Вадим Сухачевский - Тайный суд
– Суд пока не предоставлял вам слова, – заметил председательствующий и обратился к Борщову: – Пожалуйста, поподробнее – что же произошло?
– Да, ваша честь… В упомянутый мною день жертва вернулась в свою квартиру и обнаружила там подсудимого Урюпника и его супругу, по-хозяйски рывшихся в ее вещах. Увидев Дольскую, они повелели ей катиться прочь, покуда цела, а когда жертва попыталась хотя бы забрать свои вещи, гражданин Урюпник нанес ей удар…
И снова Урюпник не выдержал:
– Старая карга сама упала в обморок и стукнулась об угол стола!
– Да, да, – подтвердил Борщов, – именно так вы объяснили случившееся милиции, кою ваши объяснения всецело удовлетворили. Однако «угол стола», о котором вы тут изволили говорить, отчего-то по форме полностью совпал с кухонной тяпкой, обнаруженной там же, на кухне.
– Случайно! Все вышло случайно! – взвизгнул Урюпник. – Я потом пытался ей помочь!
– И надо сказать, весьма своеобразно пытались, – сухо проговорил Борщов. – По имеющимся у нас данным, жертва скончалась вовсе не от удара тяпкой, от которого лишь потеряла сознание, а от асфиксии, то есть от удушения, по-русски говоря. Не хотите ли вы, Урюпник, убедить нас, что оттиски ваших пальцев у нее на горле появились, когда вы делали ей искусственное дыхание, а крик вашей супруги: «Сема, души ее, стерву!» – был призывом оказать эту помощь?
– Это… – пробормотал Урюпник. – Я плохо помню… Это было как во сне… Старая карга…
– Жертва, – поправил его Домбровский.
– Она оскорбила меня. Эта старая… жертва… она назвала меня…
– Мародером, – подсказал Борщов. – По свидетельству соседки, именно так. И вы хотите сказать, что это (весьма, кстати, точное) обозначение ваших действий привело вас в состояние аффекта?
– Чего?
– Аффекта, то есть крайнего душевного волнения.
– Ну…
– Баранки гну! – как-то совсем по-базарному рявкнул Борщов, что было здесь совершенно неуместно, однако под взглядом председательствующего тут же прокашлялся и прежним ироничным тоном продолжил: – В таком случае, следует заметить, что подобное состояние аффекта посещает вас всякий раз при виде того, что плохо лежит. Так… – Он заглянул в какую-то бумагу. – Так, три месяца назад, изымая у вдовы арестованного накануне гражданина Иверцева перстни с драгоценными камнями (кои, замечу, все пять до сих пор красуются на пальцах вашей жены и дочери), вы в этом состоянии удушили ее при помощи бельевой веревки, после чего на той же веревке и повесили ее в клозете. И в том же, вероятно, крайне взволнованном состоянии засунули головой в духовку кухонной плиты дочь гражданина Жерденко и пустили газ. О чем бишь там шла речь?.. Да, вот! О ее комнате, которую затем незамедлительно заняла ваша младшая дочь Елизавета.
– Лизка замуж выходила… – пролепетал Урюпник. И, рванувшись, возопил: – Бэ семь двадцать два пятнадцать! Позвоните, вам скажут! Прошу!..
Однако председательствующий ударом молотка оборвал его вопли и провозгласил:
– Суд удаляется на совещание.
В совещательной комнате к Юрию опять вернулось предчувствие чего-то недоброго, прерванное было ходом процесса. Нет, вовсе не о приговоре думали сейчас и Домбровский, и Борщов, почему-то прикрывавший обеими руками свою неровную, остроконечную голову, и сидевший, как всегда, поодаль от остальных с каменным выражением лица Викентий, – о чем-то другом, далеком от этой комнаты.
– Итак, – произнес Домбровский, – вина этого… как его?.. – Подобная забывчивость никак не была свойственна ему, памятью обладал отменной.
– Урюпника, – подсказал Юрий.
– Да, да, Урюпкина… доказана, полагаю, полностью. Посему… – И вдруг, в упор взглянув на Борщова, спросил: – А что это у вас, сударь, с головой?
– Так, мелочи жизни, – осклабился тот и нехотя убрал руки.
Взору всех предстала заклеенная пластырями огромная пунцовая шишка у него на лысине.
– Сосулька, – пояснил он. – Когда б не шапка – вообще бы хана!
– Понятно… – протянул Домбровский, затем перевел взгляд на Викентия: – А с вами-то что? Я заметил, что вы изрядно прихрамываете. Тоже мелочи жизни?
– Ну, в общем… – ответил тот чуть смущенно и пояснил: – Во дворе налетела шпана какая-то.
– На вас? – удивился Юрий. Удивляться было чему: один вид Викентия, как ему казалось, отбил бы охоту у любой шпаны связываться с ним.
– Да вот… – сказал Викентий, словно бы оправдываясь. – Их человек десять было… Ничего, теперь всю жизнь на лекарства будут работать… Только один, зараза, успел меня трубой по колену зацепить. И со спины все пальто ножами исполосовали гады.
– Ножами, трубой… – задумчиво отозвался Домбровский. И проговорил в сердцах: – Я же предупреждал – сейчас надо соблюдать максимальную осторожность! – С этими словами он достал упаковку какого-то порошка и высыпал на язык. За нынешний день он это проделывал уже не в первый раз.
Борщов спросил услужливо:
– Водички запить? – и потянулся к графину.
– Нет-нет, я так. Это надо – без воды. Старинное снадобье, известное еще иезуитам… От пищевых отравлений…
– Также применявшееся, по-моему, при отравлении мышьяком, – вставил Борщов.
– Да, вы правы, – пристально глядя на него, проговорил Домбровский. – Видимо, сосиски были со склада, где так неудачно мышей травили. К счастью, этот камень в моем перстне реагирует на яды, я вовремя успел заметить, что он весь посинел.
Борщов и Викентий лишь молча переглянулись, а Юрий вспомнил не столь давние слова Домбровского. Тот как раз упоминал и сосульку, и нападение шпаны, и отравление. Теперь было ясно, что не попусту он его предупреждал.
– И еще, Викентий, у меня к вам вопрос, – после паузы сказал Домбровский. – Случаем вы не слышали от ваших поднадзорных такое имя – Призрак?
– Вроде нет…
– А вы, Борщов?
– Да нет, я б запомнил.
– А кто такой? – спросил Викентий.
– Так… Просто одна мысль прорезалась, – неопределенно ответил Домбровский. – Однако же мы сильно отвлеклись, приступим все-таки к делу. Надо, наконец, что-то решать с этим Урюпкиным… Впрочем, не мешает нам пока сделать небольшой перерыв…
На время перерыва Викентий отправился охранять подсудимого, а Борщов отпросился сходить домой покормить кота Прохора («Он у меня аглицкой породы, это вам не шахтер-стахановец, ему режим питания нужен»), и Васильцев, оставшись с Домбровским наедине, решил повторить свою попытку как-то вызволить профессора Суздалева.
Первую попытку он совершил пару месяцев назад самостоятельно. К этому времени он уже обзавелся двумя личными поднадзорными (один служил в прокуратуре, другой в НКВД) и намеревался с их помощью организовать профессору побег. Те, однако, по подлой привычке тут же настучали обо всем Домбровскому, и уже на другой день председательствующий выговаривал ему, Юрию:
– Вы, молодой человек, хоть отдаете себе отчет в своих действиях? Наше дело – лишь вершить беспристрастный суд, мы не вправе использовать мощь Тайного Суда даже во благо самых близких людей. Бывали случаи, когда кое-кто нарушал это правило, и поверьте, ни к чему хорошему это не приводило. Так, один член Тайного Суда во время Великой французской революции отбил своего друга, которого уже везли на гильотину, – и что в результате? В ответ на это по требованию Робеспьера в тот же день было казнено еще сто человек, якобы участвовавших в похищении. Такое случалось и позже – в Турции во время резни армян, совсем недавно, уже при Гитлере, в Германии, и каждый раз это приводило к неисчислимым жертвам. Нет, нет, на подобное мы не имеем ни малейшего права, таково было незыблемое решение наших отцов-основателей. Единственное исключение – если беда настигнет кого-либо из членов Тайного Суда, тут уж мы прилагаем все усилия, и эти усилия до сих пор всегда приносили успех. Но это не означает, что у вас в руках джинн из волшебной лампы, к услугам которого вы можете прибегать по первому хотению. И не думайте, что мы совершенно неподконтрольны. Наше отделение постоянно контролируется из Центра; мало того, как я недавно узнал, скоро грядет очередная проверка, и мне меньше всего хотелось бы, чтобы именно сейчас…
То, что грозный председатель Тайного Суда боится каких-то там проверок, несколько уронило его в глазах Васильцева. Во всяком случае, сам он, Юрий, никаких проверок не страшился – ну вышвырнут из судей, и шут с ними, не повод, чтобы отступаться от друга, попавшего в беду. Не переча Домбровскому, для себя он тогда решил, что попыток спасти Суздалева не оставит, только действовать будет осторожнее. Но Домбровский, видимо, угадав его мысли, покачал головой:
– Эх, по глазам вашим вижу, что от своего не отступитесь! Ладно, что с вами делать, постараюсь помочь. Только дайте мне срок, месяца полтора-два.
К нынешнему дню этот срок уже вышел, и Юрий спросил напрямую, что там с профессором. Однако по взгляду Домбровского понял, что хороших новостей пока нет.
