Карло Лукарелли - Оборотень
У доктора очки в серебряной оправе и длинные, бледные, точно восковые, пальцы, сплетенные поверх белоснежного, без единого пятнышка халата.
Но ярче всего – глянцевая, мертвенно-бледная кожа Спаццали Моники, двадцать один год, проживавшей на улице не важно какой, простертой на зеленоватом мраморном столе, с табличкой из твердой пластмассы, привязанной к большому пальцу ноги, белой-белой, почти голубой. От этого слепящего, нереального блеска меня покачивает, а кислый запах замороженной смерти вонзается в желудок и сминает его. Но я хочу видеть. И вижу.
Вижу синеватые следы зубов на ногах девушки, глубокие лиловые дыры, пронзившие кожу плотным венцом, абсолютно круглым. Такие же темные дыры я вижу и на ягодицах, когда патологоанатом берет ее за руку и переворачивает на мраморном столе, и тело мягко шлепается, с таким звуком, будто спустили шину. Это неожиданно – глядя на гладкое, белое, почти прозрачное тело, представляешь себе, что оно должно быть твердым, словно мраморная статуя.
Доктор:
– Удушение. Между двадцатью двумя часами и пятью часами утра. Имеются следы борьбы, хотя напали на нее сзади и незадолго до смерти она скорее всего спала. Видишь, какой язык?
Доктор склоняется над лицом девушки, видным в профиль, сдавленным между поверхностью стола и поднятой рукою, и кажется, будто собирается чмокнуть ее в щеку.
Но вместо этого раздвигает ей зубы костлявым пальцем, затянутым в тусклую резину хирургической перчатки: это целеустремленное движение кажется мне таким непристойным, что я поворачиваюсь к Грации, к ее здоровому, круглому лицу, загорелому после недели отдыха в Гаргано. Доктор в задумчивости кивает, склоняется еще ниже и с раздутыми ноздрями чуть ли не трется носом о тело девушки, словно обнюхивая его. Сухо щелкнув пальцами, отбрасывает волосы с ее спины, обнажает затылок.
– Убийца затянул удавку так крепко, что оставил на шее следы. Эти гематомы – от дырочек ремня, видишь? Смотри сюда… здесь гематома крупнее, сюда, наверное, пришлась та дырка, на которую обычно застегивается ремень, так что мы можем на глазок определить, что этот тип носит сорок восьмой размер брюк, примерно как я…
Доктор выпрямляется, опустив руки, и вдыхает воздух с каким-то резким, клокочущим звуком. Только через пару секунд я понимаю, что он смеется.
– Ну и, естественно, остались зубки. Пятнадцать укусов на спине, бедрах и ягодицах, почти все нанесены после смерти, на голое тело.
– Как у Альбертини Фабианы и Санджорджи Франчески, – повторяет Грация и вдруг застывает, как вкопанная.
Доктор, приоткрыв рот, склонился к голым ягодицам девушки, и у нас обоих, я уверен, возникает четкое впечатление, что он сейчас приложит свои зубы к оставшимся синякам.
Но он внезапно поворачивается к нам, улыбается:
– В данный момент я больше ничего не могу вам сказать. Сейчас произведу вскрытие. Хотите присутствовать?
– Сперва он долдонил одно и то же: «Роберто Баджо» да «закон Мартелли»… теперь, правда, выучил пару слов по-итальянски.
Старший инспектор Витали надевает пиджак. Край рубашки торчит из штанов, и Витали, заметив, что я на него смотрю, быстро сует руки в карманы, одновременно поправляя перстень, почти сползший с пальца. Витали вертится вокруг стола в иммиграционном отделе, делает вид, будто роется в бумагах, пытается придать себе важности.
– Кто он? – спрашиваю я, и Витали пожимает плечами.
– А? Документов у него нет, сам он говорит, что его зовут Эмир Бен что-то там еще. Из Сенегала или из Нигерии, не знаю… Негр, одним словом. Он там, с Карлони. Хотите с ним повидаться?
Я хочу с ним повидаться. Сворачиваю по коридору, захожу в отдел регистрации, где Карлони, сидя на столе, болтает ногами. Перед ним – негр в полосатой футболке, с сигаретой в углу опухшего, изуродованного рта.
Карлони делает знак Грации, чтобы та закрыла дверь, потом шепчет, указывая на негра:
– Впору проводить служебное расследование. Он приковал парня наручниками к батарее и забил бы насмерть, если бы я не пришел. Так нельзя… Рано или поздно что-нибудь стрясется, и весь отдел окажется в дерьме. Я всегда говорю: наше дело – регистрация…
Я хватаю стул, хочу оседлать его, положить подбородок на спинку, но стул с подлокотниками, и приходится сесть как следует, откидываясь назад. Внезапно накатывает сон, коварный, неодолимый; глаза слипаются, превращаются в щелочки. Прежде чем заговорить, я облизываю пересохшие губы.
– Вы понимаете по-итальянски? – спрашиваю я у негра, и тот энергично кивает.
– Неправда, он говорит только по-французски, однако на все вопросы отвечает «да». Ничего не понимает, но уж очень уверен в себе.
Негр снова кивает, пепел с сигареты дождем сыплется на футболку. Может, виной тому полусонное состояние, но мне кажется, что крошечные частицы сгоревшей бумаги падают на полосатую ткань легко и неспешно, словно снежинки. Да и звуки доходят до меня приглушенными, как в снегопад: Грация, стоя у двери, раскачивается с пятки на носок, постукивая каблуками; негр шумно, с присвистом курит; Карлони барабанит пальцами по столу. Его голос:
– Я вам все объясню, доктор… Этот тип спал себе один-одинешенек в печи, патрульная машина разбудила его, он увидел агентов и попытался удрать. Верно?
Негр кивает.
Карлони взмахивает руками:
– Видите? Он не понимает, но уж очень уверен в себе… Агенты, однако, его схватили и привели сюда. Он говорит, что его зовут Эмир Бен Абид и что он приехал из Сенегала, но у него, естественно, нет ни клочка документов – ни вида на жительство, ни постоянного места проживания.
– Как же нам у него спросить, что он видел или слышал?
Свой голос я тоже слышу как будто издалека. Очень хочется пить.
– А я уже спросил, инспектор… Я здесь именно потому, что говорю по-французски. Он рассказал, что в середине ночи, он точно не знает когда, но было еще темно, он услышал, как машина разворачивается на площадке перед печью, метрах в трехстах от рва, где нашли девицу. Вы знаете тот проулок, он очень удобный для проституток, его весь нужно проехать, до самого конца, чтобы повернуть.
Грация:
– Не слышал ли он криков, шагов, шума борьбы?
– Нет, он слышал только, как разворачивается машина.
Грация смотрит на меня, разочарованно скривив губы, и бормочет:
– Очень жаль. – Потом, наморщив лоб, поворачивается к Карлони. – Ты почему смеешься?
– Потому что это еще не все. Знаете, после того, как нацисты попытались поджечь какого-то марокканца, эти люди спят вполглаза, как Текс Уиллер… Стало быть, заслышав шум, наш африканец вскочил и высунулся посмотреть, что там такое.
Моя сонливость внезапно проходит, только во рту остается сладковатый привкус да щекотно в горле, будто после глотка только что откупоренного шампанского. Я отрываюсь от спинки стула и устремляю взгляд на негра, который убежденно кивает.
– И что же он увидел?
– Черный «мерседес».
– Точно? – сомневается Грация. – Было темно, а он, возможно, не слишком разбирается в моделях…
Карлони придвигает к ней листок бумаги, а негр склоняется и тычет туда пальцем.
– Я попросил его нарисовать фирменный знак, это точно знак «мерседеса». Что же до цвета, то вчера было почти полнолуние, все видно, как на ладони. Но и это еще не все…
Он скрещивает руки на груди, качает головой, с лукавой улыбкой приподнимает бровь. Он, Карлони, ждет расспросов, но я всего лишь смотрю на него пару секунд, а потом испускаю вопль, от которого вздрагивает он сам, негр, Грация и, возможно, все сотрудники уголовного отдела, находящегося за стенкой.
– Черт бы тебя подрал, Карлони, говори! Мне что, спеть и сплясать перед тобой?
Я напеваю «та-та-та-таам», как в фильмах, и он, густо покраснев, поджимает губы. Говорит торопливо, дрожащим, срывающимся голосом:
– Ну так вот, этот африканчик, который у нас торгует спичками, у себя дома был чем-то вроде инженера…
– И что?
– А то, что у него хорошая память на цифры, он их запоминает с первого взгляда. «Модена пять-три-шесть-восемь-восемь-один». Последнюю цифру он не успел разглядеть, но ведь и этого достаточно, да?
«Модена пять-три-шесть-восемь-восемь-один-два».
Я вижу этот номерной знак из окошка моего автомобиля заключенным в рамку, будто в экран телевизора, под желтым светом зажигающихся фонарей. А если перевести взгляд, вижу многоквартирный дом, перед которым припаркован черный «мерседес», чуть деформированный по бокам в изгибе лобового стекла, как в старом кинескопе. И еще дальше, между алюминиевыми штырями, на которых держится подголовник соседнего со мной сиденья, я вижу подъезд и домофон с рядами кнопок. Под одним из них значится имя владельца машины. Марио Веласко, улица Кампителли, 31. Инженер.
– Что это за спазмы?
Грация смотрит на меня, большие глаза широко распахнуты, посередине лба – крохотная, выражающая озабоченность морщинка, нарушающая четкую линию темных бровей. Она сидит рядом со мной, держит на коленях фотоаппарат; объектив приткнулся к туго натянутой джинсовой ткани, а маленькие пальчики с коротко остриженными ногтями лежат на кнопке пуска, в любой момент готовые на нее нажать.
