Охота за наследством Роузвудов - Рид Маккензи
Это такая чушь, что бабушка бы фыркнула, будь она здесь. Да, она любила искусство, но в музее бывала редко, в основном только тогда, когда здесь проходили какие-то мероприятия. При этом я уверена, что ей не нравилась Анджелина, везде сующая свой нос.
– И это помогло? Ты почувствовала себя ближе к ней?
– Я… – Внезапно я ощущаю тяжесть в груди. В вестибюле толпятся люди, и на меня вдруг нападает клаустрофобия. Накатывает слабость после прилива адреналина. Мне надо убраться отсюда. Я пытаюсь подыскать слова, но знаю, что не смогу сказать ничего умного. – Я пытаюсь. – Я сжимаю ее руку, затем отпускаю, и мне даже не приходится изображать слезы. Мне казалось, что мы с бабушкой близки, но сейчас я чувствую себя от нее далеко-далеко. – Простите. Мне надо идти.
Ее взгляд смягчается.
– Конечно, – бормочет она. – Я всегда рядом, если тебе будет что-то нужно.
Я натянуто киваю и заставляю ноги пронести меня сквозь толпу, стараясь сохранять любезное выражение лица, хотя внутри все кричит. Как будто обуревающих меня эмоций недостаточно, к ним добавляется еще и чувство вины. Весь последний год, находясь среди жителей города, я все время чувствовала себя на взводе, но Анджелина никогда не проявляла ко мне ничего, кроме доброты. Может быть, мне пора начать избавляться от комплексов.
Выйдя из музея и увидев белый фургон, я испытываю облегчение. Когда я подхожу к нему, дверь отодвигается. Я едва успеваю задвинуть ее за собой, когда Лео газует и выезжает с парковки, чуть не задев въезжающий черный кроссовер.
– Зашибись! – восклицает он. Окна фургона открыты, и внутрь врывается летний воздух. – Мы обтяпали это дельце, совсем как в фильме «Одиннадцать друзей Оушена».
– Ты пролил воду, а мы выключили свет, – сухо отвечает Куинн, снова положив ноги на приборную доску. – Я бы не сказала, что это похоже на дерзкое ограбление.
– И наш гений взломал систему безопасности, – орет Лео. Калеб пытается сохранить суровое выражение лица, но видно, что он очень доволен. – А я-то думал, что ты ас только в математике.
– Верно, в математике я ас, – гордо подтверждает Калеб. – А также в биологии, химии, физике…
– Все ясно, мы поняли, – перебивает Куинн. – Ты умнее всех нас вместе взятых.
– И не только нас, – добавляю я, потому что это и впрямь впечатляет. Я благодарна, что он пошел на этот риск вместе с нами.
Он встречается со мной взглядом, и я вижу в его глазах тепло.
– Тогда теперь у нас есть только одна проблема, – говорит Куинн, показав листок бумаги цвета слоновой кости, зажатый между ее средним и указательным пальцами.
Поскольку все окна в машине открыты, у меня замирает сердце – она держит листок слишком небрежно, и его может унести ветер.
– Это чистый лист бумаги.
Калеб напрягается, а Лео поворачивается к Куинн:
– Не может быть.
Левой рукой я поворачиваю голову Лео обратно к дороге, а правой выхватываю листок из руки Куинн.
– Он вовсе не чистый, на нем есть надпись, – возражаю я.
Хотя это и не чек на крупную сумму, как я надеялась, возможно, то, что на нем написано, немногим хуже. Бумага плотная, открыточная, размером не больше стикера для записей, и она сложена вдвое. Развернув ее, я улыбаюсь при виде пятнышка в углу.
И лижу листок.
На лице Калеба отражается брезгливость.
– Добро пожаловать в Роузтаун. Здесь у нас все по-другому, – говорю я.
– Я уже заметил.
Я кладу листок между нами на сиденье, и на нем проступают слова, написанные от руки.
– Какого чер…
– Я что-то пропустил? – спрашивает Лео. – Что-то важное?
– Ничего особенного, – говорит Куинн, хотя в ее голосе в кои-то веки нет раздражения. Козырек ее бейсболки опущен, и она наблюдает за нами в зеркало заднего вида. – Просто какая-то фигня из арсенала фокусника.
– Фокусники тут ни при чем. Это невидимые чернила, которые проявляются, если намочить бумагу, – поправляю ее я, глядя на появившиеся слова. И от первой же строчки перехватывает дыхание.
Я читаю записку вслух, сидя на руках, чтобы они не дрожали.
Дорогая Лилилав!
Иногда страстное желание охватывает тебя как раз тогда, когда это нужно. Ничто не может полностью сойти на нет, но тебе это известно лучше, чем мне. Моя любимая закуска может доставить тебе нечто большее, чем удовольствие, если только ты хорошенько поищешь.
Твоя бабушка
Фургон останавливается на парковке «Оранжереи Гиацинты».
Лео поворачивается к нам с бодрой улыбкой:
– Еще одна подсказка.
Я смотрю на записку, явно написанную почерком бабушки.
– Но куда она ведет?
– Может быть, не куда, а к чему? – спрашивает Калеб.
– По-моему, мы сошлись на том, что это деньги на оплату нашего высшего образования, – говорит Куинн.
Калеб снимает очки и трет глаза.
– Да, поначалу это казалось логичным. Именно благодаря этому мы начали работать вместе. – Он снова надевает очки и поправляет их. – Но сейчас появились и другие охотники за сокровищами. Учитывая это, подсказки и карту города, думаю, не слишком безумно будет предположить, что все это может привести нас… к чему-то большему, чем просто деньги на оплату нашего высшего образования.
Куинн поднимает бровь.
– Насколько большему?
– Вообще ко всему, – шепчу я, как будто меня может подслушать весь мир. Что правда, то правда: эта мысль приходила мне на ум и раньше, но теперь, когда я высказала ее вслух, она начинает казаться слишком реальной.
– Неужели твоя бабушка действительно могла сделать такое? – умоляюще спрашивает Калеб. – Спрятать целое состояние, чтобы именно мы его нашли?
Я задумываюсь. Если я скажу «да», это выставит бабушку чокнутой старухой, а ведь она никогда такой не была. Она была умной и уверенной в себе. И даже хитрой.
– Как вам уже ясно, я хорошо знакома с записками, написанными невидимыми чернилами, – говорю я. – Когда я была маленькой, бабушка все время играла со мной и Дэйзи в прятки. – Я вдруг вспоминаю, как плавала на «Шипе розы», яхте отца, в спасательном жилете, как щеки согревало солнце, как волосы трепал ветер. Это было в те времена, которых у меня никогда больше не будет. – Когда мы бывали на яхте моего отца, то старались найти такие уголки, о которых больше никто не знал. Наши родители беспокоились, потому что мы прятались очень хорошо и не выходили. Но бабушка никогда не беспокоилась. Она всегда гордилась тем, что мы так здорово умеем прятаться.
Лео кивает и бросает на меня взгляд, значения которого я не понимаю.
– А еще она суперски играла в шахматы. И классно умела загадывать и разгадывать загадки.
– Думаю, тогда нам надо рассматривать все это как самые настоящие поиски сокровищ, – заключает Калеб.
– Миллионов долларов? – спрашивает Куинн.
Калеб кивает.
– И, если это так, нам надо поговорить о наших долях.
– О чем? – спрашиваю я.
Калеб невозмутимо смотрит на меня.
– Если учесть, как все это освещается в прессе и социальных сетях, что журналисты делают из смерти Айрис сенсацию и что в город приезжает масса людей, я не стану рисковать, сперва не наладив логистику. К тому же поначалу у вас вообще не было никакого плана, вы даже не потрудились выяснить, какая в музее установлена система сигнализации. Я не хочу показаться нахальным, но, если бы я захотел включиться в какой-нибудь рискованный проект, не сулящий какой-либо прибыли, я бы записался в химическую лабораторию.
– Ладно, – выдавливаю я. – Какую долю ты хочешь получить?
– Пятнадцать процентов, – отвечает Калеб, и становится очевидно, что он уже обдумал этот вопрос.
Я начинаю возражать, но он перебивает:
– Если каждый из нас троих получит по пятнадцать процентов, у тебя все равно останется больше половины.
Куинн и Лео согласно кивают, широко раскрыв глаза. Я так сильно прикусываю щеку изнутри, что ощущаю во рту вкус крови. Хотя это деньги моей семьи, очевидно, что я не справлюсь без помощи этих троих. Но дело еще и в том, что бабушка сама хотела, чтобы они были со мной. Она выбрала их.
