Рут Ренделл - Убийство в стиле "психо"
– Ничего подобного, – заметила Дора. – Я сказала только, что нужно серьезно все обдумать.
– Я это и сделала, серьезно поговорила с Недом… с моим другом. Он адвокат. Между прочим, эта история сильно подпортила наши отношения.
Мальчики ушли на кухню, тихонько закрыли за собой дверь. Теперь Сильвия могла дать волю чувствам.
– Будь ты сама по себе, тогда другое дело! Можешь сколько угодно твердить о своей невиновности, ругать правительство за нарушение международных договоров. Хочешь – не плати штраф и садись в тюрьму.
– Подожди, – прервал ее Вексфорд. – Шейла, это правда?
– Я обязана это сделать. Иначе какой смысл?
– Но за тобой стоит семья! – Возмущенная Сильвия повернулась к отцу. – Она не думает о нас. Ее волнует только собственная персона. Все знают, что она твоя дочь. А теперь она хочет отправиться в тюрьму. Демократии ей захотелось. Пусть голосует, как нужно. Желаешь поменять правительство – проголосуй против нынешнего.
– Это просто бред, – устало проговорила Шейла. – Будь у тебя хоть сто голосов, ты ничего не изменишь. Каждый член парламента – это шестнадцать тысяч голосов.
Но Сильвия и слышать ничего не хотела.
– Самое ужасное, что она все это выложит на суде, и эти люди снова попытаются взорвать ее. В прошлый раз чуть не погиб отец. В следующий раз они ее достанут. Или, еще того хуже, достанут моих детей!
Вексфорд вздохнул.
– Я тут выпил шнапса с одной знакомой леди, – он подмигнул Доре. – Жаль, что не прихватил с собой бутылочку.
Господи, как несправедливо, что одну дочь я люблю больше другой, подумал Вексфорд.
– Ты должна делать то, что считаешь нужным, – сказал он Шейле.
Но когда Вексфорд отправился на кухню за пивом, то по пути мягко погладил Сильвию по плечу.
Наконец все успокоились. Сильвия отправилась домой с мальчиками, готовить ужин, а Шейла с родителями решили сходить в ресторан. В этой «жесткой конуре», как выразилась Дора, они чувствовали себя неуютно. По дороге Шейла рассказала про Неда, который дрожал за свое положение в обществе и скрывал их отношения. Но она так и не объяснила, что у него за «положение», а Вексфорд из деликатности не спросил.
– Мир – это прекрасно, – заявила Шейла. – Все хотят жить в мире. Но тогда почему с борцами за мир обращаются как с преступниками?
На обратном пути они проехали мимо полицейского участка, и Вексфорд заметил, что в одной из комнат для допросов горит свет. Он представил, как Бёрден сейчас мучается с Клиффордом Сандерсом, и у него сжалось сердце. Как теперь смотреть Майку в глаза? Что же делать? – с горечью подумал Вексфорд.
Бёрден не планировал на выходных вызывать Клиффорда. Он собирался «отозвать собак», дать ему передышку. Насчет собак – это слова Дженни. Бёрден за это сильно разозлился на жену. И пожалел, что рассказал ей. Он постоянно нарушал главное правило: оставлять работу за порогом. Когда Дженни его обидела, он сказал:
– Я уже слышал эту сентиментальную чушь от шефа.
Дома он обычно называл Вексфорда «Регом», но сейчас был слишком зол на него. У Бёрдена старомодные взгляды, словно у героини викторианского романа, которая зовет жениха Вильямом, но стоит помолвке разорваться, из Вильяма тот превращается в «мистера Джонса».
– Не понимаю жалости к убийцам, – заявил он. – Лучше подумайте о жертвах.
– Ты уже говорил об этом, – не слишком любезно ответила Дженни.
Ну все, с него хватит. После обеда он поехал в участок, отправив Арчболда за Клиффордом. На этот раз Бёрден выбрал для допроса другую комнату, окна которой выходили на Хай-стрит. На полу там темно-коричневая, выцветшая местами плитка («цвет пожилого спаниеля», как выразился Вексфорд), из мебели – два стула и обитый металлом стол с пластиковой крышкой в черно-коричневую клетку.
Клиффорд впервые заговорил первым, смиренным, но довольным тоном:
– Я знал, что вы захотите меня видеть. Я даже не стал включать телевизор. Какой смысл, ведь я все равно уеду. Мама тоже знала, она видела, как я жду звонка в дверь.
– Она тоже спрашивала вас об этом, Клифф?
И снова Бёрден заметил, насколько Клиффорд похож на школьника-переростка. Серые, хорошо отутюженные фланелевые брюки с отворотами, серая рубашка (уж не потому ли, что ее можно не менять два или три дня?). Полосатый галстук и серый, ручной вязки, пуловер с острым вырезом. Пуловер связан обычной «резинкой», но горловина выполнена неаккуратно, чувствуется рука миссис Сандерс. Эта женщина берется за все подряд, но ни в чем не добивается совершенства.
– Я решил сказать вам всю правду и ничего не скрывать. – Лицо Клиффорда, как и всегда, было непроницаемо, даже когда он произносил эти отчаянные слова. – Надеюсь, вы мне поверите. Знаете, она говорит, что меня не просто так каждый день таскают на допросы. Значит, я такой человек.
– Какой человек, Клифф?
– Способный на убийство.
– Значит, ваша мать все знает и считает вас виновным?
– Если это неправда – как она может знать? – педантично поправил Клиффорд. – Скорее, это подозрительность. Она просто говорит, что я такой человек, а не то, что я убил кого-то. – Клиффорд искоса взглянул на Бёрдена. – Может, я действительно способен убить? Пока не попробуешь, все равно не узнаешь.
Странный, безумный взгляд. Но это Бёрден понял позднее.
– Расскажите мне об этом человеке, Клифф.
– Человек, о котором мы говорим, несчастлив. Ему повсюду мерещится угроза. Ему хочется убежать, попробовать лучшей жизни, но он может укрыться только в собственных фантазиях. Он похож на крысу в клетке. Знаете, есть такой психологический эксперимент: дверцу клетки открывают, но перегораживают куском стекла. Крыса рвется наружу и натыкается на стекло. А когда стекло убирают, крыса перестает бороться, потому что ей было слишком больно.
– Вы описываете себя?
Клиффорд кивнул.
– Наши беседы помогли мне узнать себя даже больше, чем Серж. – Клиффорд пристально посмотрел в глаза Бёрдену. – Вам бы работать психотерапевтом, – он издал какой-то ненормальный смешок. – Я думал, вы глупый. А теперь вижу, что ошибался. Вы словно убрали во мне какие-то стены.
Бёрден не понимал Клиффорда. И, как большинству людей, ему не нравилось, что его назвали глупым, хотя тут же опровергли это. Бёрдену показалось, что Клиффорд будет откровеннее наедине с ним, поэтому отправил Арчболда за кофе. Клиффорд снова улыбнулся, неприятно, безрадостно.
– Вы все записываете?
– Да.
– Вот и хорошо. Вы показали мне, на что я способен. Это страшно. Ведь я не крыса и понимаю, что не смогу продавить невидимую стену. Но я могу заставить это сделать человека, который построил ее. – Он помолчал и опять улыбнулся, вернее, оскалился. – Додо. Большая птица. Но она не большая, она маленькая, с коготками и клювом, и все время клюет, клюет. Знаете, по ночам я открываю глаза и думаю, на что способен теперь. Мне хочется сесть в постели и кричать. Но я не могу, боюсь ее разбудить.
– Да, – сказал Бёрден, – я понимаю.
Он постарался не обращать внимания на возникшее внезапно чувство, что зашел слишком далеко, и с опаской спросил:
– И на что вы способны?
Клиффорд молчал. Вернулся Арчболд с кофе. Бёрден подал ему знак, и тот ушел.
– В моем возрасте мать уже не нужна, – продолжил Клиффорд. – Но я во многом завишу от нее.
– Расскажите об этом.
Но Клиффорд начал издалека:
– Сначала я хотел бы рассказать о себе. Про свою жизнь. Вы не против?
Впервые Бёрден почувствовал не то чтобы страх, – он никогда не признался бы в этом даже себе, – но какое-то смутное беспокойство, напряжение, невольный холодок оттого, что он наедине с сумасшедшим. И тем не менее произнес:
– Рассказывайте.
– Когда я был совсем маленьким, – мечтательно произнес Клиффорд, – мы жили с родителями отца. Сандерсы построили этот дом в конце восемнадцатого века. Потом дедушка умер, и мои родители разошлись. Отец просто ушел, и только потом они развелись. С нами осталась бабушка. Но мать отправила ее в дом престарелых и убрала на чердак все вещи, которые напоминали ей об отце и о Сандерсах вообще. Мебель, постельное белье, хрусталь – все. Из мебели у нас остались только стол и два стула. Мы спали на матрасах. Все ковры, удобные кресла она затащила наверх и заперла. Мы ни с кем не общались, у нас не было друзей. Она даже не хотела отправлять меня в школу. Можете себе представить, Додо собиралась учить меня самостоятельно! До замужества она была горничной, уборщицей. Что она могла мне дать? И ее заставили отправить меня в школу. Каждый день она меня отводила и забирала. Мы ходили пешком, три мили туда, три обратно. Знаете, что она говорила, если я начинал жаловаться? Что посадит меня в коляску. Но мне уже было шесть лет. Это было стыдно, я не хотел, чтобы надо мной смеялись. Я не знал, что могу ездить в школу на автобусе, она не хотела. Только через два года я узнал про автобус и тогда стал ездить на нем. Когда она решала наказать меня, то не била, а запирала на чердаке среди всей этой мебели.
