Дин Кунц - Подозреваемый
— А где мы возьмем ружья? — спросил Энсон.
— Мы можем их купить в оружейном магазине. К примеру, в Уол-Марте.
— Я не уверен, что их продадут сразу.
— Ружья продадут. Ограничения касаются только пистолетов и револьверов.
— Нам придется потренироваться.
— Немного, чтобы привыкнуть к ним.
— Может, поедем на шоссе Ортеги? После того, как купим ружья. Там застроили домами еще не всю пустыню. Мы сможем найти укромное местечко и пострелять.
Митч молча вел внедорожник, Энсон молча сидел рядом, на восточных холмах сверкали огнями дорогие дома, на западе чернело море, над головой чернело небо, красная полоска на горизонте исчезла вместе с самим горизонтом.
— Нереально все это, — наконец вырвалось у Митча. — Я про ружья.
— Как в кино, — согласился Энсон.
— Я — садовник. Ты — лингвист.
— В любом случае похитители не позволят нам ставить условия, — указал Энсон. — Правила вводит тот, у кого сила.
Автострада изогнулась дугой, поднялась, потом спустилась в Лагуна-Бич.
Туристический сезон открылся в середине мая. Люди гуляли по тротуарам, шли на обед, возвращались с обеда, разглядывали витрины закрытых магазинов и галерей.
Когда Энсон предложил перекусить, Митч ответил, что он не голоден.
— Ты должен есть, — настаивал Энсон.
— И о чем мы будем говорить за обедом? — упорствовал Митч. — О спорте? Мы же не хотим, чтобы кто-то подслушал наш разговор о сложившейся ситуации.
— Тогда мы поедим в автомобиле.
Митч припарковался перед китайским рестораном. Нарисованный на окнах дракон широко разевал пасть.
Энсон остался в автомобиле, Митч вошел в ресторан. Девушка, которая обслуживала клиентов, желающих взять заказ с собой, заверила его, что все будет готово через десять минут.
Оживленный разговор посетителей нервировал Митча. Беззаботный смех вызывал негодование.
Поначалу запахи риса, сладкого чили, жареных шариков из теста, корицы, чеснока, орешков разожгли аппетит. Но тут же Митчу вдруг стало душно, в горле пересохло, во рту появился кислый привкус.
Холли оставалась в руках убийц.
Они били ее.
Заставили кричать, чтобы крики эти услышал он, услышал Энсон.
И заказ обеда в китайском ресторане, потребление пищи, любые деяния обыденной жизни выглядели предательством по отношении к Холли, преуменьшали отчаянность ее положения.
Если она слышала все то, что говорил похититель Митчу (насчет пальцев, которые отрежут по одному, языка, который последует за пальцами), тогда страх не отпускал ее ни на секунду, ужасный, непереносимый страх.
И когда Митч представил себе этот страх, представил себе ее, связанную, в кромешной тьме, беспомощность наконец-то начала перерождаться не просто в злость — в ярость, от которой лицо запылало огнем, глаза защипало, дыхание перехватило.
Вопреки всякой логике, его вдруг охватила дикая зависть по отношению к этим счастливым людям, которые наслаждались вкусной едой и хорошей компанией. Ему хотелось сдергивать их со стульев, превращать их лица в кровавое месиво.
Ненависть вызывал и уютный интерьер. Хотелось рвать и метать, превратить в хаос царящий в ресторане порядок, заглушить свою беду всплеском насилия.
Какой-то нарыв, давно зревший в глубинах его сознания, теперь вскрылся и выплеснул переполнявший его гной, побуждая Митча топтать фонарики из цветной бумаги, крушить ширмы, срывать со стен деревянные иероглифы, покрытые красной эмалью, разбивать окна…
Поставив на прилавок два больших белых пакета с заказанной едой, девушка почувствовала бурю, что разбушевалась в душе Митча. Глаза ее широко раскрылись, она внутренне напряглась.
Только неделей раньше психически больной человек в соседней пиццерии убил кассиршу и двух официантов, прежде чем другой посетитель, бывший коп, уложил его двумя выстрелами. Девушка, возможно, уже прокручивала в голове кадры телевизионных репортажей той бойни.
Осознание, что он может напугать ее, стало для Митча поворотным пунктом. Ярость сменилась злостью, последняя уступила место печали. Выброс адреналина в кровь прекратился, сердце замедлило свой бег.
Выходя из ресторана в теплую весеннюю ночь, он увидел, что его брат разговаривает по мобильнику.
Когда Митч садился за руль, Энсон как раз закончил разговор.
— Опять они? — спросил Митч.
— Нет. Есть тут один парень, с которым, думаю, нам нужно поговорить.
Передавая Энсону пакет больших размеров, Митч полюбопытствовал:
— Какой парень?
— Мы попали в глубокие воды, которые кишат акулами. Мы им не соперники. Поэтому нам нужен совет человека, который подскажет, что нужно сделать, чтобы нас не съели.
Хотя раньше Митч пытался убедить брата обратиться к властям, теперь он дал задний ход:
— Они ее убьют, если мы кому-то расскажем о случившемся.
— Они сказали — никаких копов. Мы не собираемся обращаться в полицию.
— И все-таки мне тревожно.
— Микки, я понимаю, сколь велик риск. Мы балансируем на тонкой струне. Но, боюсь, ничего хорошего не будет, если мы и дальше станем идти у них на поводу.
Устав от собственной беспомощности, соглашаясь с братом в том, что за покорность и повиновение им воздадут презрением и жестокостью, Митч сдался:
— Хорошо. А ты уверен, что нас сейчас не подслушивают?
— Да. Чтобы прослушивать разговоры в автомобиле, одного микрофона мало. Нужен еще микроволновый передатчик и источник энергии.
— Правда? Я этого не знал. Да и откуда?
— А я знаю. Оборудование это достаточно объемное. Спрятать его сложно, на установку требуется довольно-таки много времени.
Палочками Энсон брал из одного контейнера мясо по-сичуански, из другого — рис с грибами.
— А как насчет направленных микрофонов?
— Я смотрел те же фильмы, что и ты. Направленный микрофон лучше всего работает в безветренную погоду. Посмотри на деревья. Сегодня у нас задувает.
Митч ел жаркое из курицы пластмассовой вилкой. На вкус внимания не обращал. До вкуса ли, когда Холли грозит смертельная опасность.
— А кроме того, направленным микрофоном, установленным в автомобиле, на ходу не поймать разговор, который ведут в другом.
— Тогда давай помолчим, пока не тронемся с места.
— Микки, черта между разумной осторожностью и паранойей очень узкая.
— Я уже давно ее пересек, — ответил Митч, — и дороги назад для меня нет.
Глава 23
От куриного жаркого во рту остался неприятный привкус, который Митч безуспешно пытался смыть диетколой.
Они по-прежнему ехали на юг. Дома и деревья закрывали море, лишь изредка они видели его черную гладь.
Энсон маленькими глоточками пил лимонный чай из высокого бумажного стакана.
— Его фамилия — Кэмпбелл. Он — бывший агент ФБР.
Митч аж подпрыгнул.
— Вот уж к кому нам ни в коем случае нельзя обращаться.
— Ударение на бывший, Микки. Бывший агент. В двадцать восемь лет его ранили, ранили тяжело. Другие так бы и жили на пенсию по потере трудоспособности, благо она высокая, но он создал собственную бизнес-империю.
— А если на «Экспедишн» стоит «маячок»? Тогда они узнают, что мы поехали к бывшему фэбээровцу.
— Они не могут знать, что он служил в ФБР. Если им вообще что-то известно о нем, то они знают, что несколько лет тому назад мы вместе вели дела. Так что со стороны все будет выглядеть так, будто я собираю выкуп.
Шины чуть шуршали по асфальту, но Митчу казалось, что автострада под ними — поверхность пруда, а он — комар, который будет уверенно лететь над ней, пока его не съест выпрыгнувшая из воды рыба.
— Я знаю, какая почва нужна бугенвиллее, сколько света требует тот или иной цветок. Но все это для меня другая вселенная.
— Для меня тоже, Микки. Вот почему нам нужна помощь. И больше, чем Джулиан Кэмпбелл, о темной стороне этого мира не знает никто.
Митч уже чувствовал, что каждое принятое ими решение — вопрос жизни и смерти. Одна ошибка, и для его жены все будет кончено.
А если они и дальше будут продолжать в том же духе, то нарастающая тревога вгонит его в ступор. Чрезмерная активность не могла спасти Холли. Результатом бездействия могла стать ее смерть.
— Хорошо, — вздохнул он. — И где живет Кэмпбелл?
— Пока едем прямо. Потом сворачиваем на автостраду А-5. Он живет в Ранчо-Санта-Фе.
Так назывался район к северо-востоку от Сан-Диего, известный дорогими отелями, полями для гольфа и поместьями стоимостью в десятки и сотни миллионов долларов.
— Прибавь газа, и мы доберемся туда за полтора часа.
Находясь вдвоем, они чувствовали себя вполне комфортно и не разговаривая. Возможно, потому, что детьми, по отдельности, провели немало времени в учебной комнате. А звукоизоляция в ней была даже лучше, чем в звукозаписывающей студии. Никакие шумы окружающего мира туда не проникали.
