Бумажные самолёты - Максим Кощенков
— Я уже объяснял. Я хотел показать тебе отчёт судмедэксперта.
— И ради этого ты объехал весь город?
Уже тогда у меня возникли подозрения относительно Майка, но они были настолько смутными, что я не придал им особого значения. Мне просто хотелось убедиться, что Кэрри не натворит глупостей.
— И ты даже не увидел, кто напал на меня? — продолжает Кэрри.
Её намёк предельно ясен. Я догадываюсь о том, к чему всё идёт, прежде, чем она произносит:
— А может, это был ты?
— Достаточно, — обрываю я её. Её обвинение — словно нож, воткнутый мне прямо в сердце. — Это абсурд. Ты знаешь, что я бы этого не сделал.
— Откуда?! — вскрикивает Кэрри. Несколько человек косятся в нашу сторону. — Откуда мне это знать?! Вчера ты говорил, что ты на моей стороне, а сегодня обвиняешь меня… я даже не могу понять, в чём!
Меня распирает от противоречий. Я словно на корабле, терпящем крушение. Слова встают где-то в горле. Я не могу набраться смелости ни извиниться, ни предъявить Кэрри обвинения. Кажется, что у этой ситуации два исхода, но на самом деле всего один: наши отношения больше не будут прежними.
Я ловлю встревоженный взгляд Кэрри.
Она ловит мой. Мне не хватает лишь доли секунды, чтобы закричать: «Не надо!». Но она бросается в дом быстрее, чем я успеваю открыть рот.
Стой!
Немой крик распирает грудь. Я стараюсь вдохнуть как можно глубже, но вместо кислорода — едкий дым. Кажется, что даже здесь, в долине, свежий воздух куда-то быстро улетучивается.
Стой!
Кэрри никакой не полицейский в отставке. Покажите мне полицейского, преданного своему делу больше, чем тысячи человек, дающих клятву вместе взятых? Она вознесла долг на недосягаемую вершину и не побоялась забраться на неё без экипировки. Ей не страшно повиснуть над пропастью — ей даже не страшно разбиться. И это то, что отличает её от той кучки жуликов, совершающих преступления вместо того, чтобы их предотвращать. Это то, что делает её бессмертной в глазах простых людей. Таких, как я.
Мне хочется ринуться в дом, но смотрители парка тянут меня назад, словно кандалы. Из окон вырываются языки пламени, освещая долину убийственно ярким светом. Но с тех пор, как Кэрри скрылась за дверью, перед моими глазами стоит непроглядная тьма. Жар пламени обдаёт меня с ног до головы, будто насмехаясь: «Ну, разве не этого ты хотел?».
Что это за любовь, когда ты собственноручно разрушаешь дом, который возводил кирпичик за кирпичиком? Когда окружаешь человека заботой, а затем перечёркиваешь всё хорошее, что между вами было, ради «общественного блага»? Разве благо другого человека должно быть дороже собственного? И что это за любовь, когда можешь спокойно смотреть, как любимый человек бросается в огонь?
Её жизнь не стоит бумажек, которым рано или поздно пришлось бы стать очередным пылесборником в наших архивах. Её жизнь не стоит даже самой ценной улики, которая бы привела нас к убийце. Мы всегда понимаем это, только когда становится слишком поздно. Мы узнаём цену жизни, только когда находимся на волоске от смерти.
Я даже не знаю, что хуже: стоять и смотреть, как полыхает наш дом, или забраться внутрь и в лучшем случае найти Кэрри, лежащей без сознания. В голове всплывают тысячи воспоминаний из практики, когда я, как настоящий профессионал, сохранял хладнокровие даже в самых критических ситуациях; даже когда было понятно, что жертве больше никогда не встать на ноги; даже когда её родственники били меня в грудь, крича, что всё можно исправить — надо только постараться. Опыт за моими плечами словно испарился, и вот я снова, как много лет назад, бьюсь один на один со своими демонами.
Интерлюдия
Эмили
Лос-Анджелес, прошлой осенью
Ностальгия — вот первое слово, которое идёт на ум, как только я открываю глаза. Иногда, глядя в открытое окно, я спрашиваю себя: «Что, если бы всё было иначе?». Я могу искать ответ часами, наблюдая, как большой город погружается в ночь. К отелю через дорогу тянется роскошная вереница автомобилей, музыка в клубах становится громче, над головой снуют самолёты. Среди городского шума размеренный стук дождевых капель по подоконнику кажется ничтожно тихим. Перед глазами — Лос-Анджелес, в моём сердце — Нью-Йорк… Так что, если бы всё было иначе? Что, если бы я могла повернуть время вспять?
— Эмили?
Я оборачиваюсь. Я и не заметила, как замёрзли мои пальцы.
— Извини, что побеспокоили, — продолжает папа, входя в комнату. — Тебе не холодно?
— Просто задумалась, — я с виноватым видом закрываю окно и возвращаюсь в кровать.
— Хочешь поговорить об этом?
Я не знаю. Иногда мне кажется, что у меня проблемы вселенского масштаба, но, когда я начинаю ими делиться, оказывается, что я просто раздуваю из мухи слона.
— Может быть, — неуверенно отвечаю я.
Папа садится на стул и внимательно слушает.
— Ты же знаешь, что мама продала бизнес? — начинаю я, надеясь, что мне не придётся озвучивать всё, что я действительно думаю. Последняя нить, связывающая меня с Нью-Йорком, оборвалась. Папа кивает, и я продолжаю: — Мне кажется, она сделала это зря. Во-первых, это был какой-никакой доход, а во-вторых, мы бы могли ездить в Нью-Йорк… несколько раз в год, например.
— Что из этого беспокоит тебя больше? Доход или Нью-Йорк? — уточняет он.
Он всё понял. Чувствуя себя слишком неловко, чтобы признать это, я отвечаю:
— Доход.
— Это пустяки, — папа поднимается на ноги и задвигает стул. — Правда, пустяки. Мы достаточно зарабатываем, чтобы себя обеспечить. Маме больше незачем держать там бизнес.
Мне приходится признать его правоту. Торговать недвижимостью в «Золотом треугольнике» Лос-Анджелеса действительно прибыльнее, чем держать скромный кинотеатр в Бруклине. Перед переездом родители уверили меня, что в этом нет ничего страшного — до тех пор, «пока не появятся проблемы». «А если они когда-нибудь появятся? — спросила я. — А если они уже появились?».
Что, если я и есть проблема?
— А если начистоту, — папа задерживается в дверях. — Тебя ведь не доход волнует, да?
Я стыдливо отвожу глаза. Я не из тех, кто подрабатывает в забегаловках после уроков, раскидывает никому не нужные газеты по почтовым ящикам или стирает слюнявчики соседского малыша. Я гораздо хуже.
Раздавшийся в тишине поворот ключа избавляет меня от необходимости отвечать. Папа уходит на кухню разогревать ужин, а я укутываюсь в одеяло и выглядываю в коридор. На комоде поверх разбросанной косметики лежит сумочка, в углу небрежно оставлены туфли. Я подозревала, что у мамы нервы покрепче моих, но чтобы настолько! Я не смогла бы
