Родриго Кортес - Фармацевт
– Допустим, на текущие расходы, – чуть улыбнулся он одними губами. Но глаза Дика оставались холодными, а взгляд пристальным и оценивающим. – Давайте назовём это так. Позвольте мне не вдаваться в подробности, тем более что они и мне самому до конца не ясны. Просто мне нужны эти деньги. Все сразу и чем скорее, тем лучше. Согласитесь, если я начну каждую неделю занимать у вас м-м… по тридцать шиллингов, это будет не слишком удобно для нас обоих. К тому же доверие должно быть взаимным, разве я не прав? Вот и поверьте, что я распоряжусь этими средствами разумно.
Генри Лайонелл вновь уселся в кресло напротив Дика, забарабанил пальцами по столу. Просьба Стэнфорда о займе, достаточно солидном, оказалась для адвоката неожиданностью. Мистера Лайонелла одолевали сомнения. Но обижать оставшегося круглым сиротой юношу отказом Лайонелл не хотел и не мог. У пожилого законника было доброе сердце, не иссушенное вконец юриспруденцией; случаются и такие исключения среди людей его профессии.
– Хорошо, Ричард, я пойду вам навстречу, – наконец произнёс он, называя Дика полным именем. – Я одолжу вам тысячу фунтов без всякого залога. И не как ссуду, а как беспроцентный займ. Не хватало мне только наживаться на сыне своего покойного друга! Хочу верить, что деньги не пойдут вам во вред. Хотя, признаюсь честно, слегка опасаюсь этого. Не обижайтесь, но вы ещё слишком молоды и неопытны, а в этом мире столько соблазнов… Пример Питера слишком свеж, не так ли? Ваш несчастный брат отправился на тот свет по собственной дурости и невоздержанности. А начиналось-то всё с малого! Помните об этом. И ещё. Доверие, как вы заметили только что, должно быть взаимным. Согласен. Однако я уже начинаю чувствовать ответственность за вас. Прошу понять меня правильно: многое в наших дальнейших отношениях будет зависеть от того, на что и как вы израсходуете займ. Поэтому я буду настаивать, чтобы потом, со временем, вы отчитались бы мне в своих тратах. Не перебивайте! Понятно, что не за каждый пенс, но уж за каждый десяток фунтов. Во имя вашего же блага. Вас устраивают подобные условия?
– О, вполне! Вы получите мой отчёт, мистер Лайонелл. И, уверяю вас, такой статьи расходов, как карточные долги, в нём не окажется.
…Проводив Лайонелла до середины дороги, ведущей к Фламборо-Хед, Ричард неторопливо возвращался домой. Хотя в мыслях он уже перестал называть Стэнфорд-холл домом. Что для человека дом? Ведь не четыре же стены и крыша. Нет, это место, где живут родные и близкие люди, где вас ждут, понимают, любят. Конечно, можно оставаться и в одиночестве, но уж только не в обществе четырёх призраков!
Ричард медленно брёл по извилистой тропинке, а сумеречные тени вокруг него незаметно сгущались в ночной мрак. Поздний декабрьский вечер выдался умеренно морозным, щёки Дика слегка пощипывало. Пучки лёгких и тонких, как кисея, перистых облаков засветились от прячущихся за ними созвездий. Звёзды плыли и двоились, словно ночь стекала тёмной водой на холодные йоркширские равнины, которые в слабом звёздном свете казались бесконечными.
Дик поднял голову. Справа, посередине между зенитом и горизонтом висел перевёрнутый ковш Большой Медведицы. А за его спиной, на востоке, над ледяными волнами Северного моря всходила полная луна. Она разлила по вересковой пустоши своё сияние. Травы и кустарники, обильно покрытые инеем, засеребрились в призрачном лунном свете. Теперь отчётливая тень ползла немного впереди по тропинке перед Ричардом, словно некий тёмный дух, который тащил его за собой. На мгновение Дику почудилось, будто какое-то злобное НЕЧТО схватило его и тянет вперёд. Куда?.. Зачем?..
Стояла полная тишина, лишь ветер чуть слышно шептал в мёрзлых кустиках толокнянки да слышалось где-то далеко в ночи тоскливое тявканье лисицы.
Прямо перед Ричардом появились соткавшиеся из ночного мрака очертания Стэнфорд-холла. Лишь в одном окошке первого этажа мерцал слабый огонёк. Дик замедлил шаги, глубоко вздохнул. Чистый морозный воздух свободно вливался в лёгкие, прояснял голову, отгонял тягостные мысли и наваждения.
«Какое ещё НЕЧТО? – укоризненно обратился к себе Дик. – Что за чепуха мне примерещилась? Неужели после сегодняшнего разговора с Лайонеллом мне больше не о чем подумать? Стыдитесь, сэр Ричард Стэнфорд! Вам не пять лет, чтобы бояться страшного буку. Впрочем, я ведь и в пять лет никакой доморощенной чертовщины не боялся».
Он вошёл в заснеженный сад, неспешно двинулся к дому по своей любимой аллейке. Всё замерло вокруг, воздух застыл в неподвижности, ни ветерка! Деревья словно бы безжизненно оцепенели. Но Ричард знал: даже сейчас, декабрьской ночью, сад живёт своей особой жизнью, деревья видят сны, хоть и веточкой не шевельнут в своей зачарованной дремоте.
«Итак, – продолжал Ричард мысленную беседу с самим собой, – Лайонелл желает получить отчёт. Всё верно. Я ожидал чего-то подобного. Он получит отчёт. Только вот к тому времени ему будет совершенно безразлично, что я там напишу. Он одобрит всё. После… воздействия. Которого не избежать! Видит Бог, я не желал бы поступать так с мистером Генри. С другой стороны, я не причиню ему ровным счётом никакого зла. Просто мне нужно слегка подкорректировать его отношение ко мне. Но не уподоблюсь ли я в таком случае недоброй памяти Ральфу Платтеру? Он ведь тоже желал подкорректировать отношение моей матери к собственной персоне. И чем это кончилось? Нет, не уподоблюсь! Ральф использовал «химический ключик» для самых низменных целей, теперь-то мне это абсолютно ясно. Он хотел поработить другого человека. Кстати, делая это на редкость топорно. А я? Я, напротив, хочу свободы для себя, всего лишь! Что дурного в таком намерении? Я проделаю это очень тонко, я куда лучше Ральфа знаю, что и как нужно использовать. Я не задену ни одной другой, лишней струнки в душе мистера Лайонелла. У меня есть ДАР! И я знаю, от КОГО он получен. Правда, на первый взгляд есть возражение морального порядка. Как же! Знаменитый категорический императив Канта. Хоть далеко не этот чудаковатый немец первым сказал: «Не делай другому так, как не хочешь, чтобы делали тебе». Бесспорно, я бы не хотел, чтобы кто-то воздействовал сходным образом на меня. Но этот знаменитый моральный аргумент представляется мне слабым и малодушным. Он хорош для лентяев и трусов. Для тех же, кто хочет сделать мир и людей хоть немного лучше, такая мораль неприемлема. И разве я не переступил через неё самым страшным образом четыре дня тому назад, стирая с лица земли Питера? Что, раскаиваюсь? Да ничего подобного! Господь не может одобрять слюнтяев! Он требует от своих избранников решительности. Даже жестокости, если это необходимо для достижения высоких целей».
Что и говорить, кем-кем, но уж кантианцем Ричард Стэнфорд никак не был, хоть внимательнейшим образом прочёл основные труды Канта и даже считал его превосходным естественником. Но вот что касается моральной стороны учения «чудаковатого немца»…
Кантианская этика, если отвлечься от философской терминологии, сводится к весьма простой основе: будь добрым сам и надейся на доброту других. Радуйся небу, солнцу, хорошей погоде и ненастью, радуйся всему, что посылает тебе Господь. Потому что Бог старика Иммануила тоже добр! А то, что мы по недомыслию считаем злом, есть лишь плод нашей ограниченности, то самое райское яблочко, отравленное к тому же совершенно необоснованной гордыней. Не стоит считать себя ровней Господу, он постарше нас, ему виднее. Как философ и этик Кант вырос из гениальных прозрений Франциска Ассизского и пантеизма Баруха Спинозы. Ни в коем случае нельзя считать Георга Вильгельма Фридриха Гегеля учеником и наследником кёнигсбергского затворника. Гегель – сам по себе. Если он и учился у кого, так у великого мыслителя раннего христианства, но крайне неприятного человека, блаженного Августина Аврелия из Иппоны. Да у ещё более великого – если категорию величия можно ранжировать – Фомы Аквинского, отца средневековой церковной схоластики. Вот их Бог суров, он ближе к ветхозаветному Иегове…
Такой, именно такой Всевышний был близок и понятен Ричарду Стэнфорду!
«Ради высоких целей? – переспросил чей-то тихий вкрадчивый голос, словно бы раздавшийся у него прямо в мозгу. – Вот как… Высокие цели и благие намерения. А что до средств достижения всего этого благолепия, то уж как придётся, да? Но не вспомнишь ли, крошка Дикки, в какое место ведёт дорога, вымощенная благими намерениями?»
Ричард раздражённо потряс головой. Что это творится с ним сегодня?! Непонятные страхи, невесть откуда берущиеся голоса, вещающие явную чушь… Что за эмоциональный раздрай? Нервы подводят, усталость и тяжесть переживаний начали сказываться? Так не может он себе позволить такой роскоши!
– Я уверен в своей правоте. Я знаю путь. И нет той силы, которая остановила бы меня! – громко и высокомерно произнёс он вслух, неизвестно к кому обращаясь.
