Гленн Купер - Хроники неприкаянных душ
Тревогу вызывал правый глаз, выпученный и распухший. Началось с того, что кожа вокруг глаза стала розоватой и сухой, а внутри покалывало, будто попала соринка. Затем покалывание усилилось, а вместе с этим ослабло зрение. Первое время предметы виделись словно в тумане, потом стали возникать слепящие вспышки света, а предметы раздваивались. Читать или писать, открыв оба глаза, теперь было невозможно. В последние недели монастырская братия с волнением наблюдала за его глазом. Монахи перешептывались и молили Господа освободить отца-настоятеля от хвори.
Монастырский лекарь, брат Жерар, близкий друг Феликса, навещал его каждый день. Иногда укладывался спать рядом на полу, на случай если среди ночи понадобится помощь. Он полагал, что головные боли и глазная хворь вызваны опухолью внутри черепа. Но его ланцетом не вскроешь. И потому, чтобы облегчить боль, лекарь потчевал Феликса настойкой хинного дерева и других трав. И молился.
Феликс проводит несколько минут в сосредоточенных размышлениях, затем медленно ковыляет к сундуку из розового дерева, что стоит между его ложем и столом. Наклоняется и, морщась от сильной боли в глазу, опускается на колени. Открывает. В сундуке облачение — рясы, сандалии, постельное белье. Под бельем что-то спрятано. Твердое. Напрягая иссякшие силы, он вытаскивает тяжелый предмет и с трудом переносит на стол.
Предмет — объемистая старинная книга в обложке темно-медового цвета. Единственная из всей огромной библиотеки избежавшая пожара, который устроил он. Феликс и сам не знал, почему так бережно хранит ее все эти годы. Может, потому, что на корешке книги вытиснена дата из далекого будущего, до которого еще два столетия: 1527 год.
Если бы эти писания дошли до сего дня, кто из живущих ныне братьев понял бы их смысл? Понял и проникся их божественным происхождением. А не сочли бы они эти книги богохульными? Ведь все, кто был с ним в тот студеный январский день 1297 года, когда землю посетил Сатана, давно мертвы и похоронены. Он последний свидетель тех событий, и груз по-прежнему давит душу.
Феликс зажигает несколько небольших свечей, осветивших его стол колышущимся соломенным светом. Достает вложенные в книгу пергаментные листы, которые для него нарезали в скриптории монастыря. Готовится закончить послание потомкам. Надо торопиться, прежде чем Господь призовет его пред свои очи.
Работать было крайне трудно и мучительно, преодолевая раскалывающую голову боль и раздвоение в глазах. Во время письма правый глаз приходилось держать закрытым, только тогда строчки получались более или менее ровными. Он писал ночами, в тишине и одиночестве, а когда заканчивались силы, возвращал книгу в потаенное место и опускался на ложе, погружаясь в непродолжительный сон, пока монастырские колокола не призывали к молитве.
Закрыв глаз, он берет первый лист, подносит близко к лицу. Читает написанное:
«Послание от Феликса, настоятеля Вектисского монастыря, писанное в год 1334-й от Рождества нашего Господа.
Господи, прими хвалу от скромного раба Твоего. Велик и необъятен Ты, Господи, и велика и необъятна хвала Тебе, приславшему нам Сына Своего в облике человеческом и тем вдохнувшему в нас веру.
Преисполненный решимости поделиться с потомками заветным знанием, которое ведомо лишь мне одному, я воскрешаю в памяти события тех давних лет.
Блаженны все настоятели, служившие здесь Господу до меня, но самым совершенным и возвышенным из них был святой Иосиф, покровитель Вектиса, чьи священные останки похоронены в соборе. Среди прочих деяний Иосифа знаменателен Орден Имен, который он в своей безграничной любви к Господу создал, чтобы восславить имя Его. Я последний сподвижник Ордена на земле, остальные превратились в прах. И если я не поведаю об этом, то род людской лишится знания, каким обладаю я один, Твой грешный слуга. Годится знание роду людскому или нет, решать не мне. А лишь Тебе, Господи, в бесконечной мудрости Твоей. Я же усердно напишу это послание, и Ты, Господи, решишь его судьбу».
Феликс кладет лист, чтобы дать отдохнуть здоровому глазу. Через некоторое время продолжает чтение:
«Знание о случившемся в тот зловещий седьмой день седьмого месяца года 777-го от Рождества нашего Господа братья и сестры передавали из уст в уста. И так дошли они до меня сквозь туман времени. Та пора еще была отмечена явлением cometus Luctus,[14] красной и огненной, которая прошла и до сего дня не вернулась. В ближайшей деревне жена каменотеса ходила на сносях, и все знали, что если родится мальчик, то он будет седьмым сыном седьмого сына. Роды у нее случились в тот самый день, и появился на свет мальчик, которого отец в страхе и смятении сразу швырнул о камни. Однако следом, к изумлению повитух, женщина разрешилась еще одним мальчиком, восьмым, коего и нарекли Октавием. Все это видел своими глазами присутствующий при родах Иосиф, тогда еще приор Вектиса».
Феликс легко представлял Октавия, поскольку за свою жизнь видел много его потомков — бледных, безмолвных, с изумрудно-зелеными глазами и чудесными ярко-рыжими волосами. Не заподозрил ли Иосиф, слушая бормотания повитух, что Октавий и есть истинный седьмой сын?
«Когда Октавий чуть подрос, отец привел его к монастырю, не желая более терпеть сына в своем доме. Отрок дичился людей и с рождения не вымолвил ни слова. Проникнувшись милосердием, Иосиф повелел братьям и сестрам принять о нем заботы. Прошло время, и Иосиф стал свидетелем чуда. Не ведавший никакого учения отрок умел писать буквы и числа. И, Господи, не просто буквы и числа, а имена детей Твоих смертных и грядущие дни их рождения на свет и упокоения. Пророчества сии вселили в Иосифа страх и восхищение. Ибо неведомо было, порождение ли это дьявола или луч Божественного света. Иосиф созвал совет мудрецов монастырских, где они создали Орден Имен. Мудрецы рассудили, что пророчества отрока не дьявольских рук дело. Ибо, будь это так, он не пришел бы под их надзор. Значит, его рукой водит провидение Господне. В день, когда совпали во множестве числа, почитающиеся святыми, Вседержитель вдохнул жизнь в это смиренное существо, нареченное людьми Октавием, и избрал его гласом Своего Божественного откровения. Когда совет завершился, отрока препроводили в скрипторий, дали гусиное перо, чернила и пергамент и позволили предаться его истинному призванию».
Боль в голове становится нестерпимой, и Феликс поднимается, чтобы приготовить себе чай с хинином. В большом зале он шевелит в очаге угли, добавляет пару поленьев. Скоро вода в свисающем с его руки железном чайнике вскипает. Он заваривает чай и ковыляет в опочивальню, чтобы продолжить чтение:
«Минули годы. Отрок Октавий вырос, стал мужчиной, но продолжал заниматься тем же. День и ночь он усиленно трудился, плодя листы пергамента, исписанные пророчествами о рождении и смерти рабов Божьих, которые братья переплетали в книги. За все это время Октавий так и не молвил ни слова и ни с кем не водил дружбы. Приглядывали за юношей приставленные к нему сестры. В один судьбоносный день юного Октавия охватила животная похоть, и он насильно овладел бедной девушкой-послушницей, которая понесла от него, а потом родила дитя, мальчика с таким же странным ликом, как у отца. Отрок подрос и сел рядом с отцом. Теперь уже они двое продолжили записывать пророчества о судьбах душ человеческих».
* * *Горький чай облегчает боль настоятеля, позволяя ему читать последний кусок, начатый прошлой ночью, быстрее:
«С тех пор прошли века. Писцы рождались и отходили к призвавшему их Господу. Охранители из Ордена Имен сменяли друг друга в бесконечном бдении, заботясь, чтобы род писцов не пресекался. Библиотека выросла до немыслимых размеров, и братья из Ордена вырыли под землей обширные залы, где держали священные книги вдали от чужих глаз. Там же, по соседству, погребали останки почивших писцов.
Многие годы я был скромным приором на Вектисе, преданным слугой настоятеля Болдуина, верным сподвижником Ордена Имен. И я признаюсь Тебе, Господи, что со скорбью в душе благословлял молодых сестер на соитие с писцами, полагая, что исполняю Твою волю. Чтобы пророчества не прерывались.
Я давно потерял счет бессловесным младенцам, рождавшимся на свет, чтобы с гусиным пером в руке занять место на скамье в зале писцов рядом со своими братьями, но хорошо запомнил один случай еще в молодости, когда одна из сестер принесла не мальчика, а девочку. Возможно, такое случалось и в прошлом, но при мне больше никогда. Девочка была пригожая, зеленоглазая, рыжая, тоже молчунья, однако дара писать у нее не было. Имени девочки в моей памяти не сохранилось. В двенадцать лет ее отдали в жены проезжему купцу-иудею по имени Гассоне, торговавшему зерном. Он увез ее с острова, и что потом с ней стало, мне неведомо».
