Р. Скотт Бэккер - Нейропат
Нью-Йорк, как однажды сказал ему Нейл, был шрифтом Брайля[28] для слепого Бога — местом, где выпуклости человеческой изобретательности громоздились достаточно высоко, чтобы божественные пальцы могли читать по ним. Когда же Томас спросил, что именно они могли прочесть, Нейл ответил: «„Да пошел. И ты. На хер…“ Что же еще?»
— Так что же вы думаете, профессор? — спросила Сэм. — Если Гайдж — первая предпосылка Кэссиди, что она означает?
— Не могу сказать наверняка, — рассеянно ответил Томас.
Получалась какая-то бессмыслица. Надрывающая сердце правда. Нора трахается с Нейлом. Нейл убивает невинных. Сэм преследует его, как гончая на пути карьеры, каковой она и была. Европа погибает от холода. Москва совсем пропала. Даже дураку ясно, что во всем этом нет никакого плана, никакого тайного автора. Все кричало о безразличии. Все! А те, кто думал наоборот, кто крепко втемяшил себе в голову преклонение перед такими понятиями, как простота, уверенность и низкопоклонство, только делали все еще хуже. Голосуя за демагогию «крепкой руки». Убивая во имя «х», «у» или «z».
Почему бы им просто не признать свое поражение и не дать миру погибнуть?
Слова Нейла… сказанные прошлой ночью.
— Ладно, надо что-то придумать, — сказала Сэм. — Чтобы Шелли прыгала от восторга… Нам не схватить этого парня без вашей помощи, профессор.
Так вот чего он хотел? Устроить охоту на Нейла?
«Он причиняет людям зло…»
Ну и что?
— Вы слышите меня, профессор? Профессор Байбл? Просни-и-тесь…
— Зовите меня Том, — сказал он.
«Мысли ясно. Мысли здраво».
Томас уже решил, что у него диссоциативная стрессовая реакция. Слабое чувство смещенности. Самоотстранение, словно каждая его улыбка, каждое слово, каждый вздох — притворны. Классические симптомы «кризисной фазы» стресса.
В мире Томаса Байбла все встало с ног на голову. Он стал неузнаваем, как прислуга Гайджа.
— Узнавание, — отрывисто произнес он, внезапно увидев ответ на предыдущий вопрос Сэм.
— Не спешите, Том. День выдался длинный.
Томас посмотрел на Сэм и улыбнулся.
— Я буду в форме. Мой мозг пластичнее, чем у многих.
— Как мои туфли, — заметила Сэм.
Торопливый стук каблучков Сэм эхом отскакивал от стен подземного гаража здания ФБР.
— Нейл говорит что-то об узнавании, — пояснял на ходу Томас — Он говорит, что узнавание — себя или других людей — зависит всего лишь от схемы прокладки нервных окончаний.
Сэм нахмурилась в пропитанной выхлопными газами полутьме.
— Не понимаю.
— Подумайте. Без узнавания мир пуст — именно это имел в виду Гайдж. В нем нет людей, только шумящие мозги, беспорядочно сталкивающиеся друг с другом.
Сэм задумалась над его словами и через несколько цокающих шагов, когда они уже подходили к лифту, спросила:
— Тогда зачем была вся эта затея с Повски? Доказать, что наслаждение сводится к схеме прокладки нервных окончаний?
— Почему бы и нет?
Сэм помрачнела, словно пораженная чем-то, о чем уже думала раньше.
— Мне не отделаться от впечатления, что он спорит с вами. Конкретно с вами, а не с миром вообще.
Томас ощутил, как судорожно сжался его желудок.
— Почему вы так решили?
Сэм устремила на него буравящий взгляд, почти маниакальный в своей напряженной пристальности.
— Потому что вы единственный можете расшифровать его послание. Без вас он обращался бы в пустоту, вам не кажется?
Зачем Нейл приезжал вчера? К чему это его признание? Незадолго до этого он оттрахал Нору — ее дурацкая выдумка с поездкой в Сан-Франциско ясно давала это понять. И что с того? Он трахает Нору, а потом заваливается без предупреждения, чтобы выпить и закусить со своим старым дружком Паинькой? Между одним и другим убийством — это как минимум. А накануне этого ФБР принимает решение отследить его старые знакомства…
Нейл Кэссиди, пожалуй, был самым ярким, самым заранее продумывающим из всех, кого знал Томас. Сэм была права. Нейл играл в игру, правила которой знал только Томас, из чего следовало, что он, Томас, просто должен играть с ним. Но зачем? Неужели Нейлу было просто нужно обучить своего реального противника — ФБР — этим правилам? Расшевелить их? Или (при этой мысли у Томаса перехватило дыхание) все это делалось ради его, Томаса, блага?
«Неужели он так меня ненавидит?»
Томас почувствовал резкую боль в груди. На какое-то мгновение он ощутил себя школьником, совершенно одиноким, брошенным своим единственным другом. «И все это время он трахал Нору…» А потом улыбался и хлопал Томаса по спине. Разве это не было свидетельством какой-то идеи фикс, патологической ненависти?
«Не обязательно», — вынужден был допустить профессор Томас.
Друзья испокон веков трахали жен своих друзей, даже тех, кого они действительно любили и уважали. Если они и испытывали ненависть, то, как правило, она помогала им логически обосновать свое предательство. «А твоя-то в постели неплоха». Или: «Ему это только на пользу». Такие грешки оказывали удивительно незначительное влияние на цепь ожиданий и взаимоотношений, из которых складывается дружба. Словно поведение двух друзей работало на разных частотах.
— Возможно, — ответил Томас, не глядя на Сэм.
«Ей надо знать! Скажи!»
— Что-нибудь не так, профессор? — спросила Сэм в тот самый момент, когда раздался звонок и дверцы лифта разъехались в стороны.
— Синтия Повски, — сказал Томас, когда лифт закрылся. — Думаете, она все еще может быть жива?
«Что же я наделал?»
— Может быть… Но мы сомневаемся.
— Почему? Ведь он пощадил Гайджа, разве нет?
— Да — оставив его между жизнью и смертью. Но сегодня утром вы не досмотрели представление с участием Синтии Повски.
Томас с трудом сглотнул. Ему и в голову не приходило, что съемка на этом не заканчивается.
— Что вы имеете в виду? Что там дальше?
Сэм явно колебалась, ее лицо, сосредоточенное, стало еще прекраснее.
— Там есть перерыв, и, когда он снова стал снимать, Синтия все еще была охвачена муками страсти, но что-то… изменилось.
— Изменилось…
— Неврологи, с которыми мы консультировались, считают, что он произвел коммутацию своего передатчика, подключив его к проводящим путям участков, ответственных за ощущение боли, в ее мозгу…
— Спиноталамические и спиноретикулярные проводящие пути?
— Именно. Вместо источника наслаждения появился источник боли…
Томас молча смотрел на Сэм.
— Затем он дал ей осколок стекла.
Образы Синтии — воспоминания этого утра — промелькнули перед внутренним взором Томаса: он снова увидел ее корчащееся тело, все в крови, услышал умоляющие рыдания всякий раз, когда она вонзала осколок в свое тело.
— И еще они сказали, — продолжала Сэм, — что болевой импульс, порожденный рассечением ткани, вероятно, приостанавливался, не достигая ее мозга, и превращался в сигнал, который прямо стимулировал центры наслаждения. Он перезаписал ее, профессор, как в нелегальных студиях, а затем наблюдал, как, кромсая себя, она прокладывает путь к экстазу.
— Боже мой, — прошептал Томас.
Ее округлившиеся колечком губы… Она кричит, испытывая оргазм за оргазмом.
«Он заставил ее исполосовать себя. Он заставил ее захотеть исполосовать себя».
Сэм быстро заморгала.
— Скоро вы увидите это сами, Том… Бога нет, поверьте мне.
У него скрутило кишки.
«Что, черт возьми, происходит? Проснись… Да проснись же ты!»
— Выходит, цель Кэссиди в этом, да, профессор?
Томас стиснул руки, чтобы они не так тряслись.
«Он перезаписал ее, как в нелегальных студиях…»
Местное отделение ФБР оказалось меньше, чем ожидал Томас, и, кажется, было покинуто всеми, кроме уборщиц.
— Трудно поверить, что у нас тут важная контора, правда? — сказала Саманта, жестом приглашая его в свою кабинку.
Томас улыбнулся, про себя каталогизируя — от чего, признаться, давненько отвык — разные детали, говорящие о хозяине данного рабочего места. Ничто не удивило его, кроме, разве что, булавок с синими головками, наколотых в виде сердечка на столе Сэм. Он кивнул на висящую на гвозде шапочку «Нью-Йорк рейнджерс».
— Вы, оказывается, болельщица?
— Жуткая, — сказала Сэм, усаживаясь в кресло.
Она хрустнула пальцами и принялась стучать по клавиатуре.
— А вы? — спросила она.
— Слишком это нервно.
— Так вы один из этих?
— Из кого?
Сэм пролистнула несколько ярких «окон» на плоском экране своего монитора.
— Один из тех, для кого важнее всего результат.
— Думаю, я…
— Вот, — прервала его Сэм. — Мозг Нейла Кэссиди.
Экран запестрел поперечными разрезами нервных клеток, подкрашенными люминесцентными красками и по форме напоминавшими каштаны. На какой-то миг показалось невозможным, что эти картинки тем или иным образом связаны с его лучшим другом, не говоря уже о том, что Томасу пришлось увидеть сегодня утром на видео. Они казались слишком абстрактными, слишком специфическими для того, чтобы служить движущей силой сегодняшних событий.
