Каро Рэмси - Распятие невинных
— И поэтому никого не волнует, что она при этом чувствует?
— Зато ей не опасны ужасные вирусы, при условии, конечно, что легкомысленные полицейские не будут заходить, когда им вздумается, и трогать ее.
Макалпин проглотил колкость.
— Она была беременна. Она должна была наблюдаться у врачей. Куда, по-вашему, она могла обратиться в Уэст-Энде?
— А вы сами не отсюда? — поинтересовалась она, пользуясь моментом.
— Нет, я из Скелморли.
— Да это совсем захолустье!
— Хуже некуда. Так куда же здесь обращаются женщины во время беременности?
— Обычно в клинику на Думбартон-роуд, но женщины вроде нее, ну, вы понимаете, не очень-то следят за собой.
— Вроде нее — это какие?
— На том конце Хайбор-роуд, на тротуаре… Проститутки. Кто же еще?
Макалпин покачал головой. Ребята из отдела нравов наверняка бы имели на нее досье. Нет, тут что-то не так. Он снова покачал головой.
— Иначе вы бы знали? — Медсестра медленно облизнула губы. — Она точно была проституткой, можете мне поверить.
— Вы говорите с ней? Как думаете, она что-нибудь слышит?
Медсестра вытянула губки и подула на кофе, глядя на Макалпина сквозь поднимающийся пар.
— Вообще-то люди в коме не отдают себе отчета в происходящем, но мы приносим малютку — на тот случай, если она слышит или чувствует. Хотя скорее всего у нее поврежден мозг и она не может ни слышать, ни видеть, ни говорить.
— Как раз то, что нужно для игры в пинбол,[1] — пробормотал Макалпин.
С каждым днем ее обоняние улучшалось. Она знала, что он курит. И пользуется одеколоном после бритья. Хороший запах.
И еще она чувствовала сладкий молочный запах, трогательное дыхание маленького создания, частичку ее самой, которая была совсем рядом, но так далеко. Ей так хотелось прижать к себе малышку, повозиться с ней, приласкать. Но для этого кто-то должен был поднять ребенка и передать ей.
Она подумала о полицейском с карими глазами, который сидел за дверью.
Кинстрей, владелец дома под номером 256А по Хайбор-роуд, был слепым горбуном. Он стоял в узком проеме приоткрытой двери, одетый в дырявую бежевую шерстяную кофту, одной рукой внимательно ощупывая визитную карточку, а другой прикрывая от солнца слезящиеся глаза.
— Зачем полиция?
Выяснилось, что Кинстрею нечего добавить к тому, что он сообщил ранее. Как истинный уроженец Глазго, он говорил на таком диалекте, что Макалпину невольно приходилось переводить услышанное. Что случилось с малышкой — это грех. Она была тихой, как говорят, красивой, но ему-то откуда знать? За квартиру заплатила вперед.
— А на какой срок?
— До конца июля. Заплатила сразу, как только въехала. Не спорила, когда я предупредил, что если съедет раньше, то денег не верну.
— И давно она уже здесь?
— Несколько месяцев, — пожал плечами горбун.
— Сколько именно? Послушайте, меня не интересует, сколько она заплатила, но мне надо знать, когда она въехала.
— В апреле. Четыре месяца.
— А вы знали, что она беременна?
— Если бы знал, на порог бы не пустил. Одни неприятности. Узнал позже. — Он с негодованием засопел.
— А вы не спросили, как ее зовут?
— Не спросил, а сама не говорила. Заплатила наличными. Рекомендации не нужны, вопросов не задаю. Закона не нарушаю.
Макалпин подумал, что наверняка такой закон существует, но решил эту тему не развивать.
— И никаких посетителей?
— А откуда мне знать, сынок? Ее комната была наверху, с отдельным звонком. Приходила и уходила когда хотела.
— Но ведь вы же виделись… в смысле — встречались с ней хотя бы изредка? — Макалпин не терял надежды. — Вы же как-то ее себе представляли? Высокой? Худой? Толстой? Умной?
Кинстрей задумался, высунув кончик языка.
— Стройная, молодая, двигалась легко, даже когда была с пузом. От нее хорошо пахло весенними цветами. Вежливая… — Он вздохнул.
— Местная?
— Это вряд ли, сынок. Она была вежливой, но вроде как подбирала слова, понимаешь? Не то чтобы заносилась, а вежливая, как леди. Хорошее воспитание — вот что. — В подтверждение своих слов он кивнул, явно довольный, что смог так удачно выразиться.
— А сколько вы уже сами здесь живете, мистер Кинстрей? В этом доме? — поинтересовался Макалпин.
— Тридцать два года. Вроде того.
— А вы можете по акценту определить, откуда она?
Кинстрей улыбнулся, и на лице неожиданно промелькнуло лукавое выражение.
— Западный английский, она слишком хорошо на нем говорила.
— Понимаю, о чем вы. Вы не будете возражать, если я тут осмотрюсь? — Макалпин старался аккуратно подбирать слова — его посещение все-таки не было официальным.
— Делайте что хотите. Ваши ребята уже много чего увезли. Я предупредил, что в конце месяца все вещи из ее комнаты отправятся на помойку, если, конечно, никто за ними не явится. Кошмар какой-то. — Он недовольно сморщился, нащупывая дверную ручку. — Просто ужас.
Здание было высоким, узким, обшарпанным, темным и неприятно тихим. Пока Макалпин поднимался, дверь одной из комнат на третьем этаже открылась и, выпустив кого-то, тут же захлопнулась. Макалпин увидел молодого парня. Это был типичный образец мужской половины уроженцев Глазго: грязные волосы, телосложение свидетельствует о плохом питании, чуть за двадцать, шарахается от собственной тени.
— Одну минуту, — остановил его Макалпин, когда тот попытался прошмыгнуть вниз. — Номер двенадцать «А» на пятом этаже — вы знали эту девушку?
Юноша нервно улыбнулся, обнажив желтоватые зубы.
— Так как? — повторил он.
— Нет-нет… Я ничего не знаю. Она никогда не разговаривала со мной, но если мы сталкивались на лестнице, то могла улыбнуться. Это все.
Нет, парень не был уроженцем Глазго — он произносил слова нараспев, так, как говорят горцы на севере Шотландии.
— Она была красивой?
Вновь показались крысиные зубы, а тонкие пальцы еще сильнее сжали книгу в кожаном переплете. Макалпин узнал Библию. В глазах юноши промелькнуло сострадание, а взгляд метнулся на книгу, золотой корешок которой он нервно теребил.
— Я ничего не знаю.
Макалпин собирался спросить, не был ли он тоже слепым, но юноша отступил назад, слегка поклонившись, и повернулся, явно намереваясь продолжить путь.
— Прошу меня извинить, но я опаздываю на лекцию.
— Но вы знаете, что с ней произошло? В воскресенье? Вечером двадцать шестого июня? Вы помните…
— Извините, ничем не могу помочь. — В голубых глазах появилась тревога и даже вина.
— Послушайте, только один вопрос. — Макалпин свесился с перил. — Из каких она мест, по-вашему?
Юноша остановился и пожал плечами:
— Понятия не имею. Но она точно была не местной — я видел у нее в руках карту города. — Он вздохнул. — Мне очень жаль, но я действительно с ней не разговаривал.
И ушел, унося с собой чувство вины.
Добравшись до верхней площадки, Макалпин остановился у единственного на этаже туалета и закурил, ковыряя носком потрескавшиеся терракотовые плитки на полу. Застоявшийся запах мочи проникал на лестницу. Он постарался представить, как ее миниатюрные ножки шагали туда, и не мог. Он глубоко затянулся и выпустил облако дыма, чтобы хоть как-то перебить запах.
Дверь в комнату 12A легко открылась с помощью ногтя, и сначала Макалпин просто оглядел помещение, в котором, похоже, ничего не менялось с начала семидесятых. Потолок с трещинами. Маленькие рисунки, прикрепленные булавками к стене у кровати, чуть подрагивали, и казалось, что за ними кто-то есть, но его просто не видно. Воздух затхлый и сырой, а холод уже давно стал неотъемлемой частью интерьера. Макалпин раздавил окурок и глубоко вздохнул. Осматривать вещи покойного — это одно. Здесь был совсем другой случай.
Узкая одноместная кровать с белым подголовником. Постельное белье, снятое при обыске, валялось рядом, матрас продавлен.
Все было выдержано в коричневых или бежевых тонах, навевавших уныние. Его начало знобить. Он не мог себе представить, как ее изящные ножки ходили по этому грязному ковру, по облупившейся плитке холодной площадки — к вонючему туалету. Он вообще не мог ее представить в таком месте. Здесь все было не так.
Внезапно он почувствовал какой-то запах, открыл дверцу холодильника и тут же захлопнул. Оплата на счетчике холодильника кончилась, и он отключился, позволив плесени развязать настоящую бактериологическую войну. Набрав побольше воздуха и задержав дыхание, он опять открыл холодильник и осмотрел содержимое. Ничего необычного, но целый ботанический сад в лотке для овощей и фруктов предполагал здоровую диету. Еще одна нестыковка.
Под раковиной он обнаружил отбеливатель, тряпки, металлическую мочалку, жидкость для мытья посуды и пару резиновых перчаток. Он проверил сливное отверстие, засунул туда палец. Он стал черным от пепла сгоревшей бумаги. Через пару минут кольцо, соединяющее двойное колено, было снято, и пластиковая миска под мойкой наполнилась тягучей, темной от чернил водой. Хотя прошло почти две недели, запах сгоревшей бумаги сохранился. Аккуратно, будто золотоискатель, он слил воду из миски и был вознагражден двумя крошечными кусочками несгоревшей белой бумаги. Бумага плотная, не гигроскопичная и с одной стороны глянцевая. Остатки фотографии, возможно, даже не одной. Выпрямившись, он посмотрел на перепачканные руки. Зачем, если она собиралась вернуться?
