Охота за наследством Роузвудов - Рид Маккензи
– Наверняка она не может быть хуже моего отца, – замечает Лео.
– Погоди, – говорю я, изучая глубоко посаженные глаза Калеба и его высокие скулы, и фрагменты пазла наконец складываются воедино. Он казался мне смутно знакомым, потому что я видела его в музее. Но это было задолго до прошлого лета. – Анджелина Мэрфи – твоя тетя, не так ли?
Он сглатывает.
– Да, она моя тетя.
– Она сестра твоей матери? – осмеливаюсь предположить я. – Я помню, что видела тебя там, когда была маленькой и вместе с бабушкой приезжала посмотреть на новые поступления. В то время Анджелина руководила музеем вместе с твоей матерью – ее звали Ева, да? Но после того ДТП им руководит одна Анджелина.
– Да, – подтверждает Калеб. – И прежде чем ты начнешь задавать еще вопросы, это вторая половина причины, по которой я не могу пойти туда вместе с вами. Я не разговаривал с тетей с прошлого лета, последнего дня моей стажировки. Они с отцом крупно повздорили, поэтому мне и нельзя появляться в музее. И вообще нигде в Роузтауне, потому что она знает в этом городе всех. И потому, что она ужасная болтушка и сплетница.
– Ладно, тогда пойдем втроем. – Куинн возвращает разговор в прежнее русло.
– Мы напишем тебе эсэмэску, когда найдем эту картину, – добавляет Лео. – Когда мы будем готовы, ты отключишь систему, и мы все обыщем. Просто туда и обратно, никакого напряга.
Я не так в этом уверена, но времени на споры нет – мы уже на месте.
Музей изобразительного искусства Роузтауна великолепен – он построен из белого кирпича с черной декоративной отделкой, в нем три этажа и бездна изящества. Его окружает сад, полный ирисов, гиацинтов и петуний, и люди то и дело входят и выходят через его массивные черные двери, обрамленные справа и слева мраморными статуями в человеческий рост. Сквозь грязное окно нашего автофургона все выглядит каким-то нереальным, будто это тоже всего лишь живописное полотно.
Я отрываю взгляд от музея и протягиваю Куинн телефон.
– Вбейте ваши номера, чтобы создать групповой чат.
Лео делает это последним, после того как паркует фургон в тени магнолии. К тому времени, когда я получаю телефон обратно, он уже отправил всем нам сообщение. И дал нашему чату название.
– Ну нет, – говорит Куинн. – Я не желаю называться «Балбесами».
– Да ладно, брось, это же потрясное кино. Я даже добавил туда маленькое эмодзи «Карта мира». Нам надо создать настрой. И еще нам нужны кодовые имена.
– Нет уж.
Они препираются из-за кодового имени для Куинн – Скейтбордистка, Обломщица, Кислая Мина, – и Калеб смотрит на меня, будто спрашивая: «Да что с ними не так?» Мне бы хотелось знать ответ на этот вопрос, но у меня его нет, поэтому я просто открываю дверь и говорю:
– Ну вы идете или как?
Лео и Куинн вылезают. Я поворачиваюсь к Калебу:
– Сколько времени нужно, чтобы отключить систему?
– В хороший день пять минут, – отвечает он. И хрустит пальцами, как заправский хакер. – А в плохой – шесть.
– Откуда нам знать, что мы можем тебе доверять? – спрашиваю я, охваченная паранойей.
– Если бы я планировал вас поиметь, я бы просто дал им вас поймать.
Когда я закрываю дверь, Калеб показывает поднятые большие пальцы, что немного смягчает меня. Я догоняю Лео и Куинн, которые до сих пор спорят насчет кодовых имен.
– Не усложняй, – говорит Лео. – У Лили тоже есть кодовое имя. Лили Роуз.
Она закатывает глаза.
– Ну надо же, как оригинально. Интересно, сколько времени тебе понадобилось, чтобы это родить?
– А какое кодовое имя у тебя? – спрашиваю я Лео, когда мы подходим к дверям музея.
К моему удивлению, он открывает их перед нами и делает мне знак войти первой. Когда я прохожу мимо, он придвигается и заговорщически шепчет:
– Серый волк.
Куинн фыркает:
– Еще чего. Ты у нас Щегол.
Неожиданно для себя я смеюсь. Он открывает рот, чтобы возразить, но я ухмыляюсь:
– Извини, но Куинн сделала выбор. И замены не принимаются.
Я придаю лицу нейтральное выражение, когда мы пересекаем вестибюль и приближаемся к стойке дежурного администратора под вычурной хрустальной люстрой. Местные жители могут посещать музей бесплатно, так что девушка-администратор делает нам знак проходить. Она учится в нашей школе на класс младше и одета в униформу: черные брюки, белая блузка с длинным рукавом и бордовый жилет. Она улыбается, но это вымученная улыбка – явный признак стресса, поскольку это, скорее всего, первая ее работа и она ужасно нервничает. Музей полон посетителей, по всей вероятности, из-за ставшего вирусным заявления Дэйзи в «ТикТоке», которое привлекло в Роузтаун толпы народа.
– На нас все смотрят, – шепчет Лео.
Девушка-администратор пялится на нас, когда мы проходим мимо, и, оглядевшись по сторонам, я обнаруживаю, что то же самое делает еще несколько человек.
– Они смотрят на тебя, – шипит мне Куинн. – Ты нас спалишь, запорешь наше прикрытие.
– Я и не знала, что мы здесь под прикрытием, – бормочу я.
И улыбаюсь тем, кто смотрит, лучезарной улыбкой, которая две недели назад далась бы мне без труда. Теперь же это кажется чем-то вроде пытки. Их оценивающие взгляды впиваются в меня, как будто каждый из них думает об одном и том же.
Что произошло с деньгами твоей бабушки?
– Лестница, – тихо говорит Лео и кивком показывает на эвакуационный выход. – Воспользуйся этим путем, а мы поднимемся по главной лестнице. Встретимся на третьем этаже.
Лео делает шаг в сторону – и сталкивается с женщиной, идущей к выходу из музея. В руке она держит бутылку воды, поднеся ее ко рту. Вода – единственный напиток, который разрешено иметь при себе в музее.
– Ох! – восклицает она, выронив воду. Одна половина выливается на Лео, другая – на полированный плиточный пол в клетку. Вокруг все ахают, в том числе и я – из-за тычка локтем в бок.
– Иди. – Куинн толкает меня к эвакуационному выходу.
Я бросаю взгляд на Лео, который рассыпается в извинениях, но при этом не может скрыть проказливой ухмылки.
Он сделал это нарочно. Чтобы отвлечь внимание от меня.
Это умно, но я никогда ему этого не скажу.
Я поднимаюсь по ступенькам, их старые доски скрипят под ногами – эта лестница нисколько не похожа на великолепный вестибюль. Я еще никогда не пользовалась этим путем, обычно я поднимаюсь по главной лестнице, винтовой и выглядящей роскошно. Но эта лестница безлюдна, на ней больше никого нет, а именно это мне и нужно.
Не успеваю я опомниться, как оказываюсь на третьем этаже. Здесь слышится приглушенный гомон голосов, но народу, к счастью, меньше, и люди переговариваются тихо, благоговейно, будто опасаясь каким-то образом потревожить великолепные произведения искусства.
Телефон гудит. Это Калеб.
«Я готов. А ты?»
«Почти», – отвечаю я. Жаль, что я не обращала внимания на здешние картины, когда бывала тут прежде. Изобразительное искусство никогда меня особо не интересовало, хотя я могу распознать талант. Но для меня искусство – это мода. Текстиль и иголки всегда говорили мне больше, чем кисти и краски.
Но мода мне не помогает, когда я перехожу из зала в зал, читая каждую табличку, прежде чем перейти к следующей. Я иду, опустив голову, так что лицо остается скрытым прядями волос, радуясь тому, что все на этом этаже, похоже, увлечены искусством.
Я нахожу ее в шестом зале. Мне нет нужды читать табличку, я и так знаю, что именно ее мы ищем. На огромной картине, написанной масляными красками, занимающей почти всю стену, изображено кладбище. В центре – надгробие, обвитое плющом, закрывающим надпись. Но перед ним лежат три цветка, те же, что украшают музейный сад. Гиацинт, петуния и ирис – единственные на всем холсте яркие цвета. Картина прекрасна, текстура мазков на холсте и смешанные серые тона надгробия завораживают. По спине пробегает холодок, и я прищуриваюсь, пытаясь разобрать буквы под плющом, но ничего не выходит.
