Каро Рэмси - Распятие невинных
Он сидел в кресле, положив ногу на ногу, и раскачивал ее все сильнее, будто старался догнать скачущие мысли. Он чувствовал, как его охватывает возбуждение: наблюдение уступило место сыску. От кого она скрывалась? Кто ее выследил? И как? До него внезапно дошло, что старший детектив Грэхэм считал, что в этой истории далеко не все так просто, поэтому и подключил к делу его, своего лучшего ученика, прекрасно зная, что тот обязательно проглотит наживку. Макалпин мысленно улыбнулся.
Ну что же, они вдвоем будут играть в эту игру.
Но только старший инспектор Грэхэм напрасно считал, что у него все козыри.
Из палаты вышла рыжеволосая медсестра, на этот раз во всем белом. Макалпин заглянул через ее плечо в палату, успев заметить изящную загорелую ногу на простыне. Он был поражен. Он никак не ожидал, что жертва окажется такой молодой и стройной. Прежде чем дверь закрылась, увиденная картина прочно запечатлелась в его памяти.
Когда она проснулась в четвертый раз, к ней сразу кто-то подошел, о чем она догадалась по скрипу обуви.
— Просто расслабьтесь, милая.
Холодная жидкость попала в уголок рта, стекая каплями по натянутой коже. Она приподняла голову, прося еще, чувствуя, как на губах трескается кожа, и увидела тень, которая наклонилась, а потом выпрямилась. И кто-то произнес:
— Сегодня она так сделала уже во второй раз. — И добавил: — Прошло две недели, и подача кислорода наконец нормализовалась.
Трубка во рту дернулась, и голос удалился. А затем вернулся, но стал громче.
— С вашей дочерью все в порядке, дорогая. Сейчас она в отделении для новорожденных, но скоро мы ее принесем…
И голос погрубее:
— А чего от нее хотят полицейские?
— Допросить, думаю. Не сама же она себе это устроила.
— И что она им может сказать в таком состоянии?
С ней остался первый голос, своей монотонностью не дававший ей сосредоточиться. Она видела себя со стороны, как будто на киноэкране: вот она закрывает дверь и спускается по ступенькам с сумкой в руках, вот опирается на перила, потом начинаются схватки…
И?..
На улице, во время падения…
Ее кожа нестерпимо горит, веки прожжены насквозь, боль в глазах, мир чернеет.
И затем — ничего.
По характерному скрипу обуви Макалпин узнал рыжеволосую медсестру, которая пришла к нему с чашкой чая. Он взял блюдце слишком резко и слегка расплескал жидкость — брызги попали на белый халат.
— Извините, — произнес он, поднявшись, и улыбнулся: он знал, как использовать свои сильные стороны. — Кто-нибудь звонил по ее поводу? Справлялся о ней? Были посетители?
— Нет. Никто. Сразу пришел больничный капеллан, а потом несколько раз заходил его помощник, проведать ее и младенца. Это обычная практика.
— И кто же она такая? Что вы думаете?
— А разве не вы должны это выяснить? — Ее бровь кокетливо изогнулась.
— Ну, у вас наверняка есть свои соображения. — Он снова улыбнулся.
— У нее нет лица, — ответила сестра уже без всякого кокетства, и Макалпин перестал улыбаться.
— А когда ее привезли? Неужели при ней ничего не было, даже номера телефона, куда позвонить, если что? — Он пустил в ход все свое обаяние.
— Когда ее привезли, было мое дежурство, и при ней была только сумка с ночными принадлежностями. Там не было ничего, что могло бы о ней рассказать. — И добавила, увидев разочарование на его лице: — Честно.
— Но хоть имя-то ее известно?
— Мы дали ей номер. Ее привезли со схватками, и мы сразу направили ее в родильное отделение. Около полуночи родилась девочка. Сейчас мы привезли новорожденную к ней.
Не в силах представить, кто на такое способен, он залпом выпил чай и вернул чашку медсестре.
Беременной? Кислотой в лицо? Его передернуло от такой жестокости.
Струящийся по венам морфий разносил тепло, и ей казалось, что боль машет рукой на прощание, удаляясь навсегда. Ее чувства обострились настолько, что она слышала, как в соседней комнате из крана капает вода, различала звуки нескольких телефонов, звонивших на посту дежурного в конце коридора. Она слышала, как полицейский у входа в палату размешивает сахар, постукивая ложкой о край чашки. Она слышала, как рядом дышит ее дочь.
Вдох… Выдох… Вдох… Выдох…
Она могла слушать это вечно.
В палате обсуждали полицейского. Того самого, что был за дверью.
— А он очень даже ничего, хоть и не вышел ростом. Большие добрые карие глаза, как озера…
— Со сточными водами? — съязвил голос постарше.
— И у него нет подружки, — последовал короткий смешок. — Могу поспорить, что у нас будет свидание еще до конца недели.
— Он слишком красив, чтобы быть хорошим, — предупредила та, что постарше. — Смотри, а то наплачешься!
Скрип открывающейся двери, стук закрывающейся, наступившая тишина.
Она представила его лицо, благородное и красивое, темнокарие глаза, каштановые волосы: попробовала ему улыбнуться, но он растворился в облаке морфия.
В больнице между двумя и тремя часами дня был тихий час. Он напомнил Макалпину ночное дежурство в участке. В тишине коридора часы тикали угрожающе громко, и было слышно даже музыку из радиоприемника на посту дежурной медсестры, хотя она убавила звук до минимума. Он приходил сюда уже четыре дня, и сейчас, чтобы занять себя хоть чем-нибудь, решил спуститься на нижний этаж, к автомату за кофе.
Дверь палаты интенсивной терапии открылась, в коридор вышли медсестры — рыжеволосая и еще одна, постарше, и направились в комнату отдыха.
Макалпин тоже зашел туда. Погрузившись в свои мысли, не спеша потягивал отвратительный кофе. Он никак не мог понять, что именно не давало ему покоя. Смяв и выбросив бумажный стаканчик, он услышал тихое поскрипывание. Дверь в палату была приоткрыта и от сквозняка слегка двигалась.
Он огляделся. Коридор был пуст, и на него никто не обращал внимания. Медсестра постарше разговаривала по телефону, а рыжеволосая ногтем что-то соскребала со своего колена.
Он вышел. Решившись, взялся за ручку двери.
Палата была настоящей усыпальницей — темная тишина. Он огляделся, давая глазам время привыкнуть. Здесь было свежо, и он ощутил запах морской соли — не то что спертость и духота в комнате матери. В тусклом свете он разглядел в углу детский инкубатор, пустой и застланный одеялом. Похоже, ребенка забрали, чтобы перепеленать.
Она лежала словно в саркофаге, только живот тихонько поднимался и опускался в такт работающему аппарату искусственного дыхания. Он не мог отвести от нее глаз: марля на лице, жуткая маска с пятнами крови, которые напоминали бабочек, угодивших в паутину. Он знал, что незнакомка была прекрасна.
Он отошел, глубоко вздохнул и перекрестился.
В голубоватом свете ее ноги казались холодными. Он осторожно приподнял каждую ногу за пятку и расправил под ними простыню. Красивые изящные ступни с аккуратными пальчиками, ступни танцовщицы, казавшиеся такими хрупкими в его руках. И они замерзли. Он осторожно провел пальцем по голубой жилке на подошве и тихонько помассировал подушечки пальцев.
Ее сон постепенно отступал. Она лежала, прислушиваясь к тишине и дыханию у своей кровати, и знала, что ее разглядывают. Она привыкла к вниманию мужчин и чувствовала, что сейчас здесь мужчина.
Она услышала глубокий вздох и почувствовала прикосновение к ступне. Она ждала укола, но его не последовало, а было осторожное движение. Медленное и успокаивающее. Кто-то взял ее за пятку, твердо, но при этом нежно, почти любовно…
— Вам нельзя здесь находиться! — Рыжеволосая медсестра стояла с видом хозяйки, в чьи владения бесцеремонно вторглись. — Вы можете занести инфекцию. — И добавила уже тише: — Хотя какая ей разница?..
— Вы думаете, что она не выкарабкается? — спросил Макалпин. — Но почему? Задето только лицо!
— Лицо, шея, руки, живот. — Голос медсестры смягчился. Она подошла к кровати и накрыла ноги пациентки желтым одеялом. — Бедняжка. Беременной лежать в луже кислоты! А та прожигает насквозь. Пойдемте, — позвала она, кивнув на смежную комнату, где стоял еще один чайник. Он последовал за ней. — Большое значение имеет глубина ожога. Вы знаете, что тело человека состоит в основном из воды? Если лишить его кожи, а с ней случилось именно так, влага покидает организм, что приводит к обезвоживанию и, соответственно, поражению основных органов. Мы ничем не можем ей помочь, остается только ждать. — Она достала две чашки.
— Но если с ней действительно все так плохо, то зачем ее связывать? Не сбежит же она? — спросил Макалпин.
Медсестра вздохнула и наклонила голову, будто соображая, как объяснить очевидную вещь не особо смышленому ребенку.
— Она инстинктивно будет пытаться сорвать с себя одежду, что увеличит риск попадания инфекции, так что она привязана для своей же пользы.
