Колин Маккалоу - Плотский грех
– Интересно, что деньги идут к деньгам, – заметил Кармайн.
– О! Вы имеете в виду деньги, зарабатываемые Руфусом и Ра? Верно, Руфус не нуждается в деньгах Фенеллы, но также приятно сознавать, что в конечном счете они пойдут на лучшие цели, чем, возможно, рисовала в своем воображении Фенелла.
Ветер стих, на лодке у парня провис парус, и он решил освежиться в воде. Какая-то семья прибыла на пляж и захватила изысканное место для пикника на мысе Басквош. И Кармайн вдруг пожелал всем сердцем, чтобы Дездемона с сыновьями были сейчас здесь, на единственно правильном побережье в мире.
Он встал, положил портфель на стол и убрал в него обратно свои экспонаты.
– Благодарю за уделенное мне время, – сказал он, пожимая старику руку. – Я позвоню, если появятся какие-то новости. Вы очень помогли.
«Интересно, есть кто-нибудь дома в Басквоше», – задавался вопросом Кармайн, пока «Фэрлейн», рыча, катил по Инлет-роуд. Подъехав к Миллстоун-роуд, детектив повернул направо; он был поблизости, так почему бы не попытать счастье? Люди, которые захлопывают дверь перед носом у полицейского, глупы, а судя по тому, что он слышал от Эйба и Делии, Ра и Руфус таковыми не являлись.
Прежде у Кармайна не было причин заезжать к Ра Танаису или Руфусу Ингэму, не мог он также припомнить, чтобы когда-нибудь их встречал – вероятно, потому, что его сферой в Холломане был университет Чабба, разнообразные отрасли промышленности и общественные службы. Театральный и гомосексуальный миры города до сих пор с его профессиональной деятельностью не соприкасались. Ра Танаис имел подлинную международную известность, Руфус Ингэм – нет, тем не менее Кармайн был достаточно искушен, чтобы понимать: малоизвестная половина этого дуэта был не просто другом и любовником. Руфус Ингэм вкладывал деньги. Значит, он, должно быть, интересный парень, раз может спокойно, без обид и завышенных ожиданий, принимать свою анонимность.
Даже лишенный распроданных четырех акров, Басквош был впечатляющ: дворец в стиле вилл Ньюпорта с хитро скрытой парковкой и задвинутым в дальний угол участка очаровательным домиком, имевшим свой собственный вид на бухту и пролив Лонг-Айленд, – домиком, в котором Кармайн признал Малый Басквош. Сейчас там проживала, как он узнал от Эйба, старшая сестра Ра Иви Рамсботтом. А вот зачем они пытались представить Руфуса не Антонио Карантонио Четвертым, а кем-то иным? Однако же Эйбу понравились оба этих человека. Так же, как и Делии. Неплохие, значит, парни, но что из того?
Припарковав свой «Фэрлейн» на месте, предназначенном для посетителей, Кармайн через проем в живой изгороди вышел на мощенную плитками дорожку, ведущую к парадной двери особняка, в которую была вделана большая овальная пластина из матированного стекла. Тут же был звонок; детектив нажал на кнопку.
После недолгого ожидания дверь открыл, судя по описанию Эйба, Руфус. «Красавчик», – немедленно отреагировал Кармайн. Глаза были подкрашены, что придавало ему слегка печальный вид – однако, несомненно, даже столь великолепные глаза выигрывали от толики косметики. А вот волосы, изумительного медно-красного цвета, не были обязаны своим видом ни красителю, ни искусным ножницам – чистая заслуга природы.
– Мистер Ингэм? Я Кармайн Дельмонико, полицейское управление Холломана. Нельзя ли мне поговорить с вами и мистером Танаисом?
– Сам председатель КГБ! – воскликнул Руфус, явно восхищенный. – Входите, пожалуйста, товарищ генерал! Мы в театре и почти уже закончили на сегодняшнее утро. Не возражаете посмотреть, как наша золотая рыбка умирает в пустом аквариуме?
– Вовсе нет, товарищ творческий работник. Это будет приятным разнообразием после шумов в казематах Любляны.
Детектива провели по необычному покою с пышной и в то же время причудливой меблировкой, затем по изгибающемуся наклонному переходу вниз, в помещение с обнаженной сценой, которое описывал ему Эйб. Рука Руфуса усадила его в одно из кресел, рядом с длиннейшей парой ног, какие Кармайн когда-либо видел, одетых в узкие черные брюки и заканчивающихся ступнями, огромными, как ласты. Верхняя часть этих древесных стволов тонула во мраке, но голова была откинута назад, выслушивая то, что шептал ей на ухо Руфус. Затем Руфус опустился в кресло по другую сторону от Кармайна, блокируя ему выход. Детектив сосредоточился на сцене.
Все разрезающие пространство лучи света были сфокусированы на авансцене, где стройный человек средних лет в шитой золотом тунике и золотой короне на голове пел и танцевал сквозь каскад невесомых золотых дисков размером с монету. Судя по виду, чувствовал он себя крайне некомфортно.
Моя дорогая СервилияПокинула меня,Обездолила меня,Рассекла меня надвое!Как мне вынести эту боль?Горечь воспоминаний?
Аккомпанирующий ему инструмент, – судя по звуку, пианино – был скрыт от глаз. Кармайн почувствовал, что даже в исполнении такого прозаического инструмента музыка оказалась достаточно талантливой, чтобы заставить слова звучать приемлемо и подобающе. Недовольство исполнителя вызывал требуемый от него танец; хореограф набросал танцевальные па для кого-то более молодого и атлетичного.
– Если Сид не может с этим справиться, то Роджер тем более, – пробормотал Руфус.
– Уж мне ли не знать! – проворчал Ра. – Где-то должно быть решение, хотя я отказываюсь заменять Сида более молодыми танцорами.
Руфус начал напевать фальцетом, который полетел ввысь, к стропильным балкам.
– Бедный дорогой старый Сид! У тебя давно не юный вид! – Он с жаром перешел на колоратуры: – В лучшем случае ты гар-цу-у-у-ешь, но ни разу не танцу-у-у-у-ешь. – Колоратуры прекратились. – Вся эта возня – полная фигня!
Последнее слово прозвучало как удар хлыста; Кармайн почувствовал, что улыбается. Певец-танцовщик на сцене стоял улыбаясь и кивая, тогда как другой человек из той же самой возрастной группы ворвался на сцену, источая ярость. Очевидно, это был еще один танцовщик.
– Пошел ты, Ингэм! – завопил рассерженный.
Загремел голос Ра, чистое бас-профундо:
– Тодо, Тодо, глупый Тодо, ты совсем отстал от моды! Не годится никуда, но прервемся – ждет еда.
Ра Танаис широко улыбнулся Кармайну и протянул руку.
– Извините за это, – приветливо сказал он. – Хореографы никогда не берут в расчет приближающийся преклонный возраст, потому что сами всегда остаются в хорошей форме.
– О, мне понравились ваши стишки. Способность к экспромту – поразительный дар.
– Не совсем, – сказал Руфус. – Стишки – это склад ума, часть нашей работы, можно сказать. Как насчет болонского бутерброда[45]?
– Мы имеем великого хореографа в лице Тодо Сатары, – говорил Ра, пока они шли на обед, – но как раз сейчас в нем происходит внутренняя борьба между его характером и чувством собственной неправоты.
Они расположились в тускло сияющей кухне из нержавеющей стали. Кармайн и Ра удобно устроились за столиком, тогда как Руфус принялся готовить бутерброды, которые были бы банальными, если бы не свежий, с хрустящей корочкой хлеб, составлявший их основу. Здесь не признавался никакой предварительно нарезанный хлеб из супермаркета! А женатый на англичанке Кармайн никак не возражал против масла вместо майонеза.
– Эйб Голдберг рассказал мне, что вы опознали четырех его безымянных жертв, – приступил к делу Кармайн, поднимая стакан с пузырящейся минеральной водой. – Ваш бухгалтер мистер Греко также очень нам помог.
– Надеюсь, – сказал Ра, который, по словам Эйба, обычно не упражнялся в остроумии. – Чем еще мы можем быть полезны?
– Расскажите мне больше об истории Басквоша. Я заново пересматриваю дело об исчезновении доктора Нелл Карантонио, которая была, кажется, вашей кузиной, Руфус?
– Двоюродная тетя или что-то в этом роде, – ответил Руфус, нарезая пилкой хлеб. – Местный светский лев выстроил этот дом в тысяча восемьсот сороковом году, но к Карантонио он перешел только в тысяча восемьсот семьдесят девятом, когда его купил Антонио Второй. Его сын Антонио Третий унаследовал дом после его смерти, а доктор Нелл, его единственный ребенок, родилась в тысяча восемьсот девяносто девятом году.
– Что случилось с матерью доктора Нелл? – спросил Кармайн.
– Она умерла при родах, – сказал Руфус. – Мне становится грустно, когда я думаю, сколько лет Антонио Третий жил здесь фактически один. Дом был иным в те времена – мрачным и темным. Его нынешний вид – наша с Фенеллой заслуга. Отец доктора Нелл был мизантропом, склонным всех ненавидеть. Это вдвойне относилось к его брату Анджело и дочери Анджело Фенелле.
– Дело о его смерти рассматривалось коронерским судом?
– В девятьсот двадцатом году? Нет, – перехватил инициативу Ра. – К тому времени мой отец прочно обосновался в Малом Басквоше – еще с девятьсот восьмом года, когда Антонио Третий купил два автомобиля и нанял моего отца в качестве шофера и вообще слуги, выполняющего все виды работ. Его звали Айвор Рамсботтом – неудивительно, что я счел разумным сменить имя! Антонио Третий был настоящим брюзгой, ненавидел весь мир, но любил Айвора. Айвор стал верным и преданным слугой. Антонио полагался на Айвора во всем – от управления прислугой до обихаживания доктора Нелл, словно некая причудливая мамаша. Из чего мы с Руфусом заключили, что Антонио Третий обещал упомянуть его в своем завещании. И он его действительно упомянул! Только не так, как тот рассчитывал. Ему завещалось на правах аренды владение Малым Басквошем до конца жизни доктора Нелл.
