Родриго Кортес - Садовник
Долорес могла запросто затащить его на террасу, чтобы посмотреть, как рисует маслом на холсте откровенно скучающая в отцовском доме сеньора Тереса. А то вдруг притаскивала прямо в сад очередную, огромную и тяжеленную господскую Библию с золотистым обрезом и превосходными изображениями неведомых птиц и животных и даже странных людей в длинных разноцветных одеждах, а то и вовсе… без одежды! И Себастьян осторожно рассматривал рисунки, пытаясь сообразить, значит ли это, что все в раю ходят полуголыми, как Иисус на кресте, и когда они все успели попасть в Эдем.
Но больше всего его поражал иллюстрированный двухтомник об эдемских цветах; каждый раз, когда она выносила его в сад, он чувствовал такую бурю самых противоречивых чувств, что казалось, еще немного, и грудь лопнет. Странные, ни на что не похожие, порою с пестрой хищной окраской, Божьи цветы снились ему по ночам и виделись в полумраке сада. А потом в доме Эсперанса появился гость из Эдема, и мир окончательно перевернулся.
***В этот прекрасный солнечный день Долорес снова привела Себастьяна на господскую террасу.
Сеньора Тереса стояла за мольбертом с палитрой в руках и время от времени макала длинной тонкой кисточкой то в краску, то в холст, а рядом, откинувшись в плетеном кресле, сидел новый, что-то уж больно зачастивший в дом Эсперанса падре Теодоро.
Он был совсем молод, этот священник, и очень похож на Энрике, которого увела полиция. Такая же бородка, такие же лукавые и веселые глаза, такая же манера ходить, расправив плечи и с интересом поглядывая по сторонам. И он, совершенно не смущаясь, говорил все, что хочет.
— Нет, я сторонник классицизма, — весело хмыкнул в жидкие усы молодой падре.
— Просто вы недостаточно развиты эстетически, — прикусив губу, отметила сеньора Тереса.
— Неужто вы хотите сказать, что этот ваш Мане с его синими, трупного вида женщинами может стать в один ряд с Микеланджело? — язвительно улыбнулся падре.
— Вы так говорите потому, что Мане не работает на католическую церковь? — иронически изогнула бровь сеньора Тереса.
Они принялись азартно спорить друг с другом, а Себастьян завороженно смотрел на то, что рождалось на мольберте. Алые всполохи там, на холсте, казалось, не имели ничего общего с анатомической точностью книжных иллюстраций, но он видел, узнавал: да, это розы. Точно так же, как синяя рваная полоса в верхней части — предгрозовое небо, а нечто сияющее золотистым бликом из полутьмы в самом углу картины — фрагмент ореховых перил.
— Что, хочешь попробовать? — внезапно протянула сеньора Тереса кисточку Себастьяну.
Он отпрянул.
— Давай-давай! — подбодрила его сеньора Тереса. — Ты ведь у нас тоже человек творческий — вон какие клумбы у тебя получаются!
Себастьян осторожно взял кисточку и поднес ее к глазам. На самом кончике виднелись следы алой краски. Он коснулся этим кончиком указательного пальца и замер, столь чистым и ясным показался ему этот цвет…
Сеньора Тереса отошла в сторону и внезапно повела в сторону Себастьяна тонкой изящной ладонью:
— Поверьте мне, святой отец, вот такие люди, как он, и построят наше ближайшее будущее. И я говорю это не потому, что так уж уважаю мнение сеньора Троцкого. Просто они свободны от традиционных условностей и могут создавать новое, не оглядываясь на старые имена.
Падре, словно признавая свое поражение, лишь развел руками, и тут к воротам усадьбы подъехала машина — большая, красная и буквально полыхающая на солнце.
Падре Теодоро и сеньора Тереса едва успели переглянуться, как калитка с грохотом распахнулась, и к веранде быстрым, энергичным шагом устремился человек. Огромный, выше и толще всех, кого когда-либо видел Себастьян, он держал в одной руке толстую черную трость с массивным круглым набалдашником, а в другой — такую же черную, невиданно толстую сигарету.
Громоподобно прокашлявшись, визитер взбежал по ступенькам на террасу и развел толстые руки в стороны.
Себастьян, падре Теодоро и сеньора Тереса замерли.
— Это же я, Тереса! — громыхнул человек и подошел к сеньоре Тересе. — Та-ак… уже вижу, что ты меня не признала… Да ты и сама выросла! Такая дама стала!
Шофер внес на террасу и поставил на дощатый пол его вещи, Себастьян мельком взглянул на них, и у него подкосились ноги. Рядом со светлым чемоданом, в большом, красиво расписанном горшке колыхался на ветру не совсем обычный цветок.
— Ансельмо?! — охнула Тереса. — Это вы?!
— А кто же еще?! — весело громыхнул гость.
Сеньора Тереса кинулась его обнимать; изнутри дома, сильно прихрамывая, вышел старый полковник, за ним — бегом — Хуанита и Кармен, а Себастьяна подзатыльником отправили прочь, чтобы не мешал господам.
С колотящимся сердцем, на ватных ногах Себастьян сбежал вниз по ступенькам и спрятался в зарослях вишни. Он понятия не имел, кто этот большой, весь в белых одеждах человек, и человек ли вообще… Но совершенно точно знал: привезенный им цветок — тот самый, из толстой золоченой господской Библии!
— Держи, — вспомнил наконец-то про цветок гость, поднял горшок и сунул его в руки сеньоре Тересе. — Это орхидея, как ты просила. Над ней годы почти не властны… в отличие от нас. Живет практически вечно.
«Живет вечно…» — отозвалось в груди Себастьяна.
— Спасибо… — зарделась сеньора Тереса.
— А вообще-то я за вами за всеми приехал! — весело громыхнул человек.
«За вами за всеми приехал…» — эхом отдалось в самом сердце Себастьяна.
— Хватит вам в Старом Свете гнить! Пора за настоящее дело приниматься!
Себастьян замер. От этих слов повеяло такой явственной опасностью, что даже господа на террасе замерли.
— Опять ты за свое, Ансельмо, — вздохнул старый полковник.
— Я от вас теперь не отстану! — басисто пообещал гость. — Пока с собой не заберу!
— Здесь наша земля, Ансельмо… — возразил полковник.
— Сегодня она ваша, а завтра социалисты все отберут! — уверенно пообещал Ансельмо. — Я вообще не понимаю, чего вы ждете! Продавайте все, и поехали ко мне! Пока не поздно! Немедленно!
«Немедленно?!» Себастьян затаил дыхание.
— У нас в Аргентине для приличного делового человека все есть! — хохотнул гость. — Настоящий Эдем!
«Эдем?!» Себастьяна затрясло, и он тоскливо взглянул в небо. Он узнал это слово и теперь окончательно поверил в то, что видел своими глазами. Теперь он знал, откуда прибыл со своим странным цветком гость и куда хочет забрать его хозяев.
Себастьян побежал домой, упал на колени и до поздней ночи со слезами на глазах молился, чтобы господь не забирал семью Эсперанса в Эдем.
Себастьян понимал, что им там будет лучше, но он знал и другое: чтобы попасть на небо, им всем придется умереть. Как сеньоре Долорес или даже как его отцу. Он представлял себе, как сеньора Тереса и юная сеньорита Долорес сидят в земле или плавают в бочке с винным спиртом вверх ногами, и заливался слезами. Но бог словно не слышал его сегодня, и Себастьян заставил себя вернуться к дому господ Эсперанса и, утирая кулаком обильные слезы, залег в зарослях вишни неподалеку от террасы.
Приметы ожидающего семью Эсперанса жуткого будущего были рассеяны повсюду. Сначала на веранду с подаренным эдемским гостем старинным кинжалом вышел сеньор полковник. Он несколько раз вытаскивал кинжал из ножен и с лязгом загонял его обратно, затем любовно протер лезвие мягкой тряпицей и скрылся в сумраке огромного дома.
Затем на террасу вышла сеньора Тереса с эдемским цветком в руках. Она поставила его на перила так, чтобы не подвергать напору прямых солнечных лучей, затем несколько раз в течение дня переставляла горшок с места на место, пока к вечеру не выбрала для него место на маленьком столике возле клумбы ночных фиалок.
Но апофеозом всего стал выход самого гостя.
— Рев-во-люционер-ры! — с чувством прорычал он. — И что они с ними возятся? Перевешать всех, и дело с концом! Повесить!
«Повесить?!» Себастьян вздрогнул. Он знал, что такое «повесить». Это случилось с его матерью много-много лет назад, и сегодня от нее осталась только фотография с выжженными сигаретой пятью отверстиями. Теперь, судя по тому, что сказал гость из Эдема, то же самое ждало и семью Эсперанса.
***Большой красный «Мерседес» приехавшего из Аргентины сеньора Ансельмо Эсперанса взбудоражил весь город. Едва он проехал по центральной улице, в кабачках перестали говорить о политике и переключились на автомобили.
Многословно хвалили немцев, создавших такую превосходную машину, и столь же многословно и непатриотично ругали собственную испанскую промышленность, покорно плетущуюся в самом конце технического прогресса; шумно обсуждали проблему перегрева двигателя и возможности новых охладительных систем, но с прискорбием признавали, что Испания есть Испания и температурный режим, особенно летом, здесь далеко не тот, что в Берлине или Вене.
