Дон Уинслоу - Жить и сгореть в Калифорнии
— Ты все такой же, Джек, — говорит Летти.
— Вот самая лучшая, — говорит Джек и проводит рукой по старой доске, подпертой двумя козлами. Доска трехсоставная, темное дерево поблескивает на свету — безукоризненно выделанное, без заметных швов. Превосходная работа. На ней надпись: «делал Дейл Велзи, 1957».
— Отцовская?
— Угу.
— Помню я все это.
— Вижу, что помнишь.
— Ты никак от прошлого не отделаешься, — говорит она.
— Тогда было лучше.
— Пусть так.
Одолев шестнадцать бетонных ступеней, они оказываются перед дверью Джека.
Его комплекс зовется «корпус С — Адмиралтейский». Справа, как входишь в квартиру, — кухня, небольшая, но из окна виден тупик высоких зданий, а в ясную погоду на востоке вырисовывается Седловина. Слева обеденная ниша и гостиная с камином, спальня слева от гостиной.
Раздвижные стеклянные двери ведут на веранду.
— Mira![19] — воскликнула Летти. — Ну и вид отсюда! Восторг да и только!
Она выходит на веранду.
— Ага, — говорит Джек, кивком указывая на ряды торговых точек справа, протянувшихся по Голден-Лантерн. — И рынок Хьюза просматривается, и «Королевский бургер», и химчистка. Когда ветер западный, можно горелым жирком из «Бургера» наслаждаться. А при восточном ветре несет чесноком из итальянского ресторанчика.
— Да брось ты, — говорит Летти, потому что вид с веранды действительно восхитительный.
Если не глядеть на торговые точки и кондоминиумы на склоне, а устремлять взгляд прямо перед собой, видишь просторы океана, справа различаешь остров Каталину, а впереди — остров Сан-Клементе. За взгорком слева — гавань Дана-Пойнта, а дальше, до самой Мексики, — безлюдный пустынный берег.
— Наверно, здесь на закате особенно красиво, — говорит Летти.
— Здесь хорошо, — говорит Джек. — Зимой океан пучится, вздымается синим шлагбаумом. Он в двух милях отсюда, но различить можно.
— Неужели? Такой вид на миллион долларов тянет.
«Берлога» обошлась ему в 260 тысяч — по здешним меркам, дешево.
— По-моему, я сейчас опять зареву, — говорит Летти.
— Хочешь, чтоб я с тобой побыл или одной остаться?
— Одной.
У него на языке вертится: «Mi casa es su casa»,[20] но он решает промолчать.
— Располагайся, как хочешь, — говорит Джек.
— Но я не собиралась гнать тебя отсюда.
— У меня есть кое-какие дела внизу, — говорит он. — Если понадоблюсь, стукни в пол или еще как-нибудь дай знать. Я услышу.
— Ладно.
Он спешит уйти, потому что уже на этом «ладно» голос ее дрожит, а глаза наполняются слезами. Он идет в гараж и начинает шлифовать доску. Берет наждачную бумагу, обертывает ее вокруг куска дерева и начинает водить ею взад-вперед. Медленно, без нажима. Он входит в ритм, превращая старый бальзовый чурбан в гладкую и законченную доску.
Сверху до него доносятся рыдания. Рыдания, вопли и звук швыряемых подушек и простой домашней утвари, и все это так громко, что можно ожидать звонка из Союза домовладельцев со строгим внушением — дескать, незачем превращать кондоминиум в дом скорби, а столь откровенные горестные вопли нарушают покой жильцов и правила поведения в закрытых помещениях.
Через полтора часа вопли стихают.
Выждав еще двадцать минут, Джек поднимается наверх.
Она спит на кушетке.
Лицо распухло от слез, глаза превратились в щелки, но, так или иначе, они закрыты. Черные волосы разметались по подушке.
Глядеть на нее спящую — это и наслаждение, и боль. Спящая Летти — это как тлеющий огонь, вот-вот готовый вспыхнуть, ждущий только повода. Это помнилось ему еще с тех пор, когда они были вместе и он просыпался раньше нее, глядел на нее и думал, за что ему такое счастье — такая красивая, такая хорошая девушка.
И через двенадцать лет он думает: я все еще люблю ее.
И что же? Я отшвырнул ее от себя, вышвырнул, как швыряют что-нибудь в океан, а вот теперь волна выбросила ее опять на мой кусочек береговой полосы. Жизнь дарит тебе опять нечто, тобой не заслуженное.
Не давай себе увлечься, думает он. Охолони. Она вернулась не потому, что любит тебя, а потому, что ты ей нужен.
Потому что произошел пожар, в котором сгорела ее сестра.
Из шкафа в передней он достает лишнее одеяло и укрывает ее.
Ее рассказ ничего не меняет. За плечами у Пам — алкоголизм и наркомания. В ее крови обнаружены и алкоголь, и наркотик.
И этот рассказ Летти изменить не в силах.
Единственно правдивым в своем рассказе, и Джек это знает точно, может быть только огонь.
41
Огонь способен говорить.
И потому неудивительно, думает Джек, что существует выражение «языки пламени» — ведь огонь и вправду ведет с тобой разговор. Горя, он говорит с тобой цветом пламени и дыма, скоростью распространения, звуками, которые он издает, поглощая тот или иной материал, а сгорая, он оставляет после себя письменный рассказ.
Огонь сам себе летописец.
Он так чертовски доволен собой, что просто не способен удержаться и не бахвалиться тем, что он сделал и как ловко у него это получилось.
Почему на следующее же утро Джек первым долгом проникает в спальню Вэйлов.
Он стоит в этом темном месте трагедии и слушает то, что нашептывает ему огонь. Огонь дразнит его, побуждает к действию. Шепчет что-то вроде: «Прочти мое послание, ведь ты же умница. Здесь все сказано, но надо знать мой язык. Ты должен уметь беседовать со мной на моем языке».
Я сгожусь для этого, думает Джек.
Ведь я бегло говорю на языке огня.
Начнем с кровати.
Потому что Бентли обозначил ее как точку возгорания, и похоже, так оно и есть.
Ее с пружин чуть ли не скребком счищать пришлось.
И правда — на металле остались следы запекшейся крови. И чувствуется характерный запах горелого мяса, который ни с чем не спутаешь.
А сами пружины искорежены и слегка расплавлены. Такое происходит, только если пламя очень жаркое, — Джек знает.
Плавиться этот металл начинает лишь при температуре две тысячи градусов по Фаренгейту.
И огонь вот что говорит Джеку.
Я очень сильный, дитя мое, я чертовски сильный, и я прикончил ее в постели.
А в кровле — дыра. В точке возгорания образуется пламя, и перегретые газы поднимаются вверх как огненный шар. Шар достигает потолка и — бах! Это означает, что огонь говорит: «Я так страшен, Джек, что в комнате меня не удержать. Я так огромен и злобен, что мне хочется взлететь. Вырваться, дитя мое. Показать мою удаль небесам».
Джек смотрит вниз и видит слева от кровати то место, где в золе копался Бентли; он видит: где была пролита водка — там подпалина, место это выгорело, и на полу остался след. Остались и осколки — закопченные, замусоленные, и в том числе горлышко бутылки.
Джек видит, откуда Бентли почерпнул свою теорию.
Но этот ленивый гад остановился на полдороге. Схватился за первый попавшийся ответ, смотал удочки и был таков — как будто за ним погоня.
А вот Джек продолжает глядеть.
И не только потому, что считает Бентли кретином, и не только из-за рассказа Летти, просто плестись в хвосте у кого бы то ни было, повторяя чужие выводы, — так только лентяи делают, это худший вид разгильдяйства, порождающий ошибки, если здесь и вправду произошла ошибка. Один лентяй, как попка, повторяет ошибку другого.
И ошибки множатся, образуя порочный круг.
Так что надо начать сначала.
Снова-здорово, избегая предвзятостей и заранее заготовленных суждений, а лишь слушая, что говорит огонь.
Первое, что он говорит: в этой комнате горело немало вещей, потому что золы и головешек здесь по самую щиколотку. Джек прилаживает диктофон и начинает наговаривать свои наблюдения.
— Обратите внимание на толстый, по щиколотку, слой углей, — говорит Джек, — что доказывает обилие горючего материала, топливной загрузки. Живой главным образом или мертвой, я пока сказать не могу.
Толстый угольный слой говорит Джеку и еще кое-что, что записывать он не собирается. Обычно такой слой образуется, если пламя горело жарко и быстро — только так пламя может успеть спалить столько всего до прибытия пожарных.
Следующее, на что он обращает внимание, — это рельеф угольного слоя.
Если у огня есть язык, то рельеф этот — его грамматика, структура его фраз, их состав, соотношение подлежащего, сказуемого и дополнения. И фразы эти вопиют, гремят, громыхают, как поезд на бешеной скорости, как перестук колес: глагол-глагол-глагол, ведь речь он ведет, друг мой, о пламени, которое движется, движется безостановочно, не делая пауз в конце абзацев или перед разными там запятыми.
Джек думает, что на этот раз пламя катилось как волна, потому что наблюдаемый им рельеф на языке профессионалов зовется «аллигатор», ибо выглядит как кожа крокодила. А остается такой рельеф, когда жаркое пламя распространяется очень быстро. Оно сжигает и движется дальше, вычерчивая четкую границу между сожженным и тем, что оно пощадило. Отсюда и получается крокодиловая кожа.
