Мариша Пессл - Ночное кино

– А ты-то как умудрилась посмотреть «Дышать с королями»? – спросил я.

Нора зарегистрировалась на «Черной доске», нажала «Готово», и теперь мы ждали, загрузится ли наконец страница.

– Моэ Гулазар.

– Кто такой Моэ Гулазар?

– Мой лучший друг. – Она сдула прядку с лица. – Он был объездчик, жил дальше по коридору. Кордову обожал. У него были связи на черном рынке, и он как-то раз обменял все свои жокейские трофеи на коробку черных фильмов. То и дело устраивал тайные полуночные показы в комнате досуга. – Она посмотрела на меня. – Моэ был трехмерный.

– Широкий, высокий и глубокий?

Она потрясла головой:

– Говорил по-армянски, объезжал жеребцов и переодевался женщиной.

– И впрямь меры не знал.

– Когда переодевался, даже ты бы его принял за женщину.

– Отучаемся говорить за всех.

– Моэ считал, когда умрет он, вымрет целый редкий вид. «Я навеки один в своем роде и в клетке, и в дикой природе». Такой у него был гимн.

– И где теперь старина Моэ?

– В раю.

Она сказала это печально и уверенно, будто Моэ переехал на Бора-Бора.

– Умер от рака гортани, когда мне было пятнадцать. Дымил как паровоз с двенадцати лет, потому что рос на ипподроме. Но завещал мне всю одежду. Теперь Моэ навечно со мной.

Она стащила рукав громоздкого кардигана серой шерсти и показала красную бирку с вычурными буквами на загривке: «Собственность Моэ Гулазара».

Значит, пышным гардеробом она обязана престарелому армянскому трансвеститу. Первым делом я решил, что она все сочинила. Небось, нашла коробку поношенных тряпок в «Гудвилле», на всех была таинственная бирка, и Нора сочинила сказку о том, откуда они взялись. Но когда она снова натянула рукав, я заметил, что лицо ее порозовело.

– Я скучаю по нему каждый день, – сказала она. – Как это погано, что, если человек по правде тебя понимает, надолго его не удержишь. А от тех, кто не понимает вообще, поди отделайся. Не замечал?

– Как не заметить.

Ну, может, не соврала. И пожалуй, оказавшись перед выбором, верить в армянского объездчика-трансвестита или не верить, предпочтешь поверить.

– Ты поэтому хотела расследовать? – спросил я. – Потому что много знаешь про фильмы Кордовы?

– Само собой. Это же был знак. Сандра дала мне свое пальто.

К моему изумлению, страница на сайте успешно загрузилась, и наверху теперь значилось: «Победа».

Я подтащил к столу деревянный стул, сел, попутно заметив, что от Норы мускусно пахнет мужским одеколоном, волнующим, как дуновение горького шоколада, и поневоле вообразил, что это и есть искомое доказательство, намек на старого Моэ Гулазара, который навечно с ней.

[38]

[39]

Почти всю ночь мы с Норой просидели на «Черной доске». Все равно что в кромешной темноте бродить по зеркальному лабиринту, на каждом шагу натыкаясь на люки и тоннели, слыша голоса из комнат без дверей, ощупью спускаясь по шатким лестницам, бесконечно уводящим в недра земли.

Всякий раз, когда я открывал было рот – мол, пора расходиться, пусть глаза отдохнут, утром еще покопаемся в этом бездонном архиве, – попадалась еще одна байка, на которую никак нельзя не кликнуть, еще один непостижимый эпизод, слух или странная фотография.

«Устраши в себе зверя» – немало страниц на сайте посвящалось якобы жизненной философии Кордовы, каковая вкратце сводилась к тому, что ужас, страх до потери сознания, рождает свободу, открывает тебе глаза на живописные, темные и великолепные стороны жизни, тем самым побеждая чудовищ разума. Это означало, как выражались кордовиты, «отправить агнца на бойню» – избавиться от кроткого пугливого «я», сбросив с себя оковы, наложенные друзьями, родными и обществом в целом.

«Едва агнец умерщвлен, ты способен на все и на что угодно; отныне весь мир твой, – провозглашал сайт. – Самовластный. Смертоносный. Совершенный».

Эти три слова, которыми Кордова в том самом интервью «Роллинг Стоуну» описал свой любимый кадр – крупный план собственного глаза, – были лозунгом кордовитов на «Черной доске» и по жизни. Самовластие: индивидуальность священна, индивид – благородный, могущественный, самодостаточный борец, единолично властвующий над собой вдали от общества. Смертоносность: неотступное осознание неизбежности собственной смерти, а раз смерть неизбежна, отчего не вгрызаться в жизнь зверем. Совершенство: постигай, что жизнь твоя и любые текущие обстоятельства идеальны. Ни сожалений, ни вины: даже тупик – всего лишь кокон, откуда следует вырваться, выпустить жизнь на волю.

Я и так знал, что поклонники Кордовы полагают его аморальным чародеем, темным служителем, который уводит их прочь из затхлой и скучной повседневности в глубокие норы сырого мирового нутра, где, что ни час, случаются сюрпризы. Прочесывая перешептывания и гипотезы на «Черной доске», густые джунгли анонимных комментариев – от пиетета до испуга, от блистательных вывертов логики до извращений, – я лишний раз убеждался в том, что давным-давно заподозрил: Кордова – не просто сумасбродный чудак вроде Льюиса Кэрролла или Говарда Хьюза[40]; Кордова внушает толпам преданность и благоговение, чем немало напоминает идеолога религиозной секты.

К 3:45 мы с Норой – уже в бреду, с пустыми глазами – перешли в гостиную, где откопали пиратский диск с «Подожди меня здесь» (купленный за семьдесят пять долларов у Бекмана) и посмотрели первую сцену, в которой двадцатидвухлетняя Тамсин Поук в роли Дженни Декантер среди ночи одиноко едет по лесной грунтовке.

Внезапно из-за деревьев выламывается Тео Кордова – в роли неизвестного № 1, – отчего Дженни кричит, бьет по тормозам, а заглохшую машину крутит и выбрасывает в канаву.

Мне всегда казалось, что Тео Кордова смахивает здесь на обезумевшего Пака: истощенный, полуголый, глаза остекленели, на голой груди кровь и, похоже, отметины человеческих зубов. Теперь, после истории Карги123 на «Черной доске», Тео смотрелся еще жутче. Он постучал в боковое стекло, подергал дверь, произнес свою единственную реплику – «Умоляю, спасите меня», – еле слышную за воплями Дженни, и голос его сочился изо рта, точно древесная смола.

Нора сделала паузу.

Потом кадр за кадром подобралась к 05:48, и стало видно, что у Тео на руке не хватает трех пальцев.

– Вот!

– Это же кино. Спецэффекты, грим, протез…

– Ты на лицо посмотри. Это настоящая боль. Я же вижу.

Она нажала «Вкл.», и рука Тео упала.

Дженни умудряется завести машину и, чуть не сбив измученного раненого мальчишку, мчится дальше по дороге, визжа покрышками и треща ветвями, хлещущими в стекло. Улепетывая в слепом ужасе, смаргивая слезы, она наблюдает за Тео в зеркало заднего вида.

Полуголая фигура красно сияет в свете габаритных фонарей, быстро тончает, чернеет, а затем – стремительно, как насекомое, – бросается прочь с дороги и исчезает.

Нора заползла на диван, накрыла ноги пледом и подобрала с кофейного столика Септима, будто дряхлая птица защитит ее от надвигающегося экранного ужаса.

– Сделать попкорна? – спросил я.

– Безусловно.

В итоге мы досмотрели «Подожди меня здесь» до финала.

На фильмы Кордовы подсаживаешься, как на опиаты, – невозможно посмотреть минутку и выключить. Хочешь еще и еще. Около 5:30, когда мозг мой лопался от кровавых картин и адского сюжета, не говоря уж о шепотках анонимов с «Черной доски», мы с Норой разошлись спать.

Проснувшись наутро, я узнал, что «Вэнити фэйр» располагает «сенсационными подробностями» касательно Александры Кордовы и в ближайшие дни опубликует статью у себя на сайте. Это означало, что по следу идут и другие журналисты, но мало того: вероятно, рано или поздно они тоже явятся в «Брайарвуд-холл» – и на порог к Моргану Деволлю. И тогда с преимуществом, которым я был обязан Шерон Фальконе и полицейскому досье Александры, можно попрощаться.

А мое расследование, увы, забуксовало.

Мы узнали, как Александра бежала из «Брайарвуда», выяснили, что ей диагностировали никтофобию – «острый страх темноты или ночи, вызванный искаженными представлениями о том, что может или должно случиться с телом в отсутствие света», как пояснил «Новоанглийский медицинский журнал». Мы одержали маленькую победу, успешно проникнув на «Черную доску», переворошили байки самых преданных фанатов Кордовы.