Эвелина заняла квартиру 4D, она не сразу разобралась, какое место принадлежит ей. Место № 5 всегда было занято, и она ставила машину там, где видела свободное место. Когда другой жилец указал ей, что место, где она припарковала машину накануне вечером, не ее, Эвелина обратилась к управляющему, сверилась с документами и позвонила в дверь 4C. Дверь открыл муж, который извинился, объяснив, что «Мерседес» – широкая машина, а ее «Форд», более компактный и маневренный, легко влезет на 11-е место. К тому же она никогда не возит пассажиров, разве ей не все равно, вполне может парковаться вплотную к стене. Но Эвелине было не все равно. Сосед уступил, и на следующий день место № 5 освободилось. Но уже через неделю на месте № 5 стоял «Фиат 500». Эвелина снова пошла звонить в соседнюю квартиру, и на этот раз ей открыла жена. Они живут здесь десять лет, а она, едва вселившись, требует, чтобы они меняли свои привычки из-за ее каприза? Эвелина вызвала администратора, который попытался уладить ситуацию мирно – безуспешно. Тогда она обратилась к муниципальной полиции, но те заявили, что это не их юрисдикция, раз дело происходит не на общественной территории. Однажды вечером, обнаружив свое место занятым, она просто припарковала свой «Форд» за «Фиатом», заблокировав соседке выезд. Утром в дверь яростно звонили, но Эвелина не открыла. Соседи вызвали администратора, потом полицию, но безрезультатно. В итоге Эвелина соизволила спуститься и переставить машину, выслушав от соседки, которую муж не смог успокоить, что она «сука и потаскуха». Обе угрожали друг другу судами, вмешались другие жильцы, и было окончательно решено, что место № 5 – ее, а «Фиат» должен парковаться на улице. Через десять дней все четыре колеса ее машины были проколоты. Она подала заявление в полицию «на неизвестных лиц», потребовала установить камеры в гараже – жильцы были против. Тогда она установила камеру на свою машину. Оставалось отомстить за оскорбление и порезанные шины. За сто евро она уговорила сына знакомого, чтобы тот ночью нацарапал гвоздем непристойное изображение на зеленом «Фиате». Вернувшись вечером с работы, она обнаружила, что на ее двери вырезана свастика. Так они воевали месяцами: каждый день Эвелина уходила с работы пораньше, чтобы вернуться домой раньше соседки, закинуть в ее почтовый ящик собачье дерьмо, а потом находила свою квартиру кишащей тараканами; она устраивала короткое замыкание их электрощита, а ее номер телефона оказался на порносайте. Используя навыки, полученные на курсах кибербезопасности в банке, она тратила большую часть времени, выслеживая соседку в соцсетях, регистрировала фейковые профили, выдавала себя за ее коллег или знакомых, чтобы знать, где она, что делает и с кем, и действовать соответственно. Коллеги в банке забеспокоились, заметили, что Эвелина измотана, предположили даже, что она серьезно больна, но она прямо заявила, что это не их дело. Потом соседи уехали на десять дней в отпуск. Они выкладывали в социальной сети фото с пляжа, а она лихорадочно копировала изображения на свой компьютер в знойной духоте рабочего августа. Ей показалось, что это идеальный момент, чтобы сообщить кому следует, мол, квартира пустует и без присмотра. Той ночью она услышала, как за стеной работают воришки, и возликовала, не рассчитав, что соседи, узнав о краже, бросятся домой. Возвращаясь вечером с работы, она въехала по пандусу в гараж и увидела зеленый отблеск на месте № 5. И еще, рядом, – эту суку, загорелую до безобразия, которая вызывающе стояла перед багажником своей машины и показывала ей средний палец. И тогда Эвелина, без единой мысли в голове, переключила передачу и нажала на газ.
5
Кухня была целиком из необработанного дерева: массивный стол, шкафчики, стулья – все сделано вручную.
– Это сотворил Грег, тот самый, кто выкупил этот парк, – объяснила Мойра, наливая ей чашку кофе.
Она разбудила Мару в половине десятого в том же ящике для травы.
– Попрощайся с коровами, им пора отдыхать.
Мара последовала за ней без возражений, хотя, если бы дело дошло до обсуждения, она бы предпочла вернуться в ящик и спать дальше. Мойра привела ее в небольшой каменный домик неподалеку от сувенирного магазина. Домик был крошечный: одна большая комната с кухонным уголком, маленькая спальня и ванная.
– Снимай все это и иди помойся. Я приготовлю ужин, – сказала Мойра, когда они вошли.
После душа Маре стало гораздо легче: грязь начала ее раздражать, и к тому же она впервые за долгое время позволила себе такую роскошь. Она надела халат, который был ей велик: ее метр шестьдесят пять и пятьдесят четыре килограмма семьсот граммов…
теперь, наверное, уже пятьдесят четыре триста
…резко контрастировали с ростом метр восемьдесят и семьюдесятью восемью килограммами Мойры, у которой не было ни грамма жира, только мышцы. В плотных холщовых брюках, мужской рубашке и жилете со множеством карманов, она едва ли напоминала ту утонченную женщину в шелковом кимоно, которую Мара встретила в «Структуре», хотя держалась она по-прежнему величественно. Мара пришла на кухню, где Мойра доставала из духовки что-то вроде запеканки из овощей.
– Готовила не я, – тут же сказала она. – Здесь полно соседок, обожающих стоять у плиты, они и приносят. Я все замораживаю. Еды хватит на два месяца.
Она поставила блюдо на середину стола и посмотрела Маре в глаза.
– Отвратно выглядишь, брюнетка, – заметила она.
– Знаю. Но все равно лучше, чем в тюрьме.
Они улыбнулись. Эти абсурдные диалоги сопровождали их восемь лет в «Структуре»: каждая вела свою линию разговора, параллельно, но в итоге они всегда понимали друг друга. Мойра появилась там раньше и ушла позже. Дважды ее переводили, давая возможность отбывать наказание в другом месте, но каждый раз привозили обратно.
– Что ты натворила? – спрашивала Мариэле.
– Не сошлись во взглядах, – отвечала Мойра.
На несколько дней она запиралась в своей комнате, а потом выходила, всегда элегантная, будто и не в психиатрическом учреждении для преступников. Несмотря на пережитое – превращение в хищницу, мучительницу и убийцу, Мойра однажды решила, что больше никогда не будет лгать. И сдержала слово. Она говорила только то, что думала, без обиняков, и не думая о том, как другие воспримут ее слова. Мариэле, после стольких лет притворства, тянулась к этой безжалостной честности. Она понимала, что делает Мойра, и хотела бы подражать ей, если бы смогла. Однако социальные условности – как плющ, который трудно вырвать с корнем.
Они стали подругами и за годы в «Структуре» так сблизились, что Мойра как-то призналась:
– Я не выздоровела, они ошибаются.
Когда дело доходило до
