Дерек Картун - Летучая мышь
— Возвращаюсь завтра в Париж, — сказал я ему, — Надо бы повидаться. Может, позавтракаем вместе?
— Дурацкая американская привычка — деловой завтрак. Что, плохи твои дела?
— Хуже некуда. Но, может, мне это только кажется.
— Ладно, приду. Закажи мне овсяные хлопья.
За едой — у него хлопья, у меня яичница — я объяснил ситуацию.
— Понимаешь, это задание не хуже всякого другого, но никогда ещё я не ощущал себя в таком проигрыше. А тут ещё Хенк Мант норовит стать хозяином положения.
— Чем я могу помочь?
— Ты не находишь, что все эти копания в прошлом Маршана — дурацкая затея?
— Конечно, нахожу. В том смысле, что расследования такого рода никогда не приносят того результата, который с самого начала ожидается. Какой-нибудь результат да будет, только не тот, на который рассчитываешь.
— Тогда на кой черт я время теряю?
— Это ведь твоя профессия, не так ли? Кто ты такой, приятель, чтобы получать радость от работы, чем ты лучше остальных?
— Звучит хорошо, только я не о том. Вот уже три человека умерли — и ещё кто-то умрет. Может, я сам. А чего я, собственно, добиваюсь?
— Чтобы премьер-министр получил ответ на свой вопрос — неважно, правдивый или нет. А тебе, если уцелеешь, дадут новое задание — столь же идиотское. — Произнося это, Отто с наслаждением уплетал свои хлопья и попросил ещё кофе.
— Отто, знаешь, я иногда думаю, что с работой надо завязывать. Не то, чтобы нервы не выдерживают — нервы у меня в порядке, — но просто хочется делать что-то, что имеет значение и смысл.
— А контрразведка, ты считаешь, не имеет ни значения, ни смысла?
— Другому бы не сказал, а тебе скажу: не имеет.
— Другой бы тебя и не понял, а я пойму. Может, Кэри, ты не в достаточной степени неврастеник. У неврастеников, как ни странно, большое преимущество. Когда они подключают к работе эту свою неврастению, то вся их энергия, все чувства идут в дело. И не мучаются они сомнениями, заботами всякими. Неврастеничный кэгэбэшник исступленно ненавидит американцев — и этой ненавистью жив, она ему помогает. Другой какой-нибудь псих одержим интригами, заговорами, конспирацией — весь мир против него, чистая паранойя. Зато она делает его прекрасным агентом. А ты, Кэри, слишком здоровый малый, чтобы играть в такие игры. Ты ведь любишь женщин, правда?
— Люблю.
— А хорошо приготовленного цыпленка под соусом?
— Ну да.
— А когда кого-нибудь приходится пристрелить в интересах дела расстраиваешься…
— Это точно.
Отто утерся салфеткой и погладил себя по животу.
— Будь поосторожнее, мой мальчик. Твоим занятиям столь простые вещи не приносят пользы. Возвращайся в Париж и выкинь из головы мою болтовню.
ГЛАВА 15
Возвращение во Францию оказалось довольно утомительным. Я выбрал маршрут через Базель — аэропорт там находится как раз на швейцарско-французской границе, есть возможность пройти таможенный и иммиграционный досмотр на швейцарской стороне. В Базеле взял напрокат машину и пересек границу по шоссе N 69 — пропускной пункт там известен своей либеральностью. Добравшись на машине до Бельфура, сел в поезд, идущий в Париж.
Изабел встречала меня на платформе Восточного вокзала — табачного цвета замшевое пальто, мягкие сапожки в тон, бархатный берет. Надменное выражение лица смягчилось, когда она увидела меня. В знак приветствия она взмахнула рукой и улыбнулась своей особенной, медленной улыбкой. Мы поцеловались.
— Добро пожаловать в Париж, здесь тебя ждут новые приключения!
— Как мило с твоей стороны встретить меня. Да ещё в такой холод.
Декабрь действительно стоял морозный. Пронизывающий ветер так и свистел по вокзалу.
— Где мне лучше остановиться?
— У меня хочешь?
— Еще бы.
Мы отыскали её машину и полчаса спустя были в её однокомнатной квартирке. Мне всегда нравилось бывать у Изабел — обстановка там странным образом противоречила холодноватым, чисто английским манерам хозяйки. Удобное, обтянутое розовым репсом кресло; широченный диван со множеством подушек, на светлом лакированном паркете белый ковер с длинным ворсом. Весь стол — единственная, кажется, в квартире дорогая вещь — занят фотографиями в красивых рамках: породистые физиономии родственников Изабел вперемежку с изображениями её беспородных друзей, даже какая-то третьестепенная певичка затесалась. Гордость экспозиции — группа, где дед и бабка Изабел с материнской стороны запечатлены в компании с Ллойд-Джорджем и Габи Деслис. "Дедушка был любовником Деслис, это все знали, — объясняла гостям Изабел, Он питал пристрастие к француженкам, особенно музыкантшам. Что-то такое говорил насчет их тонких лодыжек — в те годы этому придавалось большое значение. Все семейство жутко этой связью гордилось, одна только бабушка была недовольна, отзывалась о своей сопернице как об особе, не умеющей вести себя за столом. Но все равно приходилось её принимать в Кумберлендском поместье, хотя семейная легенда гласит, будто бы гостья завела интрижку с молодым лакеем. И с Ллойд-Джорджем тоже — как раз к тому времени относится фото…".
Пока Изабел готовила кофе, я раскинулся в кресле.
— Скажи… — мы произнесли это одновременно, вдохнув дивный аромат кофе. Наши привычно близкие и добрые отношения всякий раз восстанавливались мгновенно после любой разлуки. Вот и в тот раз мы долго разговаривали, задавая вопросы и отвечая на них, пока не выложили друг другу все, что узнали о Маршане.
Ночь, проведенная вместе, была прекрасна.
На следующий день за завтраком я держал военный совет с Изабел и Артуром. У Артура были для меня новости, касающиеся общества "Луна":
— Это какая-то арабская фирма, все они там "Али" или "Бен" и дальше как-то. Я попросил одного приятеля из "Сюрте" проверить их имена на компьютере. Все четверо на учете, оказывается: за ними числится разбой, вымогательство — вот такие люди. Подонки, словом. Думаю, "Луна" — просто ширма. Кто-то за ними стоит. Иначе в толк не возьму, на кой черт они её зарегистрировали.
— Фирма понесла убытки — их последняя акция провалилась, — заметила Изабел.
— Боюсь, наоборот, — возразил я, — Раз уж они получили заказ на мою жизнь, то выполнят его. Это только вопрос времени — когда они меня разыщут. И на сей раз поработают не только за денежки — после того, как я плохо обошелся с их дружком.
— Есть ещё кое-что для тебя, — сказал Артур. Он только что набил свою трубку и теперь усердно её раскуривал. Наконец, ему это удалось, и лицо его скрылось в табачном дыму:
— Один французский коммунист с тобой хочет встретиться.
— О Господи! Откуда эти-то про меня узнали?
— Понятия не имею. Но Робер Таллар — так его зовут — дал мне понять, что разговор будет дружеский.
— Он, стало быть, знает, по какому делу я здесь? …
— Если это так — он знает больше, чем я, — резонно заметил Артур, Что ему сказать?
— Да кто он такой?
— Молодой человек, лет двадцати восьми. Но уже член их центрального комитета и кандидат в политбюро. Восходящая звезда на коммунистическом небосводе.
— Только на явочной квартире, — сказал я. — Прежде всего меня интересует, что и откуда им известно обо мне и о моей миссии. Место встречи предложу я сам.
— Так и передам, — сказал Артур.
— Мне ещё надо повидаться с вдовой Артуняна. И с кем-то из акционерного общества "Луна". Хотя бы просто знать, где их можно найти в случае чего.
— С этими людьми неприятностей наживешь, — забеспокоилась Изабел.
— Дама совершенно права, — заметил Артур.
— И тем не менее…
Мы договорились все втроем поужинать в ресторане "Дом" на Монпарнасе.
Отпустив такси на площади Сен-Мишель, я пошел пешком по набережной. Закатное солнце пылало на бледном зимнем небе, ледяной ветер гнал вдоль тротуара мертвые листья. Лавки букинистов все до одной были закрыты. Я прошел мимо старого дома на набережной Вольтер — поблизости не оказалось ничего подозрительного: ни стоящего автомобиля с седоком, ни праздного бродяги. Похоже, за домом никто не наблюдает. Я пошел обратно. В подъезде мне удалось не привлечь внимания консьержки. Мадам Артунян открыла мне сама и сразу узнала. Она была в черном.
— Входите, месье, — сказала она так, будто ждала меня. В холле горела всего одна тусклая лампа.
Следом за хозяйкой я прошел в памятную мне гостиную, где беседовал с её мужем — так давно это было, лет сто назад… Она опустилась в кресло с высокой спинкой и предложила мне сесть напротив. Снова я увидел сквозь мутноватые оконные стекла серую глыбу Лувра за серыми волнами реки.
— Мадам, я пришел, чтобы выразить вам соболезнование, — начал я, — Мне искренне жаль…
С людьми, у которых горе, я не очень умею говорить. Да и никто не умеет. К тому же её муж погиб по моей вине, и она, возможно, знала об этом. Но если и так, мадам Артунян никак себя не выдала.
