Патрик Бовен - Цирк монстров
Он коротко и сухо рассмеялся — от этого смеха у меня по спине пробежал холодок. Потом выключил другую лампу.
— Люди воображают, что после смерти все исчезает. Мешок с костями закапывают в яму — и делу конец. Но в один прекрасный день этот мешок вдруг начинает шевелиться, и то, что было, как нам казалось, безвозвратно погребено, возвращается и начинает преследовать нас. Как у Шекспира в «Буре»: «Ад опустел, и демоны все здесь…»
Он потушил последнюю лампу. Слабый огонек дрогнул и потух. Теперь я мог различать лишь силуэт отца. Белки глаз — два единственных светлых блика на его лице, — казалось, смотрят на меня прямо из могилы.
— Они возвращаются, — прошептал он. — Они возвращаются всегда. Как эти бури… Люди в это не верят, но ты уж поверь мне на слово. Я чувствую, как что-то приближается. Что-то очень страшное. — Его рука вынырнула из тени и сжала мое запястье. — Будь к этому готов.
Глава 29
Мы с Конни выехали из городка, не обменявшись ни словом. Я жал на газ, подгоняемый каким-то непонятным глубинным побуждением. Как только мы пересекли официальную границу Эверглейд-сити, проливной дождь, словно по волшебству, сменился мелкими капельками, которые вскоре рассеялись. Тучи остались позади — мы выскользнули из-под них, словно из-под темного занавеса.
У меня появилось ощущение, что я только теперь снова смогу дышать полной грудью.
— Как прошла ваша встреча с отцом? — спросила Конни.
— Он шарахнул меня электрошокером.
— Вы что, шутите?
— У меня осталась отметина на груди.
— Но из-за чего?!
— Он решил, что я хочу на него напасть. Некоторые люди с возрастом становятся подозрительными, вплоть до паранойи. Фронтальный синдром[16], старческое слабоумие…
— Но он не производит впечатления человека, пораженного старческим слабоумием.
— Еще бы! Мне кажется, он просто вешал мне лапшу на уши.
— Вот это больше похоже на правду.
Мы оказались у знакомого перекрестка с бензоколонкой. Я остановил машину и повернулся к Конни:
— Подождите-ка… А вас что заставило так подумать?
— «Четыре стены Рэйфорда», песня «Линьярд Скиньярд».
— Песня рок-группы?
— Да. Ваш отец сказал, что слышал ее в тюрьме.
— И что?
— Он сказал, что это была любимая песня заключенных. Но он освободился из тюрьмы в тысяча девятьсот семьдесят первом году. А песня «Четыре стены Рэйфорда» появилась только шестнадцать лет спустя, в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом.
Я смотрел на свою медсестру, не веря ушам. Сзади послышался звук автомобильного гудка — мы загораживали проезд. Я продолжил путь.
— О, я была фанаткой рока! — с улыбкой сказала Конни, правильно истолковав мое изумление. — Я знаю все песни той эпохи наизусть. Можете вообразить меня типичным бунтующим подростком: джинсовая куртка, черная подводка вокруг глаз, кольца с черепами, футболка «Лед Зеппелин»…
— А я предпочитал «Эй-Си/Ди-Си».
— О, как же! «Возвращение в черном». Убойный хит.
— Но вернемся к моему отцу. Почему же он солгал насчет даты или насчет песни?
— Откуда же мне знать? Может быть, он просто хотел произвести на нас впечатление. Но сел в лужу — из-за даты.
— То есть выдумал фальшивое воспоминание?
— Да. Хотя я согласна, это немного странно.
Я кивнул.
И впрямь странно. Но мой отец имел привычку лгать.
Солгал он и насчет Алана Смита — я был в этом уверен. Когда я упомянул дурацкое прозвище Кош Чародей, я мог бы поклясться: отец его раньше уже слышал.
И самая главная улика — фотография в мобильном телефоне. На ней был мой отец в кресле-качалке — том самом, которое я совсем недавно видел у него на террасе. Значит, тот (или та), кто сделал фотографию, был (или была) у него в гостях, и отец прекрасно знал этого человека.
Это снова возвращало нас к Кошу и к недавно исчезнувшему мальчику по имени Шон Рамон-Родригес.
— Конни, я хочу, чтобы вы оказали мне еще одну услугу.
— Слушаюсь, шеф, — сказала она, с притворной готовностью отдавая честь.
Помолчав, я произнес:
— Извините. Мне, конечно, стоило добавить «пожалуйста».
— Благодарю, — сказала Конни, откидываясь на спинку сиденья. — Еще лет пятьдесят, и вы научитесь разговаривать с женщинами.
— Что, я и на работе такой грубиян?
— Еще хуже.
— Ну, спасибо.
— Так что там насчет услуги?
— Вы говорили мне о своих друзьях, с которыми общаетесь в Интернете — тех, что работают в Национальном центре по делам беспризорных детей. Мне хотелось бы навести у них кое-какие справки.
— Какие именно?
— Меня интересует любая информация о мальчике по имени Шон Рамон-Родригес.
Я кратко сообщил ей все, что знал: черный мальчик из бедной семьи, детский праздник в торговом центре в среду 3 августа, исчезновение, о котором не сразу сообщили в полицию, отсутствие улик, предположение о бегстве, не слишком большая заинтересованность полицейских в расследовании. Про Коша и его мобильник я не сказал, чтобы не пугать Конни сверх меры.
— Эта история как-то связана с вашим отцом? — спросила она.
Я смотрел на дорогу, не отвечая. Что я мог сказать? Что в семидесятые годы мой отец убил одного ребенка, а теперь, возможно, причастен к исчезновению другого?
— Я знаю лишь то, что Джорджу Денту нельзя доверять, — наконец сказал я.
Конни пожала плечами:
— Как вам угодно.
Мы добрались до Неаполя уже в сумерках. Когда слева и справа от дороги замелькали первые городские дома, мы встретили колонну уборочных грузовиков и мини-тракторов с лопатами, двигающихся в противоположную сторону, по направлению к Майами. По радио между тем сообщили, что очередной шторм принес разрушения. На данный момент ничего серьезного, опасаться урагана оснований нет — поскольку шторм сместился в сторону океана, — однако выбито множество стекол в окнах зданий в Брикелл Кей, а также на побережье. Вслед за этим прозвучал ряд заявлений от кандидатов на пост губернатора, причем каждый счел своим долгом заклеймить ныне действующие власти за их беспомощность и некомпетентность и предложить ряд необходимых, по собственному мнению, мер по ликвидации и предотвращению разрушений.
Я выключил радио.
Зачем моя жена приезжала к Джорджу Денту? Да еще и принимала столько мер предосторожности, чтобы скрыть это от меня? Что же такое важное им надо было сказать друг другу? Чем дольше я об этом думал, тем больше убеждался, что это был не простой визит вежливости. Была какая-то иная причина.
Причина, которая побудила Клэр взять с собой сына и скрыться, чтобы защитить его и себя.
Возможно, эта причина связана с убийством ребенка тридцатилетней давности и с недавним появлением Коша.
У меня снова появилось ощущение, что я анализирую симптомы некой болезни. Нечто постепенно пробуждалось, как ледяные лягушки после зимней спячки. Зло, древнее и могущественное, медленно поднималось из темных глубин на поверхность.
И приближалось ко мне.
Глава 30
Джордж Дент слушал удаляющийся шум машины, на которой уезжал его сын. Затем рухнул в кресло.
Он плакал, совершенно не стыдясь слез. Тоска захлестывала его, словно нарастающий прилив, заставляя его содрогаться всеми фибрами своего существа. Он чувствовал себя опустошенным. Полумертвым, как высохшее старое дерево.
Он соскользнул с кресла на пол и, упав на колени, согнулся пополам.
Он, всегда твердый как кремень, рыдал как девчонка.
Он обращался с безмолвной молитвой к фотографиям, покрывавшим стены его «храма», его жалкого убежища, его тюрьмы, которую он соорудил себе сам. В тот самый миг, когда его сын появился на пороге, вся надежность и вся уверенность разом исчезли.
Он называл меня «папа».
Пол был его ребенком. Он ничего не мог с этим поделать.
Плотью от плоти…
Они не виделись и не разговаривали вот уже много лет, но Джордж наизусть помнил его любимые словечки. Его гримасы во сне. Его манеру улыбаться, когда на самом деле ему было грустно. Помнил каждый миг, проведенный рядом с ним, каждую ночь, когда он убаюкивал сына, качая на руках. Помнил, как терял голову из-за самой пустячной детской простуды, как успокаивал сына, когда тот просыпался от кошмара, как обещал, что всегда будет рядом и всегда его защитит от любой опасности…
И конечно, помнил, что нарушил свое обещание.
Полицейские с трудом оторвали от него маленького мальчика, который цеплялся за его ногу, крича и плача, отказываясь смириться с тем, что его отца уводят в тюрьму. Джордж запомнил навсегда, какой взгляд был у сына в тот момент.
В нем читалось абсолютное отчаяние.
Джордж построил себе надежную крепость, чтобы укрыться от этих воспоминаний. Но крепость пала в одну секунду, потому что могущественная, животная привязанность, заложенная в гены человека, приказывает ему защищать своего отпрыска, продолжателя его рода. Эта привязанность, которую Джордж полагал давно исчезнувшей, была жива в нем по-прежнему.
