С. Тремейн - Холодные близнецы
Он отхлебывает горячий чай. Хоть бы ответил по-человечески. Или вообще как-нибудь отреагировал. Заплакал бы, в конце концов. Что-нибудь рявкнул. Сделал бы хоть что-нибудь резкое, нехорошее…
Но все, что я имею, это его зловещий взгляд. Он делает глоток и спрашивает:
– Только крик? Вот твое единственное доказательство?
– Нет. Господи, доказательств куда больше!
– Ладно. Объясни мне, но сначала успокойся. Я тебя слушаю.
Энгус обхватывает кружку ладонями и отпивает еще чаю, буравя меня взглядом.
– Давай, Сара. «От» и «до».
Он прав – ему необходимо знать все. Я выкладываю ему все подробности, словно рассказываю психотерапевту, что он творил пьяный минувшей ночью. Я сбрасываю с себя всю ложь и хитрости и возвращаюсь к спасительной правде. Я рассказываю о поведении собаки, об успехах дочери в чтении, о перемене друзей, об истерике в школе, о неделях странного состояния, о том, что наша девочка теперь требует, чтобы ее называли Лидией. Я упоминаю о поездке к Келлавею в Глазго, о своих сомнениях и о предположениях. Сейчас мои догадки звучат еще основательнее и убедительнее, чем прежде.
– Лидия жива, – подвожу я итог.
Я смотрю на него, а он – на меня.
У Энгуса перекатываются желваки под щетиной. Запинаясь, я продолжаю:
– Мы… Я… Гас, произошла страшная ошибка. Все оттого, что мы так подумали после катастрофы. Я допускала с большой вероятностью, что Лидия перепутала себя с Кирсти – помнишь, как они тогда изображали друг дружку? Играли, дурачились, носили одинаковую одежду, просили, чтобы мы их одинаково стригли? И тут происходит несчастье… Кто знает, может, когда мы отвезли Кирсти в больницу, у близняшек случилось нечто вроде телепатического контакта. Ничего нельзя утверждать наверняка, но может, их разумы соединились, как когда они, совсем крошки, лежали в одной кроватке и сосали друг другу пальчики, не разбирая, где чей?
Во время моего монолога Энгус не проронил ни слова. Зато вцепился в кружку – да так, что у него костяшки пальцев побелели. Будто собирался поднять ее и впечатать ее мне в лицо. Он зол, его раздирает ярость. Мне и страшно и не страшно одновременно. Сейчас Энгус ударит меня кофейной кружкой с изображением Эдинбургского замка – ведь я говорю ему о том, что его любимица мертва, а моя – воскресла.
Но я должна сказать ему все, и мне без разницы, что со мной будет.
– Девочка в соседней комнате – Лидия. Не Кирсти. Мы кремировали Кирсти, а Лидия до сих пор жива.
А вот и она – реакция. Энгус допивает остатки чая и ставит кружку на запачканный пыльный стол. Двор за окном залит зловещим белесым светом.
Луна пялится прямо на нас.
Наконец Энгус произнносит:
– Мне известно, что это Лидия.
Я настолько поражена, что теряю дар речи и едва перевожу дыхание.
Он тоже напряжен до предела и, видя мое замешательство, лишь пожимает плечами:
– Я и раньше знал.
Он громко вздыхает:
– Думаю, нужно будет поменять свидетельство о смерти.
Мое молчание ненормально.
Энгус встает, уходит на кухню, гремит кастрюлями и тарелками в раковине. В столовую вбегает Бини и недоуменно смотрит на меня. Его необрезанные когти скребут по каменным плитам пола. Надо бы положить сюда ковер или половичок, а то все вокруг слишком голое и твердое.
Откуда-то я нахожу в себе силы. Я бреду на кухню, где Энгус моет чашки в керамической раковине под тонкой прерывистой струйкой воды. Кран хрипит и булькает, как водосточная труба во время дождя. Крупные пальцы мужа сосредоточенно полощут и трут посуду.
– Джош и Молли звали нас к себе на ужин в следующий четверг. К ним еще заедут погостить друзья из Лондона, в Кинлохе намечается пышная свадьба.
– Энгус.
– Еще я слышал в «Селки» хорошую новость. Возле Дуисдейла хотят ставить ретрансляционную вышку, и у нас теперь будет нормальный сигнал, не придется каждый раз ездить на холм.
– Гас!
Он методично моет посуду, стоя ко мне спиной, и таращится в окно, которое выходит на берег: на приливные поля и линию низких холмов на горизонте позади «Селки», чернильно-синих на фоне звезд и ночного неба.
Однако я вижу не только пейзаж Торрана, но и лицо Энгуса – оно отражается в стекле из-за того, что на кухне горит свет. Он об этом не догадывается, а я понимаю, что он пытается сдержать гнев и кривится от злости. Сейчас от его привлекательности не осталось и следа.
Почему?
Энгус замечает, что я на него смотрю, и моментально прячет раздражение поглубже – гримаса исчезает.
Он ставит кружки сушиться на полку, поворачивается, берет полотенце и тщательно вытирает руки от мыльной пены.
– Где-то полгода назад… – начинает он, делает паузу и кладет полотенце на холодильник, – ко мне подошла Лидия и сказала то же самое, что и тебе: она – Лидия, а умерла Кирсти, и что это ошибка, ты перепутала. Что мы все перепутали.
На кухню входит собака и скулит без всякой видимой причины. Вероятно, чует наше настроение. Энгус бросает на нее взгляд и кивает.
– И еще пес стал вести себя по-другому – как при общении с Лидией.
– Бини? Ты…
– Я сопоставил факты и предположил… решил, что, похоже, Лидия права, или, по крайней мере, говорит правду. Поэтому я и достал ее игрушку.
– Она просила игрушку?
– Нет.
– Но тогда… Подожди. Я не…
– Сара, это проверка. Эксперимент вроде твоего.
Я сглатываю слюну. Я слышу, как в дровяном чулане возятся крысы. Почему Бини на них не охотится? Он вообще жалкий стал – грустный, подавленный, боится чего-то.
– Какая проверка? – переспрашиваю я.
– Чтобы посмотреть на реакцию Лидии. Или на реакцию Кирсти. Как она будет реагировать на любимую игрушку Лидии.
– И она отреагировала?
– Я достал дракончика с чердака и быстренько подложил его к другим игрушкам в ее комнате. Потом я стал за ней следить, чтобы узнать, что она будет делать.
– Ты так сделал?..
– Да. Она увидела дракончика и сразу же взяла его в руки. Без принуждения. Игрушка Лидии определенно нравилась ей больше других.
Разумеется, в плане Энгуса присутствовала радующая глаз чистая логика. В этом весь Энгус – здравомыслящий, простой, но с творческим подходом – ведь он инженер, человек, который решает конкретные проблемы. Он придумал искусный и действительно идеальный способ установить личность нашей дочери с помощью игрушки. Гораздо менее жестокий способ, чем мой.
– То есть ты был в курсе всего? Ты реально думаешь, что она – Лидия?
Энгус прислоняется спиной к раковине, опершись на нее руками, и смотрит на меня. Не то с вызовом, не то с презрением. А может, мне просто кажется? Я в полном смятении. Паника затягивает меня, как водоворот.
– Гас, но почему ты мне не признался?
– Не хотел тебя травмировать и был не до конца уверен.
– И только?
– А как иначе? Как я мог еще поступить? Ты с трудом справляешься с собой, ты не в силах пережить гибель Кирсти, и вдруг появляюсь я: «Сара, между прочим, ты тогда перепутала наших дочерей». Представь себе, Сара. Неужели мне надо было вводить тебя в ступор? Причинить тебе еще большую боль?
Мрачное выражение лица Энгуса исчезает, уступая место чему-то иному – не улыбке, но и не злости. Он качает головой, его глаза влажно блестят. Это не слезы, но он вот-вот заплачет. Я переживаю за него и за нас всех. Как же ему было тяжко! Столько времени скрывать свою догадку! Плюс – не огрызаться на мои обвинения. А он несколько месяцев жил с поистине страшным знанием, пытаясь не подавать виду. И он думал, что потерял Лидию, хотя он потерял Кирсти.
– Получается, она – Лидия? – спрашиваю я.
– Да. Если она сама так считает и, видимо, не лжет, то значит, она Лидия. Других вариантов нет. Кирсти умерла. Да. Вот так вот.
Теперь он пытается сдержать эмоции. Стоя в другом конце кухни, он раскрывает мне объятия, и я сдаюсь – я устала от возобновившихся взаимных подозрений и враждебности. Мы должны быть семьей, чтобы идти по жизни вместе. Лидия Муркрофт и ее родители. Я подхожу, он обнимает меня, и я утыкаюсь лицом ему в плечо.
– Ладно, – бормочет он. – Давай поужинаем. Я, ты и Лидия. И Бини – бесполезный пес.
Я пытаюсь рассмеяться, мне почти смешно от шутки мужа, и мы идем в гостиную. Энгус разводит огонь, я готовлю пасту, а потом Энгус пересекает холл и негромко зовет дочь:
– Лидия, Лютик!
Она выбегает, и я чуть не плачу. Она обнимает его за талию – выше ее руки просто не достают, а он ерошит ее волосы, целует в светлую головку и повторяет: «Лидия, Лидия» – я чувствую, что от чистого сердца.
Итак, вместе с нами наша Лидия. Да, именно она. Это неоспоримый факт.
Как легко поменялась идентичность.
Не слишком ли легко?
Надо все как-то закрепить. Нельзя ведь жонглировать именами и скакать от одной личности к другой, как будто это – обычное дело. Нужно совершить некий серьезный, символический жест. Может, устроить похороны? Да, пожалуй. Моя дочь, Кирсти, мертва, и ее надо помянуть. Должным образом.
