Уильям Айриш - Я вышла замуж за покойника
В глазах Патрис расплывалось его лицо…
— Поехали домой, Билл, — устало, со счастливой улыбкой промолвила она. — Отвези Патрис в свой дом.
Глава 43
Когда он затормозил, Патрис на мгновение показалось, что дом горит, что все внутри объято пламенем. Только когда она отпрянула от окна и прижалась к нему, то поняла, что это просто яркое освещение. Особенно яркое на фоне бледного рассвета, ровное, немигающее. Светлился изо всех окон на обоих этажах, озаряя газон до самой проезжей части. В доме что-то случилось.
Толкнув ее локтем, Билл молча показал на номерной знак стоявшей впереди машины. На нем в свете фар четко выделялись две зловещие буквы: MD.[2] Четкие, пугающие, бросающиеся в глаза. Словно череп и кости на флаконе с ядом. Эти буквы внушали такой же страх.
«Доктор Паркер», — мелькнула мысль.
Билл, открыв дверцу, выскочил из машины. Патрис за ним.
— А мы все это время сидели там! — воскликнул он.
Они помчались по плиткам дорожки, он впереди, она, еле поспевая, следом. Доставать ключ не потребовалось. Когда Билл потянулся за ним, дверь сама распахнулась. Их встретила одетая в цветастый купальный халат тетушка Джози. Ее испуганное лицо было одного цвета с седыми волосами.
Они не спрашивали, что случилось. И без того все было ясно.
— С половины двенадцатого, — коротко сообщила тетушка Джози, закрывая дверь. — Доктор находится у нее с полуночи и до сих пор. Хотя бы позвонили, — упрекнула экономка. — Сказали бы, где вас найти. — Потом, обращаясь больше к Биллу, добавила: — Светает. Надеюсь, вечеринка удалась. Уверена, что так оно и есть. Знаю одно: запомнишь ее на всю жизнь, больше чем какую другую.
Патрис вздрогнула. Слова старой негритянки пронизали словно током. Как она права! Эта ночь, какой бы она ни была, запомнится на всю жизнь.
Доктор Паркер встретил их в верхней гостиной. Вместе с ним была сестра.
— Спит? — скорее со страхом, чем с надеждой спросила Патрис.
— Последние полчаса она наедине с Таем Уинтропом. Сама настояла. Когда человек серьезно болен, можно его переубедить, но когда дело обстоит еще серьезнее, тут ничего не поделаешь. Каждые десять минут проверяю пульс и дыхание.
— Настолько плохо? — в отчаянии прошептала Патрис. Поймав взгляд Билла, пожалела, что задала этот вопрос.
— Непосредственной опасности нет, — поспешил успокоить Паркер. — Но в ближайшие час-два ничего не могу обещать. Очень сильный приступ. Серьезнее, чем когда-либо раньше, — глядя им в глаза, добавил он.
Последний, уверенно решила Патрис.
Зарыдав, она как-то обмякла, и доктору с Биллом пришлось усадить ее в кресло рядом с дверью комнаты больной.
— Не надо так, — укоризненно заметил доктор со свойственной профессии бесстрастностью. — В данный момент рано еще плакать.
— Это потому, что я страшно устала, — невнятно оправдывалась она.
И почти прочла его мысли. Не мешало бы вернуться домой чуть раньше.
Сестра помахала перед носом ваткой с нашатырем, сняла с Патрис шляпу и мягко погладила по волосам.
— Как малыш? — успокаиваясь, спросила Патрис.
Ответила тетушка Джози.
— Знаю, как за ним смотреть, — суховато сказала экономка.
В данный момент Патрис была в немилости.
Дверь отворилась. Снимая на ходу очки, вышел Тай Уинтроп.
— Вернулись… — начал было он. Потом увидел их. — Хочет видеть вас.
Оба разом шагнули вперед.
— Нет, не тебя, — сказал он Биллу, отстраняя его. — Только Патрис. Хочет видеть вас наедине, без лишних глаз. Повторила это несколько раз.
Паркер жестом попросил подождать.
— Сначала проверю пульс, — заявил доктор.
Патрис посмотрела на Билла. Как он это воспринял? Тот спокойно улыбнулся.
— Понимаю, — пробормотал он. — Способ поговорить со мной. К тому же неплохой. Пожалуй, самый лучший.
Паркер вышел.
— Пару минут, не больше, — неодобрительно произнес он, косясь на Уинтропа. — А потом все оставим ее в покое, дадим отдохнуть.
Патрис вошла в комнату. Кто-то закрыл за ней дверь.
— Патрис, дорогая, — послышался тихий голос.
Она подошла к постели.
Лицо мамаши Хаззард находилось в тени — так поставили лампу.
— Подними ее повыше, дорогая. Я же еще не в гробу, — попросила больная.
Она смотрела на Патрис точно так же, как в тот первый день, на станции. В уголках глаз разбежались лучики морщинок. Чуть смущающий, но добрый и такой доверчивый взгляд.
— Я не думала… — услышала Патрис свой голос. — Мы задержались дольше, чем предполагали… Такая прекрасная ночь…
Две немощные руки потянулись ее обнять.
Патрис упала на колени, покрывая их поцелуями.
— Я люблю тебя, — страстно молила она. — Хотя бы это правда; о, хотя бы это! Если бы я могла доказать. Мама. Ты моя мама.
— Не надо, дорогая. Я и без того знаю, — с трудом проговорила мама Хаззард. — Я тебя тоже люблю и всегда знала, что ты тоже меня любишь. Ты моя маленькая девочка. Запомни: ты моя дочка. — Потом тихо добавила: — Я тебя прощаю, дорогая. Прощаю свою дочку. — Погладила Патрис по руке. — Выходи за Билла. Благословляю обоих. Там… — Слабой рукой показала за плечо. — Под подушкой. Я попросила Тая положить кое-что для тебя.
Патрис достала из-под подушки длинный запечатанный неподписанный конверт.
— Держи у себя, — сказала мама Хаззард, трогая конверт. — Никому не показывай. Это одной тебе. Не открывай, пока… меня не станет. Это на всякий случай. Когда станет очень трудно, вспомни… и открой. — Старая женщина тяжело вздохнула. Разговор окончательно утомил ее. — Поцелуй меня. Время вышло. Давно вышло. Чувствую это каждой частицей своего старого немощного тела. Ты этого не чувствуешь, Патрис, а я вот чувствую.
Патрис наклонилась и коснулась губами ее губ.
— Прощай, дочка.
— Спокойной ночи, — поправила Патрис.
— Прощай, — мягко, но настойчиво повторила больная.
На ее лице появилась слабая торжествующая улыбка, говорившая, что старой женщине известно больше, чем думают.
Глава 44
Одинокое бодрствование у окна. Давно рассвело. Патрис смотрела невидящим взглядом, ждала, надеялась, временами впадала в отчаяние, казалось, умирала сама. Постепенно гасли звезды и с востока медленно наплывал страшный смертельно серый рассвет. Никогда еще ей так не хотелось, чтобы он не наступал, потому что темнота, укрывавшая ее скорбь, с каждым проблеском света все больше растворялась, пока не исчезла совсем.
Патрис походила на статую в синеющем окне. Прижав к стеклу лоб, она устремила глаза куда-то в пустоту, ибо ничего, кроме пустоты, за окном не было.
Неужели она обрела свою любовь лишь для того, чтобы потерять, чтобы отказаться от него? Зачем узнала, что любит его? Зачем ей было это знать? Нельзя ли было уберечься хотя бы от этого?
День был не просто пасмурный, ветреный. Все вокруг будто покрыто сухим, остывшим пеплом. Легкий, как мазки акварели, налет розовых, голубых и желтых оттенков никому не был нужен. День умер. И Патрис сидела у его могилы.
И если существует на свете искупление грехов, которые нельзя полностью исправить, о которых можно только сожалеть, то сегодняшним скорбным бдением она вполне его заслужила. Но может быть, его вообще не существует…
Умерли все мечты и надежды. Искупать больше было нечего.
Патрис повернулась, медленно оглядела комнату. Малыш проснулся, улыбается ей. Впервые у нее для него не нашлось ответной улыбки. Она не в силах была улыбнуться. Улыбка на ее лице в этот час была бы чем-то неестественным.
Патрис отвернулась, не смогла долго смотреть на него. Что толку плакать? Плакать перед малышом. Малышу можно. Матери нельзя.
За окном появился мужчина со шлангом — поливать газон. Растянув шланг на всю длину, положил на землю и вернулся пустить воду. Рядом с неподвижным наконечником заблестела, переливаясь, трава. Воды не видно — наконечник уткнулся в землю, — но хорошо видно, как заколыхалась трава.
Увидев ее в окне, мужчина, как и в тот первый день, приветливо помахал рукой. Не потому, что она — это она, а просто в его мире все в порядке. Утро прекрасное, и он машет, потому что у него хорошее настроение.
Патрис отвернулась. Не потому, что не хотела заметить дружеского жеста, а потому, что постучали в дверь.
Женщина устало поднялась, подошла к двери, открыла.
На пороге молча, потерянно стоял старый человек. Отец Билла. Поникший, сильно сдавший. Чужой человек, принимающий ее за дочь.
— Она только что скончалась, — беспомощно разводя руками, прошептал он. — Твоя мать только что умерла, дорогая. Не знал, куда пойти, кому сказать… вот пришел к тебе.
Казалось, что он так и останется стоять, понурившись, недоуменно разводя руками.
Патрис тоже стояла не двигаясь. Это все, что она могла сделать. Вся помощь, какую могла предложить.
