Дик Френсис - Напролом
– У вас будет в лучшем случае секунд десять, – предупредила она. Леггат сразу поймет, что вы не тот, за кого себя выдаете. Наш редактор родом из Йоркшира, и по его говору это до сих пор заметно.
Я кивнул.
Роза сняла трубку городского телефона и набрала номер "Знамени", который знала наизусть. После минутного вранья, которое сделало бы честь любому ирландцу, она молча передала трубку мне.
– Привет, Мартин, – неприветливо сказали в трубке. – Что случилось?
– Оуэн Уаттс оставил свои кредитные карточки в саду Бобби Аллардека, – медленно и отчетливо произнес я.
– Чего? Не понял... – в трубке наступило молчание. – Это кто?
– Джей Эрскин, – продолжал я, – оставил там же свой пропуск в пресс-клуб. Куда мне следует доложить об этих потерянных вещах? В профсоюз журналистов, в полицию или моему депутату парламента?
– Кто это? – повторил Леггат.
– Я говорю из редакции "Глашатая". Либо вы согласитесь принять меня у себя в офисе, либо в "Глашатае" появится новая сенсационная публикация.
Наступило долгое молчание. Я ждал. Потом Леггат сказал:
– Я вам перезвоню. Дайте ваш номер.
– Нет, – сказал я.
– Теперь или никогда.
На этот раз пауза была значительно короче.
– Хорошо. Подойдете на проходную. Скажете, что вы из "Глашатая".
– Сейчас буду.
Не успел я договорить, как он швырнул трубку. Роза смотрела на меня так, словно сомневалась, все ли у меня дома.
– С редакторами так не разговаривают, – указала она.
– Ну я же на него не работаю. И, знаете, за свою жизнь я научился не бояться людей. Лошадей я отродясь не боялся, но с людьми как-то сложнее.
– Люди опаснее, – серьезно сказала она.
– Да, конечно. Но мягкостью от Леггата ничего не добьешься.
– А чего вы хотите? – спросила она. – И что это за сенсация, которую вы обещали сообщить "Глашатаю"?
– Да ничего особенного. Просто кое-какие грязные подробности о способах, которыми "Знамя" добывало сведения об Аллардеке для "Частной жизни".
Она пожала плечами.
– Вряд ли мы бы это напечатали.
– Может быть. А есть ли что-то такое, перед чем остановится репортер, ищущий сенсации?
– Нет. Он залезет на Эверест и в сточную канаву, пойдет под пули, куда угодно – лишь бы там пахло скандалом. Мне в свое время самой пришлось повоевать и с врачами-шарлатанами, и с коррумпированными муниципалитетами, и со всякими сумасшедшими сектами. Я видела куда больше грязи, голода, нищеты, трагедий, чем мне хотелось бы. Мне приходилось просиживать ночи с родителями убитых детей, я была в поселке спасателей и видела их вдов... А теперь какой-то дурак хочет, чтобы я сидела в золоченом креслице и сюсюкала над тем, какие юбки носят теперь в Париже! Я никогда не была дамской журналисткой и не собираюсь становиться ею теперь, черт возьми!
Она остановилась, неловко улыбнулась.
– Это все мой проклятый феминизм, извините.
– Скажите, что не возьметесь за это, и дело с концом, – посоветовал я. – Если это понижение в должности, откажитесь. Вы для этого достаточно известны. Никто не ожидает, что вы будете писать о моде. И, честно говоря, по-моему, вам и не стоит этого делать.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Нет, конечно, меня не выкинут, но этот новичок – шовинист, и жизнь при нем станет куда сложнее.
– Ничего, – сказал я, – у вас есть имя. Покажите свои знаменитые ядовитые зубы. Небольшая толика яду может творить чудеса.
Она встала, потянулась, положила руки на свои бедра, стянутые тяжелым поясом. Вид у нее был как у амазонки, собравшейся на битву, но я по-прежнему чувствовал внутреннюю нерешительность. Я тоже встал – мы были почти одного роста – и поцеловал ее в щеку.
– Братский поцелуй! – сухо сказала она. – И это все?
– Но вы ведь этого и хотели, не правда ли?
– Да, – ответила она, слегка удивленная. – Вы правы, черт возьми!
Здание редакции "Ежедневного знамени", расположенное неподалеку от "Глашатая", то ли было выстроено значительно позднее, то ли переделано в соответствии с ультрасовременными весами.
В фойе красовался фонтан, под потолком висели светильники, состоящие из вертикальных стеклянных трубочек, испускавших свет из нижнего конца. Мраморный пол, футуристские диваны и стол охраны, за которым сидели четверо широкоплечих парней в устрашающего вида униформе.
Я сказал одному из них, что пришел из "Глашатая" и мне нужен мистер Леггат, побаиваясь, что сейчас меня вышвырнут на улицу пинком под зад. Но этого не случилось. Охранник сверился со списком, лежавшим у него на столе, и направил меня наверх с тем же отсутствием интереса, какое я встретил на более дружелюбной территории.
Наверху тоже все было не так, как в "Глашатае". Стены, выкрашенные в оранжевый цвет с красными пятнами, ярко-зеленые пластиковые столы, агрессивно-оранжевый палас с красными зигзагами. Неудивительно, что у них слово "ярость" на каждой странице.
В кабинет Сэма Леггата вела дверь матового стекла, на которой было крупными белыми курсивными буквами написано: "Редактор". Пониже такими же буквами помельче предлагалось позвонить и подождать.
Я нажал кнопку звонка и стал ждать. Вскоре дверь зажужжала и отворилась на несколько дюймов. Может, Сэм Леггат и не носил бронежилета, но, тем не менее, меры предосторожности, предпринятые им против нежеланных посетителей, были впечатляющими. Я отворил дверь, и передо мной предстал еще один образчик дурного вкуса: черный пластиковый стол, красные обои с геометрическим узором, зеленый ковер в крапинку. Если бы мне пришлось работать в такой обстановке, я бы, наверно, взбесился.
В кабинете было двое мужчин без пиджаков, которых эта "радуга", видимо, не смущала. Один – коренастый коротышка с волосами песочного цвета, другой – повыше, сутулый, очкастый, начинающий лысеть. Обоим было под пятьдесят. В углу сидел третий человек, помоложе, в пиджаке. Он больше молчал и слушал.
– Мистер Леггат? – осведомился я.
– Я Леггат, – отозвался коротышка с песочными волосами. – У вас пять минут. – Он кивнул в сторону того, что был повыше.
– Это Таг Танни, ответственный за "Частную жизнь". А это мистер Ивенс, наш юрист. Так кто вы такой и что вам надо?
Таг Танни щелкнул пальцами.
– Я знаю, кто он такой, – сказал он. Он порылся в памяти и нашел мое имя. – Филдинг. Жокей-чемпион.
Я кивнул, и, как мне показалось, все трое расслабились. Правда, в облике Леггата по-прежнему был заметен задиристый вызов, но, по-видимому, не более, чем того требовали его положение и текущие обстоятельства. По крайней мере, он не пытался давить на меня.
– Что вам надо? – повторил Леггат, но уже без того напряжения, которое звучало в его голосе, когда я вошел. Мне пришло в голову, что они, с их страстью ко всяческим шпионским штучкам, наверняка записывают наш разговор и что где-то в комнате наверняка спрятан микрофон.
Поэтому я решил держаться начеку и сдержанно ответил:
– Я пришел, чтобы договориться о возвращении имущества двух ваших журналистов, Оуэна Уаттса и Джея Эрскина.
– Ну так верните его! – отрывисто бросил Леггат.
– С удовольствием, – сказал я, – если вы объясните мне, почему они в час ночи лезли по приставной лестнице на крышу дома Бобби Аллардека.
– А вам какое дело?
– Понимаете ли, мы застали их с устройством для прослушивания телефонных разговоров. На лестнице, с инструментами, в том месте, где к дому Аллардека подходит телефонный провод. Что они там делали?
Наступило молчание. Потом Танни снова щелкнул пальцами.
– Он шурин Бобби Аллардека. Брат миссис Аллардек.
– Совершенно верно, – сказал я. – Сегодня ночью я ночевал у них, когда ваши люди вломились в дом.
– Они никуда не вламывались, – сказал Леггат. – Наоборот, насколько я понимаю, их жестоко избили. Вообще-то этого Аллардека следовало бы привлечь к суду...
– Мы их приняли за воров. А что бы вы подумали, если бы в глухую ночь застали у своего дома людей, которые лезут на крышу по приставной лестнице?
Мы обнаружили, что они охотились не за столовым серебром, только когда они уже убежали.
– Обнаружили? Как это вы "обнаружили"?
– Они оставили свои пиджаки, в которых были кредитные карточки и прочее добро с их именами и так далее.
– И вы предлагаете вернуть все это.
– Естественно. Но мне хотелось бы получить разумное объяснение того, почему они вообще туда явились. Подслушивание телефонных разговоров – дело незаконное, а мы застали их, когда они снимали "жучок", простоявший там как минимум недели две, если верить телефонисту, который побывал у нас сегодня утром и снял его.
Они ничего не сказали, только выжидали.
– Ваша газета, – продолжал я, – развязала неоправданную и приносящую большой ущерб кампанию против Бобби Аллардека, используя информацию, добытую незаконными методами. Объясните почему.
Они ничего не сказали.
– Мистер Леггат, вам было отправлено заказное письмо, содержащее доказательства того, что всем кредиторам Бобби Аллардека уплачено и он не находится на грани разорения. Почему вы не попытались исправить ущерб, который причинили ему и моей сестре? Почему вы не напечатали на видном месте под рубрикой "Частная жизнь" извинения за не правильное освещение положения дел?
