Гленн Купер - Хроники неприкаянных душ
— А тебя, — прохрипел барон, — занятия греческим, латынью и Библией интересовали мало. Только вино, дурные песнопения и блуд. Вот в чем ты достиг совершенства. Так что в Оксфорд не вернешься, а отправишься на учение в другое место.
Эдгар вспомнил свои уютные покои в Мертоне, приятелей, милую таверну неподалеку от колледжа.
— Ты поедешь в Париж. Там при университете есть славный колледж Монегю, где, надеюсь, тебя вразумят.
Эдгар поискал глазами кузена Арчибальда. Этот угрюмый монстр провел в «славном» колледже шесть лет и часто потчевал Эдгара рассказами о тамошних строгостях.
— Колледж Монегю, Божьей милостью, тебя укротит, — продолжил барон. — И ты выйдешь оттуда достойным, богобоязненным Кантуэллом. Так что, сын, готовься к встрече с Парижем. Этот презренный город надолго станет твоим домом.
Эдгар сидел, опустив голову, едва сдерживая слезы.
— И готовься к встрече с Монегю, кузен, — подал голос Арчибальд, нагло ухмыляясь. — Там тебя ждут скверная еда, жесткая койка и непрерывное битье. А о вине забудь. В Монегю ты станешь пить одну воду.
— Пожелаем моему возлюбленному брату обрести в Париже благочестие, — дурашливо проговорил Уильям, подливая себе в кубок вина.
21
1527 год
Париж
Еще не было и четырех утра, а Эдгар Кантуэлл уже проснулся, стуча зубами от холода. Никогда в жизни ему не приходилось так мерзнуть. Окно изнутри покрылось льдом, изо рта шел пар. Он вылез из-под тонкого одеяла, зажег свечу. Ложась спать, Эдгар надевал на себя всю одежду, какая была — даже плащ и мягкие кожаные башмаки, — но по-прежнему застывал как сосулька. Он уныло оглядел жалкое жилище — убогую каморку, похожую на монашескую келью. Вот бы подивились приятели из Мертона, увидев его сейчас.
Монегю недаром называли земным адом. Колледж достойно оправдывал свою репутацию. В тюрьме наверняка лучше, с горечью думал Эдгар. По крайней мере там не заставляют читать Аристотеля на латыни и не бьют плетьми, если не удалось запомнить абзац.
Такое мизерное существование он вел уже несколько недель. Вернее, всего несколько недель. Семестр заканчивался в июле. Значит, впереди целая вечность.
Выпускники колледжа Монегю становились священниками или законниками. Правил всем ректор Темпет, злобный тиран, косный парижский теолог. Он строго следил за каждым шагом школяров. Приказывал постоянно каяться в грехах и поощрял доносы друг на друга. Чтобы раскаяние было полным, ректор заставлял их страдать от голода и холода. А жестокие наставники безжалостно избивали школяров за любую, даже самую малую, провинность. Иногда плеть в руки брал и сам Темпет. Правда, он больше предпочитал орудовать своим посохом.
День начинался у Эдгара с заутрени в часовне, в четыре утра. Потом он плелся на первую лекцию в почти темной аудитории. Читали на французском, который он учил в Оксфорде, но теперь язык приходилось осваивать заново, уже как следует, часто получая плети. После мессы в шесть утра следовал общий завтрак, где школяры получали ломтик хлеба с капелькой масла. Потом начинались занятия по расписанию дня — философия, арифметика, Священное Писание. Для Эдгара это был сплошной ужас.
Особенно страшными представлялись диспуты. Наставник с розгой наготове зачитывал отрывок из какого-нибудь текста, ставил вопрос и выбирал школяра. Если тот отвечал, ему задавали другой вопрос, затем еще и еще, пока скрытый смысл текста не оказывался полностью выявленным. Способных такие занятия побуждали к творческому осмыслению изучаемых текстов. Для Эдгара же все кончалось свирепыми ударами по спине, оскорблениями и унижениями.
За обедом всегда читали из Библии или из «Жития святых». Эдгар был «богатым» и потому сидел за столом в трапезной. Здесь его обед состоял из куска хлеба, небольшого вареного овоща, кусочка селедки, кусочка сыра и яйца. Запивать эти яства давали пинтой дешевого вина, на треть разбавленного водой. Бедняки получали и того меньше и обедали у себя в комнатах. Как они держались на ногах, одному Богу известно.
В двенадцать часов школяров собирали дать ответ о сделанной за утро работе. Далее следовал перерыв, в иные дни чтение. С трех до пяти опять шли занятия, затем вечерня в часовне, после чего школяры держали ответ о проделанной работе после полудня. На ужин был хлеб, яйцо или ломтик сыра, иногда кусочек какого-нибудь фрукта. Трапеза сопровождалась монотонным чтением Библии. Перед последней службой в часовне наставники опять их опрашивали. А в восемь часов было положено отходить ко сну.
Два дня в неделю школярам полагалось время на отдых или прогулку. Несмотря на искушение хотя бы ненадолго вырваться из ненавистного колледжа, дальше расположенного рядом рынка Пре-о-Клерк они не заходили. Округа кишела ворами и головорезами, которым ничего не стоило прикончить школяра за булавку для плаща или перчатки. Вдобавок ко всему нечистоты там выливали прямо на улицу, так что запах стоял омерзительный.
Как всегда голодный после завтрака, Эдгар уныло тащился на занятия. На душе было неспокойно. Сегодняшний диспут посвящен индульгенциям и булле папы Льва X, осуждающей заблуждения Мартина Лютера. Тема эта сейчас очень важная, и Эдгар боялся, что наставник Бедье вызовет его.
Двадцать школяров заняли свои места на поставленных в два ряда низких скамьях, плотно прижавшись плечом к плечу, чтобы согреться. Рассвет только занимался, и в высокие узкие окна аудитории скупо сочился тусклый свет. Бедье, угрюмый напыщенный толстяк, ходил туда-сюда, сжав в руке хлыст. Предчувствия Эдгара не обманули.
— Месье Кантуэлл, встаньте, — произнес наставник.
Эдгар поднялся, тяжело сглатывая.
— Какими тремя способами мы можем достичь отпущения грехов?
Вопрос был легкий.
— Покаянием на исповеди, очищением в церкви и искуплением, месье наставник.
— И как мы можем достичь искупления?
— Добрыми делами, месье наставник. Такими как паломничество к святым местам, прикосновение к святым мощам, ежедневные молитвы с четками и получение в дар индульгенции.
— Теперь объясните значение per modum suffradii.[18]
Вот тут Эдгар поплыл. Он понятия не имел, что это такое. Гадать только себе во вред.
— Не знаю, месье наставник.
Толстяк Бедье потребовал выйти и встать на колени. Эдгар повиновался и получил четыре сильных удара хлыстом по спине.
— Теперь встаньте рядом со мной, месье, — проговорил Бедье, — поскольку я подозреваю, что этим не обойдется. — Он повернулся к классу: — Кто знает ответ?
В первом ряду встал Жан Кальвин. Ему, как и Эдгару, тоже было восемнадцать. Высокий, тощий как скелет, бледный, со впалыми щеками, орлиным носом и небольшой редкой бородкой. Он, бесспорно, был самым успешным школяром в Монегю, часто затмевая своим интеллектом наставников. Родом из Нуайона, откуда отец послал его в четырнадцать лет в Париж изучать в колледже Марше грамматику, логику, риторику, астрономию и математику. Одолев все эти науки, он перешел в Монегю для подготовки к поприщу священника. Эдгар с ним почти не общался. Юноша был холоден и высокомерен, как и наставники.
Бедье кивнул:
— Слушаю, месье Кальвин.
— С вашего позволения, месье наставник, — с достоинством произнес Жан, — я бы желал, чтобы мою фамилию произносили на латинский лад: Кальвинус.
Бедье вновь кивнул.
— Итак, слушаю вас, месье Кальвинус.
— Per modum suffradii означает могучее заступничество, месье наставник. Поскольку власть Церкви на мертвых в чистилище не распространяется, в учении сказано, что индульгенция может быть получена ими только посредством этого заступничества.
Бедье не понравилось выражение «в учении сказано». Надо было говорить «я верю», но он решил пропустить это мимо ушей, сосредоточив внимание на англичанине. Позволив Кальвину сесть, он повернулся к Эдгару:
— Скажите, месье Кантуэлл, что сказано в булле папы Льва X о душах, находящихся в чистилище?
Эдгар не помнил. Читая трактат накануне, он клевал носом.
— Не знаю, месье наставник.
На сей раз Бедье целился по участкам, не защищенным одеждой. На шее несчастного Эдгара появились кровоподтеки.
— Чему вас только учили в Оксфорде? Не думал, что англичане столь неблагочестивы. Сегодня вместо обеда вы будете снова заучивать буллу. — Он посмотрел на школяров: — Кто мне ответит?
Снова поднялся Жан. Съежившись, Эдгар слушал, чувствуя, как по шее стекают струйки крови.
— Папа Лев указывает, что души в чистилище не надеются на спасение, и дальше заявляет, что в Священном Писании нигде не говорится о невозможности им получить индульгенции.
Что-то в тоне Жана наставнику показалось подозрительным. Какая-то нотка скептицизма.
— Но сами вы в это не верите, месье Кальвин, я хотел сказать — Кальвинус?
