Тонущая женщина - Хардинг Робин
Рука.
Из горла вырывается то ли хрип, то ли вскрик. Я пячусь, стремясь убраться подальше от неподвижной конечности. Мне до ужаса страшно, что вот сейчас она оживет, что Бенджамин Лаваль бросится на меня из своего кабинета. Но ко мне никто не кидается. Рука, покоящаяся на подлокотнике офисного кресла, не шевелится.
Мне бы убежать со всех ног, но я словно приросла к полу. В кресле кто-то сидит. Должно быть, муж Хейзел. Но почему он здесь? И почему не слышал, как я расхаживаю по дому? Этому наверняка есть простое объяснение. Вероятно, Бенджамин вернулся за какими-то документами, а потом решил прикорнуть. И вон как крепко спит. Не шелохнется. Не всхрапнет. Или здесь что-то не так?
С опаской я обхожу кресло, чтобы лучше рассмотреть сидящего в нем человека. Взгляд скользит по ладони, по руке, перемещается на туловище, и от того, что предстает моему взору, у меня сдавливает горло. На Бенджамине серая рубашка на пуговицах, но весь перед красный от крови. Я вижу на груди отметины от ножа, разорвавшего ткань. Их как минимум четыре. Лицо его повернуто в сторону, темные волосы спутаны и в крови. У меня кружится голова, вот-вот грохнусь в обморок. Этот человек не спит. Он мертв. Убит. Я не сознаю, что стою в лужице крови, пока не поскальзываюсь и не падаю, приземляясь на одно колено и ладонь.
Желчь подступает к горлу, в нос бьет резкий металлический запах. Я неуклюже поднимаюсь на ноги, вытираю кровь о леггинсы, о леггинсы Хейзел. Крови много. Бенджамина убивали с особой жестокостью. В приступе ярости. А потом… я замечаю татуировку, выглядывающую из-под завернутой манжеты рукава. Это рисунок черепа. Ногой я поворачиваю кресло, и мне открывается лицо – дряблое, отвратительное. Я издаю гортанный вопль ужаса и муки.
Человек в кресле – Джесси.
Часть 2. Хейзел
Глава 24
Меня предупреждали о Бенджамине Лавале еще до того, как я познакомилась с ним лично. Как-то мы с Мариэль сидели в баре гостиницы «Балморал». Это шикарное заведение с облицовкой из красного дерева, куда любят наведываться обеспеченные адвокаты, расположено прямо напротив здания суда, и мы пришли туда, чтобы завести знакомства с состоятельными мужчинами. Скажете, низменные, корыстные намерения? Не спорю. Но если я и охотилась за богатым женихом, то дорого за это поплатилась.
Он пристально наблюдал за мной, держа перед собой бокал виски; его синевато-серые глаза излучали сексуальность. Лениво потягивая шампанское, я встретила его взгляд.
– Нет, этого не надо, – шепнула мне на ухо Мариэль.
Я поставила бокал на столик.
– Почему?
– Это Бенджамин Лаваль, – объяснила Мариэль. – Знаменитый адвокат по уголовным делам. Моя подруга Эшли встречалась с ним в прошлом году. В спальне он форменный извращенец.
Признаюсь, я была заинтригована. Известный адвокат, в котором все, начиная с дорогого костюма, говорило о его принадлежности к высшему обществу, имел тайную склонность к сексуальным извращениям.
– А что, интересно попробовать, – заявила я, снова взглянув в его сторону.
– Лучше не стоит, – повторила Мариэль. – Он психопат. С садистскими наклонностями.
Эта информация должна была бы поубавить мой пыл, но я не насторожилась. Грубый секс я не жаловала, но была не прочь поэкспериментировать в постели, из любопытства. Я представляла себе безобидные шалости в стиле «Пятидесяти оттенков серого»: связывание, повязка на глаза, игривые шлепки. И когда я поехала с ним в тот вечер, именно так все и было. Значит, подруга Мариэль просто оказалась слишком нежной для такого мужчины, как Бенджамин Лаваль. А я была более авантюрной, более раскрепощенной.
Неделю спустя он мне позвонил и пригласил на ужин.
– Чем ты занимаешься? – поинтересовался Бенджамин, заказав для нас обоих стейк вагю[5], хотя вообще-то красное мясо я не ела. Мне тогда было двадцать шесть лет, и я иногда подрабатывала манекенщицей, но в основном – на временных должностях в разных офисах.
– Я манекенщица.
Он окинул меня оценивающим взглядом.
– Разумеется. Кем еще может быть такая красавица?
Я приняла его слова за комплимент, в душе сознавая, что это вовсе не похвала. Красота и ум – понятия взаимоисключающие. Но я почти всю жизнь боролась с таким недугом, как необучаемость, хотя формально этот диагноз мне никто не ставил. А когда пришло понимание, что я далеко не глупа, было уже поздно. К тому времени я сделала ставку на внешность, решив, что это мой счастливый билет и я буду ездить по нему везде, где только можно.
– Я мечтаю открыть собственную пекарню, – призналась я Бенджамину, краснея от смущения. – Для меня выпечка – своего рода терапия. И само помещение я оформила бы особым образом. Облицовка деревом. Обои в цветочек. Сочетание традиций и современности.
– Потрясающе. – Тогда я не уловила пренебрежения в его тоне. А зря.
Став женщиной Бенджамина, я погрузилась в жизнь, о которой в юные годы могла только мечтать. Родители мои развелись, когда я была еще девчонкой. Мы с мамой переселились в Университетский район, а отец уехал на юг, где нашел работу и через какое-то время завел новую семью. Мама по образованию была стоматологом-гигиенистом и имела приличную работу. По вечерам она продавала причудливые секс-игрушки пьяным компаниям в ресторанах, чтобы подзаработать еще немного денег. Этого должно было хватать на жизнь – без излишеств, – но мама любила красивые вещи и походы по магазинам воспринимала как терапию. Да и я была не лучше, тратила гораздо больше, чем зарабатывала в кафе быстрого питания, – все пыталась угнаться за «крутыми девчонками». В общем, жили мы не по средствам, постоянно испытывая финансовые затруднения.
А потом, когда маме исполнилось пятьдесят четыре, у нее начались проблемы с памятью. Сначала мы относились к этому с юмором: вдруг находили в холодильнике ключи, она забывала телефон в кафе, целый час вспоминала, где оставила машину… Это вряд ли могло быть что-то серьезное, ведь она еще была не стара. Но мама стала угрюмой, замкнутой. На работе вела себя агрессивно, недисциплинированно, и некоторое время спустя ее уволили. Наконец, когда мама обнаружила все свои сбережения в коробке от обуви в стенном шкафу и не смогла вспомнить, что сняла эти деньги из банка, она обратилась к врачу. Диагноз: преждевременное начало болезни Альцгеймера.
Я заботилась о ней как могла, но у нас не было денег на лекарства, которые замедляли развитие болезни, так что недуг развивался стремительно. Ночью мама вдруг вставала и начинала стряпать, напуская дыму в кухне, так что срабатывала пожарная сигнализация. То вдруг она сбегала от приходящей медсестры и забывала дорогу назад. Порой я вызывала у нее гнев или страх. А когда она в ужасе швырнула в меня светильник, я поняла, что одной мне не справиться. Ей требовался круглосуточный уход.
К несчастью, в штате Вашингтон лечение нарушений памяти стоит дороже, чем во многих других регионах страны. Поскольку мама перестала работать до того, как ей диагностировали болезнь Альцгеймера, медицинской страховки у нее не было. Мне пришлось поместить ее в государственную лечебницу. Это все, что я могла себе позволить, да и то с трудом. Я бралась за временную работу – работала официанткой, если везло – манекенщицей. Но, даже живя в коммуналке, я с трудом сводила концы с концами.
Бенджамин не знал проблем с деньгами. Он водил меня в лучшие рестораны, угощал гусиной печенью, настоящим шампанским, научил есть устриц. На выходные мы ездили в Соному, Кармел, Биг-Сур. Мы провели изумительные две недели в бунгало над бирюзовыми водами на острове Бора-Бора. Мы жили в потрясающе роскошной гостинице «Ле Негреско» на Английской набережной в Ницце. Я быстро пристрастилась к роскоши, словно жила так с детства.
Секс тогда доставлял радость. Бенджамин не спешил, постепенно и методично вводил новые приемы и позы. Я не понимала, что он готовит меня к будущей жизни, ведь он бывал и нежным. А щедрость его не знала границ. Я считала, что его сексуальные наклонности – небольшая цена за ту жизнь, которую он мне обеспечивал. Казалось, все это можно регулировать… пока он не сделал мне предложение.
