Анна Белкина - G.O.G.R.
Когда Ежонков опустил Семёнова в глубины подсознания — тот замер, затих и глупо вытаращил стеклянные глазки.
— Процитируйте седьмой параграф учебника истории за пятый класс! — вкрадчиво потребовал Ежонков, прохаживаясь мимо «подопытного» Семёнова, словно академик И.П.Павлов — мимо экспериментальной собачки.
Семёнов разинул рот и начал буровить что-то про древних греков, а Ежонков так и пританцовывал, празднуя небольшую победу.
— Не говори «Гоп!», — добавил ложку дёгтя Недобежкин. — Про греков они все хорошо распространяются! А вот, что он ответит по существу — знает только конь в пальто!
— Нормальком ответит! — пообещал Ежонков и задал этот самый вопрос по существу:
— Гражданин Семёнов, что с вами случилось после того, как ваш автомобиль столкнулся с грузовиком?
Семёнов разом заглох, привалился спиною к холодной голой стенке, два разика моргнул глазиком и пространно изрёк:
— Бык-бык!
Серёгин прыснул в рукав, зная, что пушить сейчас будут Ежонкова. Сидоров хихикнул.
— Бык-бык! — повторил Семёнов, обнажая всю некомпетентность гипнотизёра Ежонкова.
— Так, — протарахтел Недобежкин, дёрнув себя за ус. — И снова у нас с тобой, Ежонков, «Бык»! Быкуешь ты, Ежонков. Сам не замечаешь?
— Память стёрта! — начал оправдываться Ежонков. — Я не могу считать то, чего нет!
— Ну, да! — съехидничал Недобежкин. — Говоришь, что ему всё отшибли, «Быка» закачали, и думаешь, что я тебе поверю? Не по зубам он тебе, Ежонков! Пойдёмте, лучше, посмотрим на Грибка!
Грибок оставался в том же состоянии, в котором пребывал уже почти что, год. Он сидел на полу, шумно хлебал растворимый суп, а когда заметил, что к нему пожаловали гости — оторвался от миски и обыденно сообщил:
— Кормёж — у!
— Ага, — кивнул Недобежкин и вытолкнул вперёд себя Ежонкова. — Давай, Гарри Поттер, колдуй!
— Ы! — взялся болтать Грибок, не выпуская миски из рук. — Видала бы меня Куздря — вся бы на слюни изошла! Она только и умеет, что грызла всем раскалывать! А так — в голове — ни бум-бум! Старушонка дура-дурой! Лет ей тридцатник, а рыльник — на все сто! Бо мутантами обжирается, пузо откормила, шо свинюка, а всё туда же — жрать ей, видите ли, нечего! Сало своё жри, Куздрёха!
— Цыц! — отрезал монолог Пётр Иванович, который видел эту «Куздрёху» своими глазами и может сказать про неё лишь то, что она уже не человек, а гуманоид.
Грибок замолчал и обиженно глянул на Серёгина из-за своей миски, мол, зачем рот затыкаешь, ментос?
— Грибок! — подбежал к нему Ежонков. — Давай, бросай хавать — буду тебя гипнотизировать!
С этими словами «суперагент» схватил пухлыми пальцами миску Грибка и начал отбирать её. Грибок ощерился, словно пёс, у которого выхватили кость, зарычал нецензурную брань, но миски не выпустил. Со львиными силой и отвагой защищал он свой «кормёж», чтобы не дай бог, Ежонков его не заглотал.
— Может быть, дашь ему поесть? — осведомился Серёгин, видя, что Грибок начинает махать кулаками и пинаться. — Потом распушишь?
— Нет, сейчас! Потом поздно будет! — кряхтел Ежонков в борьбе с Грибком. — Мне жена сказала на обед дома быть, и ещё в «Амстор» зайти за пеленгасом! Так что, сейчас!
Ежонков поднатужился, дёрнул миску на себя, и её содержимое, смачно плюхнув, выплеснулось на его недешёвый пиджак.
— Ыыыыы! — заплакал Грибок и на четвереньках отполз под нары. — Мент позорный! Последний кусок из пасти выдрал! СС! Освенцим! Я буду жаловаться!
— Ах, ты ж, макромицет! — заверещал облитый Ежонков и замахал руками, сжал кулаки, собрался колотить. С его нешироких пухлых плечиков эполетами свисала кудрявая вермишель. — Да я сейчас тебя!..
Ежонков широченными шагами пересёк камеру, вдвинулся в тот угол, куда забился Грибок и принялся его оттуда вытаскивать, ухватив за драную рубаху.
— Вылазь, вылазь! — пыхтел Ежонков и пускал из ушей пар. — Я тебе сейчас наваляю за пиджак!
— Хых! «Психиатр»! — жёлчно хохотнул Недобежкин, наблюдая за «театром». — Костолом!
Грибок был тощ и слаб, сопротивлялся плохо, вот и вытащил его Ежонков на середину камеры. Недобежкин даже перестал верить Смирнянскому, который бормотал про то, как этот «опёнок» уложил Ярослава Семёнова. Сам, небось, постарался — вот и заловил его Носиков.
Грибок барахтался на полу, словно жучок, а Ежонков, чьё лицо стало бурачного цвета от злости, уже занёс над ним кулак. Он бы закатил ему затрещину, если бы Грибок не вскочил вдруг на ноги, не блокировал летящий кулак, как каратист, и не опрокинул Ежонкова на обе лопатки. После этого Грибок сделал несколько шагов назад, обхватил руками собственную голову — точь-в-точь, как Семёнов — и медленно сел на пол.
Сидоров помог неуклюжему Ежонкову водвориться на ноги и отвёл в сторонку, чтобы не вздумал снова нападать на Грибка.
— А ты говорил, что не амбал! — заметил Недобежкин. — Вон, как дерёшься — прямо на пол рухнул!
— Он испортил мне пиджак… Он набил мне шишку! — причитал «суперагент» Ежонков, собирая с плеч вермишель. — Да у него силы, как у хорошего диплодока, а он всё прибедняется! Не хочу я тут с вами работать! Увольняюсь!
— Не раскисай! — Недобежкин похлопал его по плечу. — Тебе ещё его пушить придётся!
— Опять будет «Бык»! — деморализовано сокрушался Ежонков. — Вы же видите, что я не могу снять выборочный гипноз! Знаете, как фашистские агенты гипнотизировали? Раз — и квас! А я?
— Смотрите! — вдруг прошептал Пётр Иванович и показал пальцем на Грибка.
Да, там было, на что посмотреть. И поэтому все, включая и побеждённого Ежонкова, повернули свои головы и вперили внимательные взгляды в неуклюжую фигуру Грибка. Грибок снова разыгрывал спектакль: не то, он опять допрашивал кого-то виртуального, не то, просто разговаривал. Он стоял, не шатаясь, и держал голову так, словно бы смотрел на кого-то выше себя ростом. Смотрел орлиным взором, так, как — Сидоров видел — смотрел майор Эдуард Кораблинский.
— Вы понимаете, — говорил Грибок голосом майора Кораблинского. — Я не беру взятки и не прекращаю уголовные дела без особых на то оснований. Будь вы хоть, президентом, а я вас задерживаю за попытку подкупить следователя при исполнении.
— Ну, майор даёт! — шёпотом заметил Сидоров.
— Цыц, — шикнул на него Серёгин, ожидая, что Грибок назовёт как-нибудь того фантома, с которым сейчас разговаривал.
Грибок-Кораблинский подбоченился, а потом — полез в карман и сделал лихое движение, словно бы извлёк наручники.
— Руки! — злобно рыкнул он и протянул эти эфемерные наручники стоящему перед ним невидимому призраку.
Видимо, призрак не внял сей просьбе, потому что Грибок набрал в лёгкие побольше воздуха и рыкнул повторно:
— Р-руки, я сказал!
Грибок выдерживал прямо-таки, театральную паузу, держа на весу эти самые несуществующие наручники и предлагая кому-то засунуть в них руки и отправиться на нары. Кажется, тот, кому он предлагал отправиться на нары, совсем туда не хотел и руки не давал — Грибок снова сделал глубокий вдох, свёл брови, словно Иван Грозный, но спустя миг… внезапно обмяк, выпустил воздух и проблеял по-овечьи:
— Вопросов нет.
Всё, «кино» кончилось: Грибок опустил руки и бухнулся на холодный бетон.
— Крякнул! — установил предварительный диагноз Ежонков. — Как Филлипс. Я же говорил — смертельно!
Из Петра Ивановича невольно вылетело:
— Упс! — неужели, и, правда — смертельно? Ну, тогда, стоит Петру Ивановичу прокамлаться — он тоже «крякнет»…
— Куууу… — тихо завыл Грибок и заворочался на холодном твёрдом полу. — Ку-ку-ку ыыыыы!
— Фуух! — это был облегчённый вздох, который украдкой выпустил Серёгин: раз Грибок не «крякнул», то возможно, что и у него есть шанс.
— Эй, не крякнул! — обрадовался Ежонков, который всё никак не мог освободиться от вермишели.
— Давай, Ежонков, работай! — приказал «суперагенту» милицейский начальник, передав выжившего в «звериной порче» Грибка в его распоряжение.
— Не буду! — отказался Ежонков и отодвинулся от Грибка подальше. — А вдруг он мне по морде даст?
— Ыыыы… — выдавил Грибок и сел на полу по-турецки. — Где я?
Теперь в его голосе пропала невменяемая гугнивость и циничная интонация озлобленного бомжа. Слова «Где я?» он произнёс чётко, твёрдым голосом, как мог бы произнести их майор Кораблинский.
— Уй, разговаривает! — подпрыгнул Ежонков. — Прокамлался??
— Кораблинский? — осведомился Серёгин и сел на корточки, чтобы лучше видеть лицо Грибка.
Грибок не камлал, его лицо делалось всё осмысленней, он с удивлением озирался вокруг.
— Да, это я… — сказал он, соглашаясь с фамилией «Кораблинский». — А где… этот?
— Кораблинский, какой сейчас год? — поинтересовался Недобежкин, приблизившись к присмиревшему буяну.
