, отбираем лучших из лучших. На «конвейере» идет их учеба и потом выступления. Спонсоры будут стоять в очереди. Половина прибыли ваша, Виктория! Соглашайтесь.
Фроста понесло. Да, он врал, но делал это столь самозабвенно, что почувствовать, что это вранье, было почти невозможно.
— Я не понимаю всей механики… — забормотала ошарашенная Виктория, — мне сложно оценить эту идею… Конечно, Иосиф мечтал о собственной премии своего имени. Мне надо подумать…
— Хорошо, хорошо! Не тороплю. Не смею. Как будете готовы — звоните. Договорились?
Медянская вдруг почувствовала, что впадает в некий транс. То ли Корней обладал какими-то хитрыми приемами воздействия, то ли она просто измоталась, но все вокруг вращалось и кружилось. Она потерла висок, потом — другой, тряхнула головой, так что волосы разлетелись по сторонам, но наваждение не проходило.
— Да, конечно, Корней Львович, — решила она срочно заканчивать разговор, — извините, Корней, я… я поняла. Я позвоню… если что…
— Виктория, Вика, скажите, я прощен? Мне это важно… очень важно! — наседал Фрост, и Вика уже в полуобморочном состоянии прошептала:
— Да-да. Прощен… и я… и меня… все… пока…
Трубка выпала из ее рук, и она осела на ступеньках собственного подъезда, где и начала разговор с Фростом, выйдя из машины. Шофер уже уехал, а Виктория, задержавшись на крыльце, так на нем и осталась. Лежала тихонько, уткнувшись ничком в верхнюю ступеньку.
Плейбой
Огромный неповоротливый белый микроавтобус с широкой синей полосой и наклеенной надписью «Следственный комитет при Генеральной прокуратуре» летел по улицам, пугая автолюбителей сиреной и кряканьем. Испуганные прохожие-пешеходы едва успевали отскакивать от мчащегося правоохранительного «бобика», но, отскочив, они показывали пальцами и почему-то смеялись. Сидящий внутри Агушин, несмотря на то что погрузился в глубокие раздумья, это заметил. И когда уже восьмой человек помахал вслед рукой и сделал неприличный жест, Агушин окликнул водителя:
— Саша, в чем дело? Почему все оборачиваются и как-то странно реагируют? Ты машину осматривал? Может, там уже кто-то свастику или звезды пририсовал? А?
— Да вроде, Геннадий Дмитриевич, все в норме. Мыл вчера вечером.
— Ладно… когда доедем, посмотрим, — проворчал Агушин, — сейчас некогда. Давай здесь напрямки, — указал он, как срезать путь, проехав по встречной односторонней улице.
Идущие вдоль проезжей части люди вновь поприветствовали следственную группу, и генерал юстиции раздраженно закрыл глаза и попытался восстановить в подробностях события последних часов.
Федя и Проша по-прежнему сидели в КПЗ, и у него были еще законные 24 часа на их задержание. Фарфоров смылся из страны и находился теперь где-то в районе Лазурного побережья Франции, так как рейс частного самолета был выполнен на Ниццу. А из Ниццы можно попасть в любую точку побережья от Сан-Тропе до Сан-Ремо — без малого триста-четыреста километров роскошных пляжей, лазурных вод, горячих вечеринок и загорелых полунагих девиц.
Агушин завистливо вздохнул. Он таких девушек видел только в кино да на картинках «Плейбоя», который регулярно приносил кто-то из коллег в контору, где его и зачитывали до дыр, а потом разрывали на постеры. Да, вывешивать их на стенах было запрещено, но если открыть дверки любого шкафчика или сейфа, то из него на вас обязательно глянет какая-нибудь голая «Мисс Айова».
Он снова вздохнул и продолжил анализ. Фарфорова ищут. Генеральный санкцию, правда, не дал. Ну, это пока. Вечером Агушин будет докладывать помощнику Президента о ходе расследования и тогда уже скажет, кто мешает следствию.
— Зараза! — ругнулся генерал юстиции.
Затяжной конфликт между его боссом — начальником следственного комитета — и Генеральным прокурором наконец-то разрешился — отправкой в отставку обоих. Положивший конец этой вражде Президент страны назначил обоих послами в, так сказать, соседние регионы. Одного в Израиль, а другого в Палестину. Юмор нового Президента был оценен по достоинству не только в обоих ведомствах, но и в МИДе. А Агушин… Агушин думал о своем будущем.
В столь непростой ситуации главная задача Геннадия Дмитриевича заключалась вовсе не в том, чтобы скорее раскрыть это таинственное убийство. Версий было достаточно, и можно было отработать любую из них с одинаковым результатом — найти и схватить убийцу. Задача состояла в том, чтобы не только удержаться на месте, но и выйти из этого дела победителем, а то и хозяином нового кабинета.
Агушин улыбнулся; ему порядком поднадоело быть вечным и.о. Но водитель увидал его улыбку в зеркальце заднего вида и истолковал ее по-своему:
— Ага, Геннадий Дмитриевич, смешно!
— Ты о чем, Саша?
— Да вот же по радио говорят, что, скорее всего, Иосифа Шлица убила его же жена, Виктория Медянская. Я и говорю, смешно. Вы же тоже улыбаетесь? — Водитель сделал погромче волну 88,8, на которой только что закончились новости и объявили: «Вы слушаете „Роман-Радио“».
— Вот же, ерш твою медь! — выругался Агушин. — Не успели мы выехать к подозреваемой, а они уже трындят на весь мир. Бараны!
— А чего мы к ней едем? — удивился водитель.
— Не твоего ума дело! Хотя теперь скрывать-то уж нечего. Тьфу! — плюнул в сердцах на пол Агушин.
Сейчас он жалел, что бросил курить. Никотин добавил бы сил пережить журналистскую подставу. Но он бросил. Давно собирался, уговаривал себя, что может сделать это легко. Любимая поговорка в последние десять лет, что он готовился, была такая: «А я курить бросил. Послезавтра будет уже второй день». Все неизменно смеялись. А потом он все-таки бросил, и поводов для создания хорошего настроения стало меньше.
То, что информация ушла в прессу, совсем не радовало следователя, но он все же надеялся опередить и журналистов, и саму Медянскую. После заявления Ротмана о том, что она ворвалась в приемную, а потом и в кабинет, угрожала убийством и наставляла пистолет, акценты следствия поменялись.
Сомнения в том, что Виктория — убийца, у Агушина были серьезные. Он лично видел ее на месте преступления и разговаривал с ней, и, несмотря на ее спокойное поведение, было видно, что женщина потрясена. Далее, бабки-соседки видели ее уходящей из дома утром, после Шлица. Сидели они у подъезда весь день, а потому перечислили Агушину всех, кто заходил-выходил. Медянская не возвращалась и проскользнуть незамеченной не могла. На роль возможного убийцы подходили несколько незнакомых лиц, но женщин среди них не было. Уж Медянскую бабки узнали бы точно.
