Линда Фэйрстайн - Костяной склеп
— Откуда вы это знаете? — удивилась я.
— От ее консультанта. После того как Катрина мне доверилась, я спросил у нее разрешения поговорить по поводу ее проблемы с кем-то из специалистов.
— А вы помните, кто это был?
В медицинском заключении, которое просмотрел Мерсер, была пометка о том, что Катрина Грутен отказалась от психологического консультирования.
Беллинджер перелистал толстый ежедневник.
— Лозелли. Гэрриет Лозелли. Вам дать ее номер?
— Так, все понятно, — сказал Майк. — Хоть бы раз выключить эту плаксивую шарманку, которая ноет только одно: «Все-вы-копы-негодяи-бесчувственные». Ее мерзкий ротик заводит эту песенку при виде любого детектива в приемном покое «неотложки», при встрече с очередной потерпевшей.
У нас были превосходные консультационные центры специально для жертв изнасилования во всех больницах города, где работали опытные психологи и социальные работники, которые выезжали на место происшествия в любой час дня и ночи. Как же угораздило Катрину наткнуться на эту Гэрриет? Это была самая противная, тупая и эгоцентричная особа, подвизающаяся в этой службе.
— А вы лично общались с Лозелли?
— Да, Катрина передала мне, что она согласна встретиться со мной.
— О чем вы с ней говорили? О душевных переживаниях, настроении Катрины?
— Не совсем. Меня больше беспокоило ее физическое состояние.
Мерсер отложил свою ручку на стол, и мы втроем внимательно посмотрели на Беллинджера.
— Что вы имеете в виду?
— После нашего доверительного разговора я стал за ней присматривать. К примеру, если она задерживалась на работе допоздна, я вызывал для нее машину. Когда замечал, что Катрина не обедает, брал для нее сандвич. К середине осени, если точнее, к октябрю, она, на мой взгляд, совсем неважно выглядела.
— Вы не спрашивали ее, в чем дело?
— Не знаю, как с этим обстоит на вашей работе, мисс Купер, но у нас строгие правила относительно сексуальных домогательств. Начальство невольно оказалось зависимым от «поправки-22».[50]
— «Катрина, как-то вы не так сегодня выглядите. Мне кажется, или вы действительно похудели на несколько фунтов. Что-то нет в ваших глазах искорки, с которой вы недавно обсуждали со мной покупку музеем гобелена из Бордо ценой в один миллион триста тысяч долларов». Одни проблемы с этими инструкциями. Я говорил об этом даже с женой… и она сказала, что это меня, в общем, не касается. Чтобы я оставил Катрину в покое.
— И все? Больше вы ни с кем об этом не разговаривали?
— Конечно, разговаривал. С Пьером Тибодо. Он ведь у нас самый главный. Однажды я схватил его буквально за шкирку и сказал, что у одной из наших молодых талантливых сотрудниц проблемы и надо бы ей помочь, если мы собираемся делать на нее какие-то ставки.
— Он что-нибудь предпринял? — спросил Мерсер.
— Нет. Знаете, какой была его реакция? Когда я ему сообщил, что пару месяцев назад она подверглась насилию, он мне сказал, чтобы я забыл об этом нашем телефонном разговоре. И велел уничтожить все, что имелось у меня по факту ее изнасилования.
— Что-что? — спросил Майк.
Беллинджер озвучил мои предположения:
— Тибодо беспокоило лишь то, чем данная ситуация могла обернуться для музея. Его пугало возможное судебное разбирательство. «Пьер, — говорил я ему, — у этой девушки неприятности. Причем, судя по всему, что-то весьма серьезное, нам бы надо вмешаться». Но он все отмахивался. Он все время думает только о деньгах. Тибодо опасался того, что Катрина наверняка захочет предъявить иск музею.
— Я чего-то тут не улавливаю, — произнес Майк, переводя взгляд на меня.
— Ну разумеется, не улавливаешь. Сотрудница Клойстерс оставалась на сверхурочную работу, быть может, для того, чтобы успеть к поставленному сроку подготовить все для той же выставки. — Беллинджер, соглашаясь со мной, кивнул. — Домой уходит поздно, подвергается нападению, причем, заметь, на территории музея. Никого не поймали, никого за это преступление не осудили. Потерпевшая переживает тяжелый психологический кризис. Возможно, в один прекрасный день она и поправится после комплексного дорогостоящего лечения. Но, может, и нет. Вот за это молчание музей и платит ей полмиллиона долларов. Чтобы туристы не пугались, а коллеги не напрягались.
— Тибодо знал, о ком именно идет речь? Знал, что это Катрина Грутен? То есть, хочу сказать, вы называли ее имя? — Майк, очевидно, вспомнил, как директор притворился, будто не знает убитую, когда мы показали ему ее фотографию.
Беллинджер на несколько секунд задумался.
— Я в этом не уверен. Пьер ее пару раз встречал, но это всегда происходило при большом скоплении народа, обычно на каких-нибудь собраниях. Сомневаюсь, что он знал Катрину лично. Но важно ли, о ком именно я говорил? Если я решил к нему обратиться, значит, это того стоило.
— А вы еще с кем-нибудь говорили о Грутен?
— Да, с двумя женщинами, ее коллегами. Думал, они будут отзывчивее из женской солидарности. — Беллинджер покачал головой, произнося эти слова. — Обе знали Катрину с первого оргсобрания по поводу предстоящей выставки. Я говорю о Еве Дрекслер, референте Тибодо, и Анне Фридрих, заведующей одного из отделов Метрополитен.
— Мы их обеих вчера видели, — кивнул Майк. — И как они отреагировали?
— Я был глупцом, полагая, что Ева хоть шаг сделает наперекор воле Тибодо. Она все внимательно выслушала и попросила меня в дальнейшем держать ее в курсе событий. Но главным образом Ева мне посоветовала не беспокоиться об этом. Сказала, что это «женская проблема» и Катрина с ней обязательно справится.
— А что сказала Анна?
— Та была более чуткой. Она-то и посоветовала мне обратиться к специалисту. Сама Анна, кстати, тоже обратила внимание на перемены, произошедшие с Катриной. Еще Анна сказала, что будет лучше, если я сам свяжусь с консультантом, ведь именно у меня работала Катрина.
— Что сказала Гэрриет?
— Я описал ей причины своего беспокойства. Сказал, как сильно изменилась Катрина после случившегося. Что она заметно похудела и стала замкнутой и вялой. И, главное, потеряла интерес к работе, которой была так увлечена.
Все это походило не только на посттравматический синдром, но и на симптомы общего отравления мышьяком.
— Я спросил Гэрриет, надо ли Катрине показаться врачу, возможно, она чем-то больна, помимо депрессивного состояния. Вы мне не сказали, из-за чего Катрина умерла, это, видимо, тайна следствия, — сказал Беллинджер, взглянув на Майка, — поэтому мои предположения по поводу ее здоровья могут казаться неуместными.
Майк оставил его замечание без ответа.
— Что она ответила?
— Гэрриет? Что со всем справится сама. Что имеет большой опыт консультирования в подобных вопросах. Что лично видела Катрину спустя какое-то время после случившегося летом, и эти изменения не были уж такими разительными, как это показалось нам, тем, кто знал ее задолго до нападения. Она заверила меня в своей компетенции, и я на нее всецело положился, Гэрриет сказала, что описанные мной симптомы полностью соответствуют посттравматическому синдрому изнасилования.
— А с Катриной вы больше не разговаривали на эту тему?
— Да, в общем-то, нет. К началу ноября Катрина уже подготовила меня к тому, что возвращается домой, в Кейптаун. У нее там отец…
— У вас остался его номер телефона? — не дал договорить ему Майк.
— Эта информация есть в личном деле, но не думаю, что это вам поможет. По словам Катрины, отец находился в лечебнице. С диагнозом «ранняя стадия развития болезни Альцгеймера», если я правильно помню. Я сказал ей, что считаю ее возвращение ошибочным по двум причинам.
— Это каким же?
— Мне казалось, что прежде всего ей самой необходимо поправиться, а лучше отказаться от своей затеи. Но Катрина нам все уши прожужжала о том, какое замечательное в Южной Африке медицинское обслуживание. Говорила, что если ее исцеление зависит от психологического фактора, то ей лучше покинуть место, где ее изнасиловали. А если дело в физическом состоянии — как я был склонен считать, она же, напротив, отрицала это, слишком полагаясь на заверения Гэрриет, — то лучшие доктора в мире, по ее словам, практиковали именно в Кейптауне.
— А вторая причина, по которой вы отговаривали ее от отъезда?
— Ее исследования.
— Считаете, что у них в Африке нет могил с надгробиями? — спросил Майк. — Или что там нет музеев?
— Конечно, там есть и то и другое. Но не по ее специальности. Вообще Катрина уже написала заявление о приеме на новую работу. Я дал ей рекомендательное письмо, вы можете и его увидеть в ее личном деле.
— Куда же она хотела устроиться? — поинтересовался Мерсер.
— В музей Макгрегора. Это в Кимберли, Южная Африка.
— У них разве есть отделение средневекового искусства? — спросила я.
