Роберт Уилсон - Золотое яблоко
– Да, и она тебе понравится. Я разгромил в пух и прах этих двух умников. – В словах Уайлдблада сквозило самодовольство и воодушевление. – Послушай вот это: «парочка ницшеанцев, мечтающая о психоделическом Сверхчеловеке». Или вот: «не сюжет, а сплошная пародия, характеры надуманы, а претензия на эрудицию оборачивается полнейшим блефом». Ну а здесь я их просто изничтожаю: «назойливое употребление непристойных слов, имеющее целью возмутить и шокировать читателя, приводит к тому, что читателю становится так же тягостно, как невольному свидетелю перебранки между рыбной торговкой и ее поставщиком-браконьером». Тебе не кажется, что эти фразы станут хитом сезона и будут цитироваться на всех вечеринках?
– Будем надеяться. А что, книга и впрямь такое барахло?
– Господи, да откуда же мне знать! Я ведь сказал тебе вчера, что она длинная до умопомрачения. Фактически это три тома. Ужасная нудота. Времени хватило лишь на то, чтобы ее пролистать. Но послушай-ка еще вот это: «Искушенные читатели сразу же поймут: если «Властелин колец» – сказка для взрослых, то эта монументальная абракадабра – сказка для параноиков». Это я намекаю на нелепую теорию заговоров, на которой построен сюжет книги, если здесь вообще есть сюжет. Ну, что скажешь, хорошо сформулировано?
– Спрашиваешь! – сказал Питер, вычеркивая из списка в своем блокноте графу «Книжное обозрение». – Пришли с курьером. Я оплачу.
Повесив трубку, Эписин Уайлдблад вычеркнул в своем блокноте графу «Конфронтэйшн», увидел, что следующим в списке идет журнал «Тайм», и взял в руки очередную книгу, чтобы обессмертить ее своим убийственным остроумием. Он чувствовал себя еще большим мизантропом, чем обычно, проведя накануне ужасный вечер. Кто-то отозвался на газетное объявление Эписина насчет его «интереса к древнегреческой культуре», и он трепетал при мысли о завоевании новой задницы. Увы, «задницей» оказался Вице-президент Соединенных Штатов Америки, которого интересовали только разговоры о славных победах военной хунты, правившей в Афинах. Когда Эпи, уже почти лишившийся сексуальных надежд, попытался наконец перевести разговор на Платона, Випи [18] спросил: «А вы уверены, что он был греком? По-моему, фамилия типичного макаронника».
(Тобиас Найт и два других агента ФБР проталкиваются мимо Лилипута в поисках шлюх, которые могли побывать в постели доктора Мочениго прошлой ночью, а перед отелем марширует первый состав ВСР, или Бригада Хью М. Хефнера, возглавляемая самим Хорасом Найсмитом. Колонна марширующих поет: «Мы ветераны Секс-Революции. / Это винтовки, а вот наши ружья. / Это для боя, а это для отдыха. / Мы готовы к борьбе, мы все собрались, / Мы – Ветераны Секс-Революююююции!»)
Видишь, милая, в основе всего лежит секс, но не в том смысле, в каком считал Фрейд. Фрейд никогда по-настоящему не понимал секса. Вряд ли кто-нибудь понимает секс, за исключением нескольких разбросанных по миру поэтов. Любой ученый, у которого зарождается слабое подозрение, хранит молчание, потому что понимает: если произнести вслух то, о чем он догадывается, его с позором изгонят из научного цеха. Иди, я помогу расстегнуть. То, что мы сейчас испытываем, считается напряжением, а то, что будем испытывать после оргазма, считается расслаблением. О, какие они сладкие. Да, я знаю, я всегда это говорю. Но они и вправду сладкие. Сладкие, сладкие, сладкие. Мммм. Мммм. О, да, да. Просто подержи его чуть-чуть вот так. Ага. Напряжение? Господи, да, именно об этом я и говорю. Как это может называться напряжением? Что общего у этого состояния с беспокойством, тревогой, волнением – всем тем, что мы называем напряжением? Это натяжение, а не напряжение. Это стремление вырваться, а напряжение – это стремление сдержаться. Две полярности. О, остановись на минутку. Дай мне самому это сделать. Тебе нравится? О, любимая, да, любимая, мне тоже нравится. Я чувствую себя счастливым, когда делаю счастливой тебя. Ты чувствуешь, мы пытаемся прорваться друг в друга сквозь кожу. Мы стремимся разрушить стены, стены, стены. Да. Да. Разрушить стены. Напряжение – это попытка поддержать стены, не пустить все, что снаружи, внутрь. Это полная противоположность. О, Ребекка. Я хочу снова их целовать. Они такие сладкие. Сладкие, сладкие сосочки. Ммм. Ммм. Сладкие. Такие большие и круглые. У тебя их два, и оба стоят, а у меня стоит только один. А здесь, здесь, тебе приятно, правда, и здесь у тебя тоже стоит. Хочешь, чтобы я не ласкал пальцем, а целовал? О, какой сладкий нежный животик, сладкий. Ммм. Ммм. Милая. Ммм. МММММ. Мм. Боже, Боже. Раньше ты никогда так быстро не кончала, о, я люблю тебя. Тебе хорошо? Мне так хорошо. Ну давай, всего одну минуточку. О, Боже, как мне нравится смотреть, когда ты это делаешь. Мне нравится смотреть, как он входит в твой рот. Господи, Боже мой, Ребекка, как мне приятно. Да, сейчас я его вставлю.
А вот и малыш Сол, вот он входит в тебя. А нравится ли он малышке Ребекке? Я знаю, знаю. Они любят друг друга, ведь так? Так же, как и мы любим друг друга. Она такая тепленькая, она встречает его с такой нежностью. Ты тоже во мне. Именно это я и пытаюсь объяснить. Мое поле. Ты внутри моего поля, а я внутри твоего поля. Это поля, а не физический акт. Вот чего боятся люди. Вот почему они напряжены во время полового акта. Они боятся слияния этих полей. Это объединение сил. Боже, я больше не могу разговаривать. Давай чуть медленнее, ага, да, так лучше, правда? Вот почему у большинства людей все происходит так быстро. Они спешат и заканчивают физический акт еще до того, как зарядились их поля. Они никогда не ощущают эти поля. Они считают их метафорами, аллегориями, когда кто-нибудь, кто чувствует эти поля, рассказывает о них. Один ученый знал. Он умер в тюрьме. Позже я расскажу тебе о нем. Это великое табу, из которого произрастают все остальные табу. Они пытаются остановить не сам секс. Секс настолько мощная штука, что его нельзя остановить. Именно. Да, любимая. Вот так. Единение. Оно происходит в момент смерти, но даже тогда нас пытаются обокрасть. Это единение вычленили из секса. Вот откуда берутся фантазии. И половая распущенность. Искания. Черные, гомосексуализм, наши родители, люди, которых мы ненавидим, сенбернары. Всё. Это вовсе не неврозы и не извращения. Это искания. Отчаянный поиск. Каждый человек жаждет секса с врагом. Потому что ненависть тоже мобилизует поле. И потом. Ненависть. Безопаснее. Безопаснее любви. Любовь слишком опасна. Господи, Господи, я люблю тебя. Я люблю тебя. Я хочу глубже. Обопрись на мои локти, поддерживай себя моими руками. Да. Поэзия – это не образность. В смысле, это не ложь. Это правда, когда я говорю, что обожествляю тебя. Вне постели так не говорят. Вне постели обычно произносят только слово «любовь». Слово «поклонение» слишком пугает. Некоторые люди не могут произнести слово «люблю» даже в постели. Ищут, от партнера к партнеру. И никогда не могут сказать «люблю». Потому что не чувствуют любви. Они под контролем. И не разрешают нам ее познать, иначе игре конец. Их имя? У них миллион имен. У них монополия. Они сдерживаются. Они хотят искоренить любовь и среди всех остальных, контролировать. Контролировать всех и каждого из нас. Загнать в подполье, превратить в фоновый шум. Чтобы ничто не вырвалось. Вот как. Как это происходит. Любимая. Сначала они задавили телепатию, потом секс. Вот откуда берутся шизофреники. Сладкая моя. Почему у шизофреников сначала появляются сексуальные просветления? Почему гомосексуалисты разбираются в оккультных штуках? Разрушаешь одно табу, подходишь ближе к другому. Наконец полностью разрушаешь стену. Вырываешься. Как мы с тобой, вместе. У них так не бывает. Приходится нас разделять. Всегда разделение и раскол. Белые против черных, мужчины против женщин, во всем твердость и последовательность. Держать нас врозь. Не разрешать нам сливаться. Превратить секс в грязь. Еще несколько минут. Еще немножко. Мой язык в твоем ушке. О, Боже. Скоро. Так быстро. Это чудо. Все общество обучено. Не допускать. Уничтожать любовь. О, как я тебя люблю. Поклоняюсь тебе. Обожаю тебя. Ребекка. Красавица моя, красавица. Ребекка. Они хотят не дать нам. Объединить. Силы. Ребекка. Ребекка. Ребекка.
Трип седьмой, или Нецах
Хотя Лилипут, которого звали Маркофф Чейни, не состоял в родстве с знаменитыми Чейни из Голливуда, его имя всегда было предметом нескончаемых шуток. По мнению гигантского и глупого большинства, довольно плохо родиться уродом. Но еще хуже носить фамилию, которая в сознании этих крупногабаритных болванов ассоциируется с двумя самыми знаменитыми исполнителями ролей безобразных чудовищ[19]. К пятнадцати годам у Лилипута выработалось стойкое отвращение к «нормальным людям», причем в относительных единицах это отвращение было масштабнее мизантропии Павла Тарсянина, Климента Александрийского, Свифта Дублинского и даже Роберта Патни Дрейка. Он жаждал отмщения. Справедливого отмщения.
