Вадим Сухачевский - Тайный суд
– А что, Ежова – уже?.. – удивился Васильцев. – Я не слышал.
– Услышите, непременно услышите. Просто иначе не может быть, таково уж правило того, кто ведает этим котлом, – сбрасывать всплывшую грязь, чтобы дать место для новой, готовящейся к всплытию.
К нынешнему процессу Юрий уже сильно поутратил способность чему-либо удивляться и, глядя на зал, пытался лишь представить себе, что творится в душах этих вершителей чужих судеб сейчас, когда судьбы их самих или им подобных взвешиваются на чаше весов.
Однако не слишком ли долго на сей раз безмолвствовал председательствующий? Васильцев перевел на него взгляд. Выражение лица у того было несколько отрешенное, он явно думал не о процессе, а о чем-то своем. Быть может, Васильцев и не отметил бы всего этого, когда б не те смутные намеки, скрытые за недомолвками, проскользнувшие при их разговоре, что случился две недели назад.
Юрий тогда в очередной раз поинтересовался, не найден ли наконец Куздюмов, процесс над которым уже второй месяц откладывался, ибо сразу после убийства Дашеньки этот мерзавец исчез, словно в воздухе растаял. У Юрия все еще была слабая надежда, что, получив показания истинного оборотня, как-то удастся снять с профессора Суздалева хотя бы это нелепое обвинение.
Однако после его вопроса лицо председателя помрачнело, и он сказал:
– Боюсь, мы потеряли этого негодяя.
– И куда же он мог, по-вашему, скрыться?
Домбровский, чуть помедлив, ответил:
– Полагаю, «скрыться», то есть сокрыть себя, он не мог. Один-то раз он, конечно, перехитрил Викентия, но вторично подобный номер у него бы ни за что не прошел. Если верны мои наихудшие подозрения, то его скорее сокрыли от наших глаз.
– Думаете, все-таки милиция постаралась?
– Да какая, к черту, милиция! – отмахнулся Домбровский. – Когда б милиция – мы бы от своих поднадзорных знали о том через полчаса. Нет, боюсь, что тут постаралась совсем другая сила, и не дай господь, если я прав.
Какая могла быть такая сила, которая была не по зубам Тайному Суду? Васильцев ждал, что Домбровский даст пояснения, однако тот неожиданно перевел разговор совсем на другую тему. Неожиданно задал вопрос:
– Скажите, друг мой, с момента нашего знакомства не случалось ли с вами что-нибудь странное? Помимо, разумеется, вашего участия в деятельности Суда.
В тот миг Юрий подумал о Кате – пожалуй, странным было и ее появление в его жизни, и это ее таинственное исчезновение. Но о Кате Домбровский едва ли мог знать, а Васильцев не считал нужным ему рассказывать, хоть что-то же от своей жизни он имел право оставить самому себе.
– Что вы имеете в виду? – спросил он.
Домбровский замялся.
– Ну, например, слежку за собой не замечали?
– Да нет.
– Что ж, хорошо. Впрочем, это ни о чем не говорит – вы еще недостаточно опытны, чтобы ее заметить… И о нашем сообществе никогда никому не сообщали? – Домбровский задержал на нем пристальный взгляд.
– Нет… – Это была если и не полная правда, то и не совсем ложь, ибо виновен был только в рассеянности, из-за которой Катя могла обнаружить то письмо.
– Ладно, – кажется, поверил ему Домбровский. – А не было ли чего-либо угрожавшего вашей жизни? Я имею в виду самые случайные события – упавшую с крыши сосульку, пищевое отравление, шпану, напавшую из подворотни, или, там, не притормозивший на переходе автомобиль.
Да, шпана нападавшая была, но это опять же было связано с Катей, поэтому Васильцев сказал:
– Нет, ничего подобного.
– И тем не менее, – сказал Домбровский, – прошу вас, будьте как можно осторожнее…
Вот и Катя тоже перед расставанием почему-то призвала его к осторожности. Сговорились они, что ли?!
Домбровский спросил:
– Кстати, мой друг, как у вас дела с физической подготовкой?
Этой подготовкой – рукопашным боем и всяческими приемами борьбы – Юрий занимался ежедневно под руководством Викентия и благодаря своему рвению немало в этом преуспел. Занятия эти помогали хоть как-то заполнить пустоту, образовавшуюся после Катиного загадочного исчезновения. Когда бы не эти уроки, мир без Кати был бы вовсе бессмыслен, как тряска в поезде, выпавшем из всех расписаний.
Он ответил Домбровскому, что с подготовкой все в порядке.
– Это замечательно, – кивнул тот. – В особенности при нынешних обстоятельствах.
Что за обстоятельства имел он в виду? Взгляд Юрия был красноречивее вопроса, но ответ озадачил его еще больше:
– Просто на всякий случай. Озаботься ваш покойный отец когда-то этим, то, может, был бы жив до сей поры. Всегда может случиться что-то такое, чего не предусмотришь. И отчего-то у меня такое предчувствие, что именно сейчас надо быть готовым к любому непредвиденному случаю.
Какой же такой «непредвиденный случай» мог привидеться Домбровскому? Юрий кожей чувствовал приближение чего-то чрезвычайного, – но вот только чего? На сей счет оставалось лишь теряться в догадках – от избыточного любопытства Домбровский его с самого начала предостерег.
Вот и сейчас, медля с началом процесса, он, похоже, думал о том самом, надвигающемся. Да и не он один. Вон и Борщов, чуть приопустив свою асимметричную голову, явно пребывал в несвойственной ему задумчивости. И Викентий смотрел вовсе не на подсудимого, а в некую неведомую даль, будто в ней ища ответы на какие-то свои вопросы…
Мысли Васильцева прервал визг подсудимого, вдруг рванувшегося на своем кресле:
– Вы… вы не имеете никакого права! Вы ответите за самоуправство!
При этих словах лица кое у кого из сидевших в рядах подернуло некое подобие ухмылки. Юрий догадывался, что они уже не раз слышали подобные вопли, а иные и сами, сидя в том кресле, вопили то же самое.
Поскольку лишь тишина была ему ответом, подсудимый уже не прокричал, а проскулил:
– Позвоните по номеру бэ семь двадцать два пятнадцать! Вы… вы не знаете, кто я!
– Ну отчего же не знаем? – нарушил наконец тишину спокойный голос Домбровского. – Вы – подсудимый Урюпник Семен Герасимович, тысяча восемьсот девяносто седьмого года рождения, работающий в Управлении народных театров, не так ли?
– Не только в Управлении! – вклинился этот самый Урюпник. – Я еще и добровольно сотрудничаю с органами!
– Ясно. По зову сердца, – вырвавшись из задумчивости, довольно желчно произнес Борщов.
– Да, по зову, – не уловив желчи в его голосе, подтвердил подсудимый.
– Однако ни пристрастия вашего сердца, – сказал Домбровский, – ни ваша деятельность на поприще народных театров не имеют к делу отношения. Вы обвиняетесь в целом ряде преступлений, отчего и находитесь здесь. В каковой связи сейчас мы заслушаем…
Урюпник не дал ему договорить и возопил снова:
– Права не имеете!.. Бэ семь двадцать два пятнадцать! Позвоните!.. Бэ семь двадцать два пятнадцать!..
И опять невеселые улыбки пробежали по лицам сидевших в зале – зрители не столь давно и сами, видимо, сыпали заветными номерами и уже знали, сколь мало это могло здесь помочь.
– А что за цифрами такими вы тут сыплете? – спросил Домбровский. – Это что, из какой-то каббалистической нумерологии?
– Это телефон, – с надеждой в голосе проговорил подсудимый. И доверительно добавил: – Телефон приемной товарища Пестрюкова.
– Ах, этого… – брезгливо произнес Домбровский. – Не вижу никакой необходимости ему звонить, ибо, полагаю, он вскоре предстанет здесь перед нами собственной персоной. Однако нынче речь идет о вас. – Он обратился к Борщову: – Итак, слушаем.
Борщовская тень с асимметричной головой приподнялась на задней стене.
– Итак, – начал Борщов, – находящийся перед нами гражданин Урюпник Семен Герасимович обвиняется в убийстве вдовы Серафимы Ильиничны Долинской, каковое произошло…
– Прошу заметить – вдовы расстрелянного врага народа! – вклинился Урюпник. – Ее муж, вражина, был…
Председательствующий остановил его:
– Нам известно. Это преступление, я разумею расправу над гражданином Долинским, совершило, увы, государство, не в нашей компетенции судить за него, тут уж виновных, надеюсь, когда-нибудь осудит история. Пока что речь же идет лишь о преступлении, совершенном лично вами. – Он кивнул Борщову: – Мы слушаем.
– …каковое произошло, – продолжал тот, – десятого числа прошлого месяца с целью вселения в квартиру жертвы…
– Квартиру все равно передали бы мне, товарищ Шумихин лично обещал! – снова перебил его подсудимый, однако Борщов, оставив эту реплику без внимания, невозмутимо продолжал:
– …а также с целью присвоения принадлежащего ей имущества, а именно: шубы каракулевой, шапки из песца, ридикюля из кожи… Ваша честь, тут длинный перечень, думаю, не стоит затягивать процесс перечислением…
– Все равно пропало бы! – опять встрял Урюпник. – Ее бы все равно не сегодня завтра на Колыму, там каракулев носить бы не дозволили.
