Ким Уозенкрафт - Разыскиваются полицией
— Послушай, у меня единственное желание: спасти не чью-нибудь, а свою задницу. Ясно? И не учи меня. Сама знаю, что делать. Меня по-крупному подставили, и я намерена с этим разобраться.
— Почему ты не обратилась в средства массовой информации? Журналисты с удовольствием хватаются за подобные темы.
— Они слушают власть имущих, а не девчонку-копа с тремя годами службы за спиной. Журналисты прямиком бы направились к шерифу и окружному прокурору. У меня не было особого желания, чтобы меня убили.
— Ты служила в полиции. Кто мог тебя убить?
— Да хоть бы шериф. Я слышала, он собственноручно застрелил троих. В свободное от службы время.
— Ты знаешь это доподлинно?
— Нет, я знаю доподлинно, что он меня подставил. Вот это я точно знаю. — Злость взбудоражила ее; она вскочила и принялась расхаживать по камере.
— Дайана! — воскликнула Гейл. — Прекрати. Иначе мы обе сойдем с ума. Сядь.
Девушка устроилась на краешке ее кровати и прошептала:
— Мне надо выбираться отсюда. Иначе я свихнусь. Покончу с собой.
— Только не в камере. Договорились?
— Я серьезно.
— И я тоже.
— Гейл…
— Даже не заводи об этом разговора. — Господи, какая упрямая девчонка! — Здесь есть уши и у стен. — Она многозначительно посмотрела на Дайану. — Завтра вечером, если позволит погода, возьму тебя на свою обычную карточную игру. Любишь играть в карты?
Дайана бросилась ничком на койку и яростно ударила кулаком по матрасу. В карты? Двадцать предстоящих лет провести за карточным столом? Она сверкнула на Гейл глазами.
— Нет? Так научишься, — продолжила та. — Я помогу тебе подать прошение две тысячи двести пятьдесят пять…
— Что еще за хреновина?
— Последняя надежда. Habeas corpus.[23] Вряд ли будет большой прок. Но может, хоть что-нибудь.
— Мне не нужно помогать с бумагами. Мне необходимо выбраться отсюда.
Гейл распрямилась и ткнула пальцем ей в грудь.
— Тебе надо уметь слушать, делать так, как я говорю. Прекрати беситься и запоминай мои слова. Занимайся рутиной. Тогда не свихнешься.
— Ты вообразила себя моей матерью?
— Вот еще! Я ничья мать! — рассердилась Гейл и ужаснулась своим словам. — Но я отмотала в этой шарашке восемнадцать лет. А ты сколько? Три месяца? Девяносто дней будет? В общем, следуй моим советам.
Дайана встала, взяла со своей койки подушку, легла на место Гейл и накрыла лицо. Затем приподняла подушку и уставилась на пустые нары над головой. Кто-то нацарапал на металле: «Soyez tranquille».
— Это ты сделала?
— Нет.
— Знаешь, что это означает?
— По-французски: «Будь спокойна. Не трепыхайся».
— Это ты написала. Признайся.
— Я же сказала: нет. Ты держишь меня за лгунью?
Дайана покосилась на надпись.
— Сделай одолжение, — промолвила она. — Ты помнишь сцену из кино, где Джек Николсон попадает в сумасшедший дом и после того, как психиатры оттяпали ему кусок мозгов, выпускает пар и лупит огромного индейца? Так вот, возьми подушку и бей меня сколько хочешь. Обещаю, не стану жаловаться.
Гейл привалилась к стене. Из коридора донеслись первые скребущие звуки — Храпунья отошла ко сну. Бензопила, да и только. Огромная бензопила. Низкое, утробное урчание. Поразительно. Вот и еще одна ночь наступила. Никчемная и бездарная в этом никчемном, бездарном месте.
— А ты что сделала?
— Кто? Я? — Гейл рассмеялась.
— Колись. Я же, можно сказать, призналась в вине. Так что давай, исповедуйся. Восемнадцать лет — большой срок. Такой дают за серьезное преступление.
— Оно и было серьезным.
Восемнадцать лет. Мысль не давала покоя — зудила, точно начинающаяся головная боль. И вдруг скрутила голову. Впереди еще двенадцать. Без шести столько же, сколько уже отбыла. Невероятно. Она не вынесет. Какой смысл в жизни, если предстоит провести в тюрьме еще двенадцать лет? Никакого, если нет надежды на свободу. А как ни печально это признавать, она понимала: в апелляции ей откажут. Остается один путь — исчезнуть, скрыться, убежать. Если написать в двух колонках: над одной «отбыть срок», а над другой — «бежать», над первой нужно прибавить: «неминуемая смерть». Это непреложная истина. Жить здесь — значит умереть. Либо от собственной руки, либо от отчаяния, которое вскоре поглотит ее. Побег сулит опасность. Могут убить. Поймать. Но существует шанс, что она вырвется на свободу. Она сильная, может подтянуться сорок семь раз в минуту. Бегает все быстрее и быстрее и способна убежать насовсем. А если ляжет на дно, ее не найти. Мать умерла. Отец тоже. У нее нет ни братьев ни сестер, ни мужа, ни детей. Ближайший друг — Мэл, ее адвокат. Гейл не сомневалась, он ей поможет. Если дойдет до дела, ей терять нечего. И ее сокамерница, эта возмутительница спокойствия тоже как будто на все готова. Дайана напомнила Гейл ее саму лет двадцать назад. Наивная. Идеалистка. Неистово верующая, что в мире победит добро. Но не странно ли, что бывшая служительница правопорядка появилась в ее жизни, чтобы помочь совершить побег? Гейл доверяла интуиции. А если это ловушка, ну и черт с ней!
Гейл поймала себя на мысли: она жалеет, что слушания завершились подобным образом, и рассердилась на себя за то, что размякла. Жаль то, жаль другое, жаль третье. Не хватит двенадцати следующих лет срока перебирать. Сидеть в тюрьме и жалеть, что всякие бумагомараки не способны проявить хоть каплю здравого смысла и сострадания? Нет уж, увольте, это не для нее. Хватит о чем-либо жалеть. Она не позволит им больше себя наказывать. Довольно. Она и без того пожертвовала лучшими годами жизни, когда могла бы родить детей. Больше не собирается.
Она станет действовать. И совершит то, что планировала последние три года. Это было ее развлечением, когда она просыпалась ночами на нарах и пыталась вспомнить, как выглядит луна. Гейл наконец сообразила, что Хиллари — не крутая. Хиллари — хохмачка, но она никогда не решится бежать. Единственный человек, который на это способен и поможет совершить побег ей, — сокамерница Дайана.
— Дайана! — Гейл понизила голос.
— Что?
Гейл склонилась к ее уху и прошептала:
— Ты серьезно? — И взмахнула рукой, замыкая круг, который означал все, о чем они говорили. Означал побег.
Дайана приподнялась и заглянула в зеленые глаза сокамерницы, такие глубокие, насыщенные в проникающем из-за решетки свете. Протянула к ней руку, дотронулась. Она прошла проверку.
— Расскажи, за что тебя посадили? Я не побегу с кем попало.
— За хранение оружия и взрывчатки.
— Вот это да! И что же ты…
— Замышляла? Взорвать телефонную станцию в Вашингтоне, округ Колумбия.
— Зачем?
— Политический акт. Протест.
— Когда это случилось?
— Ты была карапузом.
— Я считала, что вся эта ерунда закончилась в шестидесятые годы.
— Она продолжается со времен войны за независимость. Ты слышала о ней?
— Да.
— Видишь ли, это процесс.
Дайана не позволяла себе думать, что произойдет, если их поймают. В ее картину побега это не вписывалось. Она твердо знала одно: ей не выдержать двадцати лет в этой адской дыре за преступление, которого она не совершала. И еще она понимала, что при всех обстоятельствах потащится в Техас, чтобы призвать к правосудию окружного прокурора и шерифа округа Брирд. Если этого не сделали федералы, то сделает она.
— Дайана! — Гейл распустила шов на матрасе и достала обломок лезвия косилки.
Девушка посмотрела на него, потом на Гейл и кивнула. Без спешки. С чувством. Чуть улыбнувшись. Легкая улыбка. Слегка изогнутая бровь. Теперь они стали сообщницами. Партнерами.
Гейл ответила ей улыбкой, и Дайана впервые увидела, как улыбается ее сокамерница. Открыто и в то же время с усилием. С какой-то болью.
— Хорошо, — проговорила Гейл. — Я слышала, на праздник нас выпустят в Большой двор на барбекю. Гамбургеры и хот-доги.
— На какой праздник? — удивилась Дайана.
— На День независимости, — объяснила Гейл и, наклонившись к уху Дайаны, прошептала: — Нашей независимости.
Глава восьмая
Джонсон надел поверх формы передник и, стоя перед входом во двор с лопаточкой в одной руке и вилкой для барбекю в другой, широко улыбался. Он не позволит готовить другим надзирателям, а заключенным тем более прикоснутся к грилю.
— Каждый год одна и та же старая песня, — прокомментировала Гейл. — Охрана жарит венские сосиски и уверена, что оказывает нам великую милость.
— Все-таки лучше, чем в столовой. — Дайана радовалась, что выбралась на свежий воздух. Балдела от удовольствия и была в приподнятом настроении.
— Зависит от того, кто готовит. — Гейл ощущала звон во всем теле и пыталась выгнать из себя страх — вести себя непринужденно и естественно. Сегодня всего лишь очередной день в заключении.
