Карин Альвтеген - Тень
Она протянула руку и показала вытатуированные цифры.
— Маму застрелили, как только она вышла из поезда. А нам с сестрой удалось прожить за колючей проволокой три года. Она умерла от истощения в самом конце войны.
Аксель не знал, что сказать.
— Мне трудно найти слова. Кроме, разумеется, слов соболезнования.
— Спасибо.
Какое-то время они оба молчали. Халина потушила сигарету.
Вечер был в самом разгаре.
— Зло, которое я видела в лагере, понять нельзя. Невозможно осознать, что люди могут так себя вести, что такое вообще может происходить. Но я знаю одно — многие из тех, кто работал в лагере, верили, что они делают доброе дело, и не считали себя злодеями.
Они полагались на свои убеждения и думали, что тем, кто принимает решения и отдает приказы, известна высшая истина. Но кто определяет, где добро, а где зло? И с какой стороны надо смотреть, чтобы увидеть правду?
Аксель наполнил бокалы вином.
— Может, для этого нужно попытаться увидеть происходящее глазами своего противника?
Халина усмехнулась.
— А вы думаете, люди на это способны? Если бы это было так, мир был бы другим.
— Вопрос был о том, кто из персонажей вашей истории больше виноват.
Халина подняла было бокал, но вернула его на место, так и не отпив.
— Мне кажется, что самую большую опасность для общества представляют люди, которые перекладывают свою ответственность на других и перестают думать и действовать сами.
Взяв салфетку, она обвела кружком дом Улофа. И несколько раз перечеркнула его крест-накрест.
— Каждый, кто знает, что происходит, считает, что это неправильно, и все равно ничего не предпринимает, — разве он не вершит зло? К примеру, вы в Швеции из страха за собственную шкуру пропустили немцев и даже кормили их солдат в пути. А ваш король писал письма Гитлеру, поздравляя его с победами на Восточном фронте. И все ваши банки и компании продолжали совершать сделки с нацистами и заработали огромные деньги, так за это и не ответив. Разве это не зло? Взять хоть «Эншильда банкен», который, как известно, скупил ценные бумаги, украденные нацистами у голландских евреев. В сорок первом году его исполнительного директора даже представили к ордену за заслуги перед немецким орлом. А эта награда была учреждена самим Гитлером, и давали ее только тем, кто оказал Третьему рейху особо выдающиеся услуги. Как вы думаете, скольких клиентов банка сейчас тревожит этот факт?
Или взять Хуго Босса. Он разрабатывал модели и шил офицерскую униформу СС. Но об этом они в своей рекламе не говорят.
Халина рисовала на салфетке маленькие кольца.
— Я была ребенком и каждый день ждала, что кто-то придет и спасет нас. Я была свято уверена, что, как только люди узнают о том, что происходит, они обязательно придут и освободят нас. И самое страшное было — понять, что очень многие давно знали о происходящем, но позволяли этому происходить и даже извлекали свою выгоду. А потом просто перешли на сторону победителей и зашагали дальше, как будто ничего не случилось.
Аксель слушал, как она, одинокая, больная и безразличная ко всему, приехала в Швецию на госпитальном судне «Принц Карл». Как первое время жила в санатории и постепенно возвращалась к жизни и как потом переехала к двоюродной бабушке, которой удалось бежать в Швецию всего за несколько дней до того, как все ее родные и близкие оказались за стенами Варшавского гетто.
— Только не подумайте, что в Швеции с распростертыми объятиями встречали тех, в чьих паспортах стояло J — «еврей». Бабушку ввезли в страну тайком на рыбацком баркасе, и она так и не рискнула зарегистрироваться здесь под своим настоящим именем. Мне не удалось уговорить ее сделать это, даже после того, как война закончилась. Бабушка умерла в конце пятидесятых от воспаления легких, потому что побоялась вовремя обратиться к врачу. А когда я в конце концов привела ее в больницу, было уже поздно.
Да, Аксель помнил решение, которое правительство приняло за год до начала войны. Тогда он был еще слишком молод и не понял всего цинизма этого постановления. Иностранца следовало выслать, если имелось подозрение, что он покинул свою страну навсегда. Одновременно в Германии действовал закон, по которому еврей получал право покинуть страну только при условии, что никогда больше туда не вернется. Для получения вида на жительство в Швеции иностранец обязан был предоставить гарантии своего финансового благополучия. Но эмигрирующие из Германии евреи не имели права вывозить из страны никакое имущество. Позиция Швеции была очевидна. Въезд в страну больших масс беглых евреев необходимо ограничить. Потом началась война, и приток евреев практически полностью прекратился.
Халина сидела молча и теребила салфетку.
Ему хотелось накрыть ее руку своей, но он не решался.
— У вас есть в Швеции другие родственники?
Отрицательно покачав головой, она сделала глоток вина. Он изумленно смотрел на нее. Выжившая. Бесконечно прекрасная. В растерянности от происходящего он пытался подобрать слова и что-то сказать. Внезапно она переменила позу, словно желая отбросить от себя все, о чем только что рассказала, и переменить тему разговора.
— А знаете, этот тест давали многим людям. И почти никто не считал Эву виноватой.
— Ну да, ведь она скорее жертвует собой. Все, что она делает, она делает не ради себя.
— Но вот что интересно. Если назвать героиню не Эвой, а как-нибудь иначе, иностранным именем, результаты получаются совсем другими. Я не помню процентное соотношение, но очень многим вдруг начинает казаться, что именно она совершила самую большую ошибку.
— Неужели такое возможно?
— Увы. Иностранное имя — это отнюдь не то, чем можно гордиться, я вас уверяю. Один издатель, которому я показала свои произведения и которому понравилось то, что я пишу, открыто сказал, что если я хочу издаваться, мне следует взять псевдоним.
— Это действительно правда?
Замолчав, она долго и внимательно смотрела на него.
Потом осторожно улыбнулась.
— А вы, пожалуй, слишком наивны для такого умного и просвещенного человека.
— Я не умнее других, слухи часто преувеличены.
Повисло молчание, но не тяжелое, а доверительное.
— И что, вы счастливы?
Улыбнувшись, он слегка задумался.
— Это зависит от того, что вы подразумеваете под счастьем.
Она чуть пожала плечами.
— Я полагаю, что человек счастлив, когда удовлетворен своей жизнью.
— Не знаю. А вы?
Изящным жестом она скрестила на груди руки.
— Вы никогда не отвечаете на вопросы, вы их все время возвращаете.
— Правда?
— Правда. Вам неприятно впускать кого-то в собственную жизнь?
— Иногда да.
Руки разомкнулись и снова сцепились — наклонившись вперед, она положила на них подбородок.
— Почему?
Ему давно не бросали вызов, и он забыл, как реагировать. Это было увлекательно и одновременно вызывало раздражение. Раздражение из-за того, что она пыталась подойти к нему угрожающе близко, а он привык, что люди держатся на почтительном расстоянии. А увлекало его то, что она на это отважилась. Она оказывала противодействие, с которым хотелось побороться.
— Теперь счастье считается демократическим правом, а то и обязанностью современного человека. Но, если ждешь слишком многого, рискуешь сильно разочароваться.
— То есть вы боитесь разочароваться?
Она все время улыбалась, словно дразнила его, не сводя с него глаз. Оба понимали, что происходит.
— Я не знаю. А вы не боитесь?
— Вы снова это сделали.
— Что?
— Вернули вопрос.
— Но я уже ответил.
Она сделала маленький глоток вина.
— Я где-то читала, что тот, кто слишком осторожен, на самом деле губит жизнь, которую хочет спасти.
Ее рука вдруг погладила его руку. Быстрое ласковое касание. Именно то, чего ему хотелось.
Никто не обращал на них внимания, все были заняты своими делами и разговорами.
В паху пульсировало, нужно было поправить брюки, которые вдруг стали тесны, но он не решался опустить руку. К нему так давно никто не прикасался, и он давно ни к кому не прикасался. Он думал, все чувства умерли, а они вдруг ожили. Проблеск прошлого.
— А вы? Вы счастливы с Торгни?
Она убрала руку.
— Торгни мой друг, но отнюдь не мой мужчина. Мы не вместе, если вас это интересует.
Он посмотрел в сторону Торгни. Тот спал на диване с открытым ртом.
— Он немного… мелковат, если так можно выразиться.
В следующее мгновение она посмотрела ему в глаза, и он почувствовал между бедер ее ногу.
— А мне больше нравятся глубокие воды.
Ватный шум в ушах. Окружавшие их люди исчезли. Ее нога там внизу, и ее грудь под туникой.
Все преграды исчезли. И муки творчества, и Алиса — все утратило важность. Он желал только одного. Цель находится на расстоянии вытянутой руки, по другую сторону стола. Почему он должен отказываться? Никто его за это не поблагодарит. Во всяком случае, уж точно не Алиса, которую он уже давно перестал интересовать как мужчина. Ради чего он должен отказываться?
