Роберт Дугони - Могила моей сестры
– Хвала Господу. – Кинс снова замахал руками над головой.
– Подумываешь сменить профессию? – У их загородки стоял Билли Уильямс.
Когда Эндрю Лауб стал лейтенантом, Уильямса произвели в сержанты сектора «А».
– Если подумываешь, то поверь человеку, воспитанному в баптизме на юге: чтобы заставить людей раскрыть свои бумажники, тебе понадобится гораздо больше убедительности.
– Мы просто говорили об одном типе, проходящем по делу Хансен, – сказал Кинс.
– Какая-то зацепка?
– В ту ночь его там не было. И Хансен он не знает. Чувствует себя ужасно, исправится и больше не будет грешить, – сказал Кинс.
– Хвала Господу, – добавил Фац.
Уильямс посмотрел на Трейси.
– Есть минутка?
– Да, а что случилось?
Он кивнул через плечо, чтобы она вышла с ним.
– О-о-о, у Профессора неприятности, – заметил Фац.
Трейси только пожала плечами, состроила рожу и прошла за Уильямсом в комнату мягких допросов за углом по коридору. Уильямс закрыл дверь.
– Что случилось? – спросила она.
– У тебя зазвонит телефон. Начальство собралось на совещание.
– О чем?
– Ты помогаешь какому-то адвокату добиться повторного суда для парня, убившего твою сестру?
У нее с Уильямсом были добрые отношения. Как чернокожий, Уильямс мог испытывать легкую дискриминацию – и похлеще той, с которой Трейси сталкивалась как женщина в преимущественно мужской профессии.
– Это сложно, Билли.
– Да что ты. Значит, это правда?
– И это личное.
– Начальство озабочено, как это отразится на нашем департаменте.
– Под начальством ты понимаешь Ноласко?
– Он этим занимается.
– Кто бы мог подумать. Утром мне звонила Ванпельт сообщить, что делает передачу на эту же тему, и просила кое-что прокомментировать. Для человека, который не привык утруждать себя фактами, похоже, она знает слишком много подробностей.
– Смотри, я в это не вмешиваюсь.
– Я и не прошу. Я просто хочу сказать, что Ноласко наплевать, как это отразится на департаменте, он просто видит еще одну возможность пнуть меня в задницу. И если я скажу ему, что и мне плевать, как это отразится на департаменте, то буду благодарна за небольшую поддержку. Пока он не имеет претензий к моей работе, остальное не его печаль и не его дело.
– Не стреляй в парламентера, Трейси.
Она помолчала.
– Извини, Билли. Просто сейчас мне это совсем некстати.
– Откуда идет информация?
– Сдается мне, это седар-гроувский шериф, который уже двадцать лет имеет на меня зуб.
– Ну, кто бы это ни был, похоже, он намеревается устроить тебе веселую жизнь. Манпельт любит всякое личное дерьмо.
– Спасибо за предупреждение, Билли. Извини, что огрызалась.
– Что слышно в деле Хансен?
– Мы приехали с пустыми руками.
– Это проблема.
– Я знаю.
Уильямс открыл дверь.
– Обещай мне, что будешь вести себя прилично.
– Ты ж меня знаешь.
– Да, потому и боюсь.
* * *Телефон у нее на столе действительно зазвонил, и позже Трейси пришлось пойти в конференц-зал. Сам факт, что ее пригласили на собрание, был необычен. Обычно ее только извещали через Уильямса о принятых начальством решениях. Она решила, что понадобилась Ноласко, чтобы устроить ей выволочку перед Уильямсом и Лаубом и пометить территорию своей власти. Начальник стоял сбоку от стола с Беннетом Ли из службы связей с общественностью. Ли не было бы здесь, если бы Ноласко не ожидал от Трейси заявления для СМИ. Она снова собиралась разочаровать его и подошла к той стороне стола, где стояли Уильямс и Лауб.
– Детектив Кроссуайт, спасибо, что присоединились к нам, – сказал Ноласко. – Вам известно, зачем мы здесь собрались?
– Не могу сказать, что известно. – Она хитрила, так как не хотела раскрывать, что Уильямс предупредил ее.
Все заняли свои места. Ли положил на стол блокнот и взял ручку.
– Мы получили звонок от репортера с просьбой прокомментировать сюжет, над которым она работает, – начал Ноласко.
– Это вы дали Ванпельт мой прямой телефон?
– Простите?
– Ванпельт позвонила мне по прямой линии. Это она тот репортер, что просит прокомментировать сюжет?
Глава отдела сжал челюсти.
– На мисс Ванпельт произвело впечатление, что вы помогаете адвокату добиться повторного суда над осужденным убийцей.
– Да, так она и сказала.
– Можете просветить нас?
Теперь, когда ему уже было под шестьдесят, Ноласко оставался стройным и в хорошей физической форме. Он расчесывал волосы на прямой пробор. Несколько лет назад он начал их красить в странный оттенок каштанового, почти как ржавчина, совсем не тот цвет, какого были его клинообразные усы.
Трейси подумалось, что он похож на стареющую порнозвезду.
– Это не сложно. Даже такая писака, как Ванпельт, придерживается основных фактов.
– И каковы же факты? – спросил начальник.
– Вы их уже знаете, – ответила Трейси.
Ноласко был в отборочной комиссии, когда Трейси подавала заявление в академию. Он также присутствовал, когда приемная комиссия спрашивала ее об исчезновении сестры. Трейси потратила две недели на подачу заявления и собеседования.
– Но остальные не знают.
Она постаралась не дать ему вывести ее из равновесия и повернулась к Лаубу и Уильямсу.
– Двадцать лет назад мою сестру убили. Ее тела не обнаружили. Эдмунд Хауз был осужден по косвенным уликам. В прошлом месяце останки моей сестры нашлись. Результаты судебной экспертизы на месте захоронения противоречат свидетельствам, представленным суду над Хаузом. – Она опустила подробности, не желая, чтобы Ноласко поделился информацией с Каллоуэем и Ванпельт. – Его адвокат воспользовался этими противоречиями, чтобы подать ходатайство о пересмотре дела. – Она снова обратилась к Ноласко: – Ну, мы покончили с этим?
– Вы знаете этого адвоката? – спросил он.
Трейси ощутила закипающую злобу.
– Седар-Гроув – маленький городок, капитан. Я знаю всех, кто там вырос.
– Есть сведения, что вы проводили собственное расследование, – сказал Ноласко.
– Откуда могут быть такие сведения?
– Вы проводили собственное расследование?
– У меня были сомнения насчет вины Хауза, как только его арестовали.
– Это не ответ на мой вопрос.
– Двадцать лет назад я подвергла сомнению свидетельства, которые привели к осуждению Хауза. У некоторых в Седар-Гроуве, включая шерифа, это не вызвало радости.
– Значит, вы проводили собственное расследование, – заключил начальник.
Трейси понимала, к чему он клонит. Использование служебного положения для личного расследования может быть основанием для выговора и, возможно, временного отстранения от работы.
– Что вы называете расследованием?
– Думаю, вы знакомы с этим термином.
– Я никогда не использовала свое служебное положение детектива по убийствам, если вы спрашиваете об этом. Все, что делала, я делала в свое свободное время.
– Значит, это было расследование?
– Правильнее сказать – хобби.
Ноласко опустил голову и потер лоб, словно борясь с головной болью.
– Вы содействовали адвокату в получении доступа в Уолла-Уоллу для встречи с Хаузом?
– Что вам сказала Ванпельт?
– Я спрашиваю вас.
– Может быть, вы сообщите мне факты? Это сэкономило бы всем кучу времени.
Уильям и Лауб съежились. Лауб сказал:
– Трейси, это не дознание.
– Звучит как дознание, лейтенант. Мне нужно позвать сюда представителя профсоюза?
Ноласко сжал губы, и лицо его стало багроветь.
– Это простой вопрос: вы содействовали адвокату в получении доступа в Уолла-Уоллу для разговора с Хаузом?
– Что значит «способствовала»?
– Помогали каким-либо образом?
– Я приехала с адвокатом в тюрьму на его автомобиле в свой выходной день. Даже не платила за бензин. Мы вошли через общий вход в день для визитов к заключенным точно так же, как все.
– Вы использовали номер своего значка?
– Даже не брала его туда.
– Трейси, – сказал Лауб, – мы получаем вопросы от прессы. Нам важно, чтобы все мы занимали одинаковую позицию и говорили одно и то же.
– Я ничего не говорю, лейтенант. Я сказала Ванпельт, что это мое личное дело и никто не должен в него совать свой нос.
– Это неразумно, учитывая публичный характер разбирательства, – сказал Ноласко. – Нравится вам это или нет, публичная часть нашей работы заключается в том, чтобы это не сказалось плохо на нашем департаменте. Ванпельт просит официального комментария.
– Кому какое дело до того, что просит Ванпельт?
– Она полицейский репортер, источник новостей номер один в нашем городе.
– Она просто охотник за происшествиями. Она щелкопер. И она нарушает журналистскую этику. Все это знают. Не важно, что я скажу, она выкрутит это так, чтобы создать впечатление конфликта. Я не играю в ее игры. Это личное дело. Мы не комментируем личные дела. Почему к данному случаю нужно относиться иначе?
