Джеймс Роллинс - Чёрный орден
— Я могу лечь на диване…
— Не будьте смешным, ложитесь. Сейчас неподходящее время для приличий. Мы в лапах у нацистов.
— Бывших нацистов.
— Прекрасное утешение, ничего не скажешь.
С тяжким вздохом Пейнтер прямо в халате улегся в постель. Лиза легла с другой стороны и задула свечи у изголовья. Тени сгустились, но умирающее пламя очага дарило мягкий полусвет.
Лежа спиной к Пейнтеру, девушка сохраняла безопасную дистанцию. Наверное, он почувствовал ее страх и обернулся, чтобы увидеть лицо спутницы.
— Если мы умрем, — прошептал он, — то умрем вместе.
У Лизы встал комок в горле. Не такие слова ободрения хотела она услышать, и все же ей стало спокойнее. Честность, прозвучавшая в словах, даже сам голос подействовали лучше пустых уверений в безопасности. Она верила Пейнтеру. Придвинувшись ближе, Лиза нашла его руку, и их пальцы сплелись. В рукопожатии не было ничего сексуального — просто прикосновение людей, ждущих поддержки друг друга.
Он крепко сжал ее ладонь, стараясь вселить в Лизу покой и уверенность. Девушка придвинулась к нему ближе, и Пейнтер повернулся, чтобы обнять ее. Лиза закрыла глаза, не надеясь, что сможет уснуть. Однако в объятиях Пейнтера тут же провалилась в безмятежный сон.
22 часа 39 минут
Копенгаген, Дания
Грей посмотрел на часы. Прошло больше двух часов с тех пор, как он вместе с Фионой спрятался в подсобном помещении аттракциона под названием «Шахта»: тележки разъезжали среди макетов кротов, которые сооружали фантастические подземные лабиринты. Одна и та же беспрерывно повторяющаяся мелодия превратилась для Грея и Фионы в китайскую пытку.
Смешавшись с толпой посетителей Тиволи, они отправились в путешествие по «Шахте», изображая папу с дочкой. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, выбрались из тележки и залезли в служебную каморку, скрытую за вертящейся дверцей со строгой надписью «Не входить». Так и не доехав до конца «Шахты», Грей мог только предположить, чем заканчивался аттракцион: наверное, кроты-монстры попадали на больничные койки с силикозом легких, профессиональным заболеванием шахтеров.
Лихой мотивчик повторялся снова и снова, тысячи раз. Возможно, он не столь ужасен, как неотвязная песенка Диснейленда, но так же назойлив.
Сидя в тесной каморке, Грей раскрыл на коленях Библию Дарвина. Одну за другой он просматривал страницы с помощью фонарика, ища ключ к разгадке ее притягательной силы. Нескончаемый мотивчик вызывал сильную головную боль.
— У тебя есть оружие? — спросила Фиона, забившаяся в угол. — Если есть, пристрели меня скорее.
Грей вздохнул:
— Осталось потерпеть еще час.
— Я больше не могу.
Он решил дождаться закрытия парка. Наверняка все выходы из Тиволи сейчас находятся под наблюдением. Единственная возможность — улизнуть из парка, затерявшись в гуще толпы, когда в полночь публика начнет расходиться. Грей все бы отдал, чтобы узнать, прилетел ли Монк, но мобильный в каморке не работал — не было связи. Придется самим добираться до аэропорта.
— Откопал что-нибудь в Библии? — спросила Фиона.
Грей покачал головой. Его заинтересовало только династическое древо Дарвинов, нарисованное на обороте обложки. На остальных хрупких страницах не было ничего, что могло бы привести к разгадке. Обращали на себя внимание лишь несколько небрежных рисунков, сделанных от руки, и одна и та же надпись, повторяющаяся во многих местах. Грей занес в блокнот символы, нарисованные на полях Библии рукой Чарлза Дарвина. Хотя, возможно, и не Дарвина, а другого ее владельца.
— Тебе это ничего не напоминает?
Фиона вздохнула, расцепила руки, сложенные на груди, наклонилась и без интереса взглянула на надпись.
— Птичьи следы, — ответила она. — Стоило ради этого убивать мою бабушку!..
Грей закатил глаза, но промолчал. Настроение Фионы испортилось. Когда она злилась, то нравилась ему гораздо больше. Во время вынужденного заточения в тесной каморке девушка ушла в себя.
Вооружившись ручкой и бумагой, Грей нарисовал другой символ. Тот, что видел на руке светловолосого мужчины на аукционе.
— А об этом что скажешь?
С еще более протяжным драматическим вздохом она посмотрела на рисунок и покачала головой.
— Клевер с четырьмя листочками. Не знаю, что бы это могло… Погоди! — Она взяла записную книжку и поднесла ее к лицу. Глаза Фионы расширились. — Я видела его прежде!
— Где?
— На визитной карточке, — вспомнила Фиона. — Только он был нарисован немного по-другому.
Она отобрала у Грея ручку и принялась за работу.
— На чьей визитной карточке ты его видела?
— На визитке того типа, который несколько месяцев назад приходил к нам и рылся в записях. Он еще всучил нам фальшивую банковскую карту… — Фиона азартно работала карандашом. — А ты где это видел?
— На руке у человека, который купил Библию, такая же татуировка.
— Я знала! Значит, за всей этой историей стоит один и тот же подонок! Он хотел стащить Библию! А чтобы замести следы, убил Мутти и сжег магазин!
— Имя на визитной карточке помнишь? — спросил Грей.
Фиона покачала головой.
— Только изображение.
Она протянула Грею свой рисунок: более детальную прорисовку изображения, вытатуированного на руке незнакомца.
— Ты действительно узнала его? — спросил Грей, ткнув в изображение.
— Я же собираю значки… Конечно, с этой дурацкой одеждой их носить нельзя.
Грей вспомнил кофту с капюшоном, украшенную значками всех форм и размеров, в которой увидел Фиону в первый раз.
— Одно время я увлекалась кельтской культурой, — продолжала девушка. — Слушала только кельтскую музыку, и почти все мои значки были с кельтскими знаками и надписями.
— И этот символ у тебя есть?
— Его называют Земной квадрат или Крест святого Ханса. Он взывает к силе всех четырех углов земли и считается оберегом. Поэтому его еще иногда называют Узлом Щита…
— Это я сказала Мутти, что парню можно верить, — призналась Фиона. — А ей он не понравился. С первого взгляда. Однако когда я увидела этот знак на его визитной карточке, то решила, что с парнем все в порядке.
— Откуда тебе было знать.
— А Мутти знала. И теперь она умерла. Из-за меня, — звенящим от страдания голосом произнесла девушка.
— Чепуха. — Грей придвинулся к ней и обнял за плечи. — Эти люди с самого начала были настроены чертовски серьезно. Они непременно нашли бы способ раздобыть нужную им информацию. Никакой отказ их не остановил бы. Если бы ты не уговорила бабушку допустить их к архивам, они убили бы вас сразу.
Фиона прислонилась к Грею.
— Твоя бабушка… — начал он.
— Никакая она мне не бабушка, — глухо перебила его Фиона.
Грей догадывался об этом.
— Два года назад она поймала меня за руку, когда я хотела украсть книгу из ее магазина. Только в полицию звонить не стала, а сварила мне куриного супу.
Не видя девушку в темноте, Грей по голосу догадался, что Фиона улыбается.
— Вот какая она была. Всегда помогала беспризорникам и подбирала бродяжек.
— Таких, как Бертал.
— И я. — Фиона надолго замолчала. — Мои родители погибли в автомобильной катастрофе. Они эмигрировали из Пакистана, из Пенджаба. У нас был маленький дом в Уолтеме, в Лондоне… Даже с садиком. Мы хотели завести собаку. А потом… они умерли.
— Прости.
— Тогда меня взяли к себе тетя с дядей, как раз приехавшие из Пенджаба. — Снова долгая пауза. — А через месяц он стал по ночам приходить в мою комнату.
Грей зажмурился. Боже всемогущий…
— Вот я и сбежала. Пару лет прожила в Лондоне на улице, связалась с дурной компанией. Пришлось сваливать. Уехала из Англии и колесила автостопом по Европе. Потом осела здесь.
— И Гретта взяла тебя к себе.
— А теперь и она умерла. — Ее голос снова зазвенел от слез. — Наверное, я приношу несчастье.
Грей крепко прижал Фиону к себе:
— Я видел, как Гретта смотрела на тебя. То, что ты появилась в ее жизни, несчастьем не назовешь. Она тебя любила.
— Я знаю.
Фиона спрятала лицо в ладонях. Ее плечи дрожали от сдерживаемых рыданий.
Грей обнял девушку, и она уткнулась в его плечо. Теперь настала очередь Грея терзаться виной. Гретта была такой великодушной, заботливой, доброй и чуткой женщиной, и вот ее не стало. Он тоже виноват, нужно было действовать с большей осторожностью… А Фиона все плакала.
Даже если убийство и поджог планировались еще до его вмешательства, он не мог оправдать себя.
Он бежал, бросив Фиону один на один с ее горем. Грей вспомнил, как она окликнула его, сначала гневно, потом умоляющим голосом. А он не остановился.
