Кристофер Дикки - Кровь невинных

— Ты, наверное, хорошенько думаешь, прежде чем открыть письмо? — спросил Дженкинс, проглядывая на свет конверт Селмы.

— Да, у меня странная семейка, — улыбнулся я.

— Не у тебя одного. Я когда-нибудь рассказывал тебе о моем дяде Джеке — любителе свиней?

— Свинья которого получила какой-то приз?

— Точно.

— И который был счастлив, как свинья, нашедшая дерьмо?

Мы оба засмеялись. Я посмотрел на нейлоновый потолок.

— Но ведь это шутка?

— Знаешь, моя тетя хотела бы, чтобы это было так.

Мне казалось, что Дженкинс все это придумал. Но лишь много времени спустя я понял, зачем он это делал. Он обладал удивительной способностью успокаивать людей, возможно, не пытаясь развить в себе это качество и даже не задумываясь, для него это было совершенно естественно. Если отношения между солдатами становились напряженными, что случалось часто, он мог пошутить или рассказать историю, которая сглаживала острые углы прежде, чем они становились опасными. Иногда его это просто забавляло. Но думаю, здесь крылось что-то еще.

Дженкинс вырос в месте под названием Соушл-серкл,[2] в Джорджии. Когда он впервые рассказал мне об этом, я подумал, что он пошутил. Но этот город существовал на самом деле. Он находился между Атлантой и Августой, на границе двух штатов. Я никогда не ездил с ним туда, потому что Дженкинс этого не хотел. Как он говорил, единственное, что ему не нравилось в армии, это то, что наша база находилась недалеко от его дома. Когда ему предлагали посетить родных, он хитро улыбался и говорил: «Да, я слышал, что дяди Джек купил своей свинье-чемпиону отличную новую соломенную подстилку». На этом разговор заканчивался.

Мы проводили много времени вместе. Я и Дженкинс. И если бы я все-таки женился на Джози, то попросил бы Дженкинса стать моим дружкой. Уверен, что он не отказался бы. Когда мы с Джози расстались, он помогал мне пережить разрыв, и я принял это как должное. Тогда я не задумывался о том, что, возможно, он проводит со мной так много времени потому, что переживает за меня.

Дождь шлепал по песку около тента. Солдат с рюкзаком направлялся сквозь ливень в нашу сторону. Высокий, мускулистый и чернокожий. Я узнал его по манере двигаться. На минуту он остановился возле нашей палатки, заглянул под тент, как человек, который заблудился, и посмотрел прямо на меня. Я увидел его суровое, рассерженное лицо, которое преследовало меня в кошмарах с тех пор, как я поступил в школу рейнджеров. Затем он ушел.

Это была отвратительная кампания. Шфарцкопфу мы оказались не нужны. Наши командиры не знали, что с нами делать. Чем дольше мы оставались в резерве, тем больше росла наша обида. Мы рвались в бой, но команды не поступало. А теперь еще и это. Я направлялся в штаб, чтобы получить новое задание, и всю дорогу подавлял желание оглянуться. Я не любил это ощущение. Но, так или иначе, мне было необходимо поговорить с Альфой.

В армии тебе всегда найдут работу, даже если она бесполезна, поэтому меня, Дженкинса и еще двоих рейнджеров направили обучать младших офицеров Саудовской армии основам проведения специальных операций. Я не вызывался добровольцем, но обрадовался такой возможности. У меня появился шанс продемонстрировать взрывы перед аудиторией.

Каждый подрывник испытывает волнение, когда взрывает хорошую бомбу, умело сделанную и установленную, когда цель тщательно проанализирована и используется минимальное количество взрывчатого вещества — ровно столько, чтобы проделать необходимую работу. Подрывник одновременно и создает, и разрушает. Мы — не единственные, кто испытывает волнение в подобной ситуации. Страсть к созиданию и разрушению заложена в каждом человеке. Еще в детстве ребенок собирает из кубиков башню лишь для того, чтобы потом развалить ее. Подрывники играют в эту игру на серьезном, взрослом уровне, и им оплачивают эту работу. Разрушительная сила современных взрывов и их точность — это нечто ужасное. Ты устраиваешь фейерверк с помощью С-4, и зрители приходят в восторг, когда все это происходит у них на глазах. Кроме того, последние шесть недель, проведенных в пустыне, я не видел ничего, кроме брезента, стали и песка. Наконец я оказался в некоем подобии цивилизации, даже если это всего лишь окраина Раяда.

Занятия начинались в восемь часов утра, но многие саудовские офицеры приходили позже. Мотивация не была их сильной стороной. Так же, как и внимательность. Создавалось впечатление, что они никак не могли выспаться. Я больше всего боялся, что они ненароком уснут во время занятий и подорвут себя или кого-нибудь еще. Все же некоторых из них удалось приучить к дисциплине, а отдельные офицеры даже смогли добиться неплохих результатов. Одним из моих лучших студентов стал лейтенант по имени Халид эль-Турки, который учился в Техасе. «Я люблю Америку», — часто говорил Халид, независимо от того, спрашивали его об этом или нет. Еще он любил стиль кантри: Гарта Брукса, «Алабаму», Рибу Макентайра и старые песни Вилли Нельсона. Я узнал это, когда услышал, как он напевал «Мамы, не разрешайте своим детям становиться ковбоями», вкручивая капсюль-детонатор в дистанционный взрыватель. Можно было подумать, что он чистит горох.

— Ты должен быть спокойным. Но не до такой же степени. — Я взял у него взрыватель и закрепил в нем детонатор с помощью своих инструментов. — Это основы подрывной деятельности. Если будешь внимательным, у тебя не возникнет проблем. Но если проявишь небрежность… я знаю некоторых ребят, у которых от руки осталось только вот это. — Я согнул три пальца так, что ему были видны только мизинец и большой палец.

— Корова, — прокомментировал Халид.

Через пару дней жаркой работы на линии огня мы уже общались как приятели.

— Послушай, сержант Куртовиц… можно просто Курт? Курт, ты должен лучше познакомиться с моей страной.

— Когда-нибудь, возможно.

— Да брось ты. Я знаю, они не хотят, чтобы местные жители знали о вас. Но это трудно сделать, когда вас здесь пятьсот тысяч. Мы очень гостеприимный народ. Я хочу пригласить тебя к себе домой. То есть всех вас. На небольшую вечеринку.

Я и представить не мог, что такое вечеринка по-саудовски. Сказал, что мы постараемся все уладить с нашим руководством, если, конечно, с его стороны не возникнет никаких осложнений. «Я все устрою», — пообещал он.

Было уже поздно, и Альфа явно не ожидал увидеть меня у входа в его палатку. Он посмотрел мне в глаза, но мне показалось, что его мысли были заняты другим.

— Ты из сто шестьдесят третьей части? — спросил я.

Ответа не последовало. У нас было не принято расспрашивать о таких вещах.

— Это было давно, в Северной Джорджии.

— Давно. Чего ты хочешь?

— Моя фамилия Куртовиц.

— Гриффин. — Он даже не пошевелился и не протянул мне руку.

— Понятно. Когда я увидел тебя во время дождя, то подумал, что ты сможешь помочь мне.

— Правда? Странно.

— Ладно. Знаешь, я скажу тебе все, что думаю. Во-первых, если бы ты был таким же дикарем, как в школе рейнджеров, то не попал бы в эту часть. Думаю, ты подавил свою ненависть к белым, иначе тебя бы сочли неблагонадежным. Во-вторых, я понял, что ты знаешь Коран, — он смотрел на меня с удивлением, — и я тоже хочу узнать о нем побольше.

— А почему это тебя интересует? Ты — еврей?

— Послушай, ты же знаешь: мы на Божьей земле. У нас здесь Мекка почти за углом. Нет, я не еврей. Меня воспитали в католической вере. Или что-то вроде того.

Он слегка прищурился.

— Я просто хочу узнать больше об этой религии. Мы собираемся воевать с этими людьми. Я хочу знать, во что они верят. Друг дал мне Коран и его перевод незадолго до нашего отъезда, но я ничего не могу в нем понять.

— С чего ты взял, что я знаю об исламе?

— Я видел, как ты молился. И когда ты приставил мне нож к горлу, я слышал, как ты шептал слова молитвы.

— Не знаю, что ты себе вообразил, сержант. Но сейчас ты нарываешься на неприятности.

— Я же не трахаться тебе предлагаю.

— Ничем не могу помочь.

— Ладно. Но скажи мне хотя бы одну вещь. Понимаю, это глупо, но я никак не могу успокоиться.

— Да.

— Алеф. Лим. Мам.

Последовала долгая пауза.

— Алеф. Лим. Мим, — поправил он меня.

— Какая разница? Ты знаешь, о чем я говорю? Многие главы Корана начинаются с этих слов, но, по-моему, они ничего не значат.

— Код.

— Неужели?

— Это арабские буквы.

— А что он обозначает?

— Кто знает? НАСА еще не взломали его, — усмехнулся Гриффин. — Это код Бога.

Эта фраза положила начало долгой ночной беседе. Гриффин признался, что его тоже всегда интересовали эти слова. Открывшись передо мной, он теперь хотел выговориться. Я же не стал много рассказывать о себе. Он сказал, что принял решение к концу первого года службы, вскоре после школы рейнджеров. Понял, что должен сделать выбор, и сделал его в пользу карьеры. Сказал, что ислам помог ему в этом, хотя его взгляды на религию несколько изменились. «Он воспитывает в человеке гордость. Указывает на твое место во Вселенной». И понимание этого помогло ему выдержать первый год в армии. Он искал возможность попасть сюда, совершить путешествие в Мекку, но не хотел, чтобы все догадались о его вере. Он еще вернется сюда. «Если меня спросят о религии, я скажу, что верю в Бога всемогущего, но у меня нет времени ходить в церковь».